Читать книгу Доедать не обязательно - Ольга Юрьевна Овчинникова - Страница 6

Привязываясь к человеку, запоминай последовательность узлов.

А началось всё с герберы и подруги Ириски, которая позвала Соню гулять, а сама, вполне себе предсказуемо, про это забыла.

На самом деле Ириску звали Айрис, а конфетная кличка досталась уже по жизни.

Познакомились они случайно.

Соня копила деньги и страстно мечтала попасть на море, чтобы увидеть китов или дельфинов. И, может, даже поплавать с ними. Ради этого она засела за языки и активно занялась переводами с итальянского, – это и стало её работой, – но в городке с заказами было туго.

Однажды в поисках новых заказчиков и заодно чтобы всё разведать, Соня пошла обходить турагентства, но цены на путёвки были заоблачные, переводами никто не интересовался, и до последнего офиса она добралась уже в полном отчаянии. Туда-то как раз незадолго до этого и благодаря своим связям устроилась работать Айрис, «тяжкий труд» которой состоял в оценке гостиниц и пляжей, где она тусила месяцами, собирая «объективные данные». Тогда она только вернулась «с морей» – с бронзовым загаром и расслабленной полуулыбкой.

– Ну-ка, – Айрис подвинула Соне пачку рекламных флаеров, где на верхнем значилось: «Benvenuti a Roma5». – О чём здесь?

– «Добро пожаловать в Рим», – рассмеялась Соня.

– Да ты умничка просто, – с ходу перейдя на «ты», защебетала Айрис и, помолчав, добавила: – Поговорю с шефом. Думаю, какая-никакая работёнка для тебя найдётся.

Они разговорились, обменялись телефонами, поохали о жизни.

– Зови меня Ириской, – сказала тогда Айрис, – меня так друзья называют.

Что привлекло её в скучной Соне, осталось большой загадкой, – возможно, ей просто понадобился невзрачный фон, – сама она свободно говорила на нескольких языках и уж точно не нуждалась ни в каких в переводчиках. Соня же привязалась к ней по-настоящему.

Ириске дарили дорогие подарки и безвозвратно давали в долг. В конечном итоге никто не выдерживал силы её неотразимого превосходства, – все в восхищении, но сливались. Её точёная фигурка с податливой грудью идеальной формы, – а лифчики она не носила принципиально, – в сочетании с грациозной походкой «от бедра» завораживали с ходу. Когда она улыбалась, начиная уголком рта и тут же вспыхивая всем лицом, всё вокруг словно освещалось солнышком, и только за это ей прощалось многое, если не сказать – всё.

Улыбка эта была обманчивой, – Ириска умела быть мягкой только рядом с более сильным мужчиной, и никто не мог приручить эту небесную красоту, знающую себе цену.

Её нежный, с хрипотцей голосок мог растопить сердце кого угодно, и Соня, усмехнувшись, авансом простила подругу, когда та на её напоминание о встрече беззаботно пролепетала:

– Ой, а я выхожу уже, выхожу! – и тут же добавила: – Ты где? Давай встретимся у цветочного ларька через час! Ты как раз дотопать успеешь! – и не дожидаясь ответа, повесила трубку.

Не соскучишься с ней. Замкнутой Соне слишком часто становилось завидно при одной только мысли о том, с какой лёгкостью подруге достаётся всё, что только она пожелает, нелепо похлопав нарощенными ресницами.

На улице между тем осторожно вступал в права молодой апрель, и свежий, пахнущий арбузными корками воздух царапал лёгкие острыми осколками лезвий. Соня вышла гулять в чулках, сером платье и распахнутой настежь куртке, утопив в её карманах неприкаянные ладони.

Первое, что увиделось ей на улице – это женщина, которая надрывно кричала «Рядом!» лопоухому псу, хлёстко избивая его концом удавки. От каждого удара собака приседала и взвизгивала. Рискуя попасть под раздачу, Соня стала их огибать, и женщина, заметив её, раздражённо гаркнула:

– Мы учимся!

Соня хотела было заметить, что бить животных неправильно, но в последний момент сдержалась, молча обошла их стороной и прибавила ходу, по счастливой для собаки случайности прервав своим появлением экзекуцию6.

Цветочный ларёк, про который шла речь, находился на другом конце города, и через час Соня была уже там. Оглядевшись по сторонам и не найдя Ириски, она подошла поближе, нырнула под дружную капель, порождённую сосульками, и сквозь стеклянные, отполированные до зеркального блеска стенки уставилась на высокие пластиковые вазы, наполненные цветами. Взгляд мгновенно выцепил сочные, оранжевые герберы, наблюдающие за её медленным приближением. Вторая Соня двинулась к ней навстречу, и, сойдясь максимально близко, они одновременно остановились, – она и её отражение.

Герберы. Её страсть и любовь – особенно те, что флористы не прокалывают проволочкой, жестоко пронзая венчики снизу, а аккуратно обворачивают петелькой.

Заворожённым взглядом Соня смотрит на цветок, расположенный к ней ближе других, отмечая мнимую хаотичность разнокалиберных лепестков, создающих тем не менее законченный шедевр и обрамляющих тёмно-шоколадную серединку – бархатную и гипнотизирующую, словно маслянистый глаз потомственной цыганки. Вот бы забрать этот цветок себе… Так хочется, что аж зубы сводит.

В этот момент с Соней происходит сразу две странности. Сначала её ноги касается нечто упругое, похожее на хвост. Она бросает взгляд вниз, полная уверенности, что тут же увидит кошку, которая обтирается усами и телом обо всё подряд в надежде на внимание или еду. Тем не менее, никаких кошек или котов она там не видит. Внизу имеются её ноги, обутые в демисезонки, и асфальт, влажный от стремительно тающего снега, – и только. Странно.

Может, ветер молодой хулиганит?

И не успевает она придумать логическое объяснение, как случается кое-что куда более значимое и неожиданное.

Её накрывает огромной тенью.

– Привет, – высокий, широкоплечий мужчина оказывается рядом совершенно внезапно.

Соня вздрагивает и испуганно всматривается в лицо незнакомца. Один его взгляд, – и она проваливается в омут.

«Я погибла», – ударяет в голову мысль. У корней волос становится горячо, живот обдаёт жаром, и за рёбрами ходуном заходится сердце.

– З-з-здравствуйте, – отвечает она осипшим голосом.

Их разделяет стена из нескончаемого потока сосулечных капель.

– Нравятся герберы? – его глаза широко открыты, блестят.

Зубы – белые, точно фарфор – сверкают в глубине очаровательной улыбки, которую он сдерживает, и это делает его ещё более харизматичным. Низкий голос многогранен и бархатист, слегка вибрирует. Ресницы – пушистые, как у ребёнка – добавляют его взрослому лицу беззащитности. Но самое потрясающее всё же – улыбка. Она обескураживает, и Соня с удивлением для себя отмечает, что тоже начинает лыбиться всё шире и шире, причём это выходит само собой и так естественно, как бывает от жирного счастья, распирающего изнутри.

Мужчина пристально изучает её, слегка склонившись из-за разницы в росте:

– Позвольте, я куплю Вам цветок? – и он тыкает пальцем прямо в цыганский глаз, обрамлённый оранжевым оголовьем: – Этот подойдёт?

– Да, – неожиданно соглашается Соня.

Не, ну подумать только!

Одет он достаточно неказисто – в потёртые джинсы и свитерок, – и от самого исходит такой приятный, цветочный аромат… такой сладкий…

Соня с жадностью вдыхает арбузный запах весны вместе с источаемой смесью из дикого мёда и мускуса…

Бдымс! По носу ударяет оголтелая сосулечная капля.

– Ой, – дёргается Соня.

– Как Ваше имя? – спрашивает меж тем мужчина.

– Соня, – отвечает она, потирая нос.

– Давайте зайдём внутрь, Соня, – незнакомец, продолжая сдержанно улыбаться, грациозным жестом приглашает её войти в стеклянный аквариум, наполненный цветами. Он произносит её имя так мягко, словно боится помять.

Будто в наркотическом экстазе Соня заходит внутрь. Мужчина следует позади и, преисполненный радушием, обращается к угрюмой продавщице:

– Девушка… – и от этого его «девушка» в воздухе расплываются горячие флюиды. – Дайте нам герберу, пожалуйста.

Лицо продавщицы озаряется светом. Торопливо вымолвив «конечно», юркой лодочкой она выплывает из-за прилавка и, покачивая бёдрами, направляется к заветной вазе.

Соня в упор изучает свитер незнакомца и петельки на нём, сплетённые в незамысловатые косички. Невыразимо притягательный аромат, будто набирая силу, так призывно манит к себе, что она, зажмурившись, невольно тыкается носом мужчине в подмышку. Смущённо отпрянывает. Сама мысль о том, что какой-то запах может иметь такую власть, кажется нелепой, но сердце колотится так, что готово выпрыгнуть наружу от радости и, одновременно, дикого страха. Чуткая интуиция воет сиреной, и Соня в недоумении морщит лоб. В ушах шумит, ноги слабеют, словно бы она попала в цепкие руки опытного и безжалостного иллюзиониста. Так не может пахнуть человек, но он так пахнет, и она вдруг проникается отчётливой мыслью, что с этой самой минуты становится полностью и неоспоримо причастна только ему одному.

Мужчина расплачивается и протягивает ей герберу.

– Держите, леди.

Оглушённая, раздавленная ощущениями Соня заполучает цветок, и они выходят на улицу в объятия влажной прохлады. Тут мужчина бросает тревожный взгляд куда-то в сторону, и его очаровательная улыбка во мгновение ока гаснет:

– Мне пора.

Он добывает из заднего кармана джинсов ручку, хватает обалдевшую Соню за худую ладонь и торопливо пишет на ней, – цифры получаются перевёрнутыми:

– Позвоните мне, ладно? Вечером.

Будто боясь, что она ответит отказом, он круто разворачивается на каблуках и широкими шагами уносится прочь, на ходу убирая ручку. Соня растерянно смотрит на ладонь с пляшущими цифрами, затем на цветок и, наконец, бросает взгляд в сторону незнакомца, но того и след простыл, – будто сквозь землю провалился. Что это было? Память о запахе будоражит её трепещущее сердце, оранжевая гербера смотрит своим глазом, и это явно не сон.

Она оборачивается и на другой стороне дороги замечает Айрис. Проигнорировав красный сигнал светофора и даже не замедлившись, летящей походкой та устремляется на проезжую часть. Одна из машин оглушительно гудит, огибает её и проносится дальше; остальные со скрипом тормозят, едва не столкнувшись друг с другом, и продолжают медленно ползти по трассе, а две останавливаются окончательно – с этой и другой полосы. Между ними Ириска, грациозно крутя бёдрами, и проходит.

Её подсвеченные солнцем пшеничные волосы обрамляют плечи, – упругие локоны от каждого шага взмывают чуть вверх, – и сама она так фантастически хороша, так свежа и прекрасна, как само воплощение молодости и весны. Водители обеих машин вместо того, чтобы выбежать и начать нецензурно нервничать, заворожённо пялятся на сказочное видение, ослепительную нимфу, обладать которой – во всех смыслах – они сочли бы за счастье. У одного из них рядом сидит жена, которая во время торможения больно приложилась лбом о лобовое же стекло. Проследив за взглядом мужа и отметив его открытый рот, она ревностно мутузит его кулаком в плечо и что-то возмущённо кричит. Видать, и правда, сильно ударилась. А пристёгиваться надо, вообще-то!

Нимфа в это время заканчивает своё дефиле и оказывается рядом, окатив подругу шлейфом терпковатых духов. С визгом, в прыжке она обнимает обескураженную Соню и, завидев в её руке цветок, кричит:

– Ух ты! Сама купила или мужик подарил?

Соня, пожалев, что как-то проболталась, что давно уж покупает себе цветы сама – неслыханное унижение для женщины! – глухо отвечает:

– Мужчина.

– Да ладно! Врёшь! – и Ириска выпытывает дальше: – И что, он хорош? Много зарабатывает? Давай, давай! Колись!

– Да не знаю я.

– Смотри, не западай раньше времени! – щебечет подруга. – Сначала всё узнай, а потом решай: твой-не твой. Чтоб у него квартира своя была! Понятно? А то так и прокукуешь в своей коммуналке до пенсии! А у тебя уже гусиные лапки вон и скорбные складки… – и она умолкает – многозначительно, с жалостью.

Своей квартиры Ириска тоже не имела, порхая перелётной птичкой от хахаля к хахалю – только и успевала таскать чемоданы.

– Да поняла я… – Соня утыкается носом в герберу и болезненно морщится. Каждый раз сценарий её отношений был одинаков: она влюблялась исключительно в тех, с кем не стоило даже заговаривать.

«Есть в тебе что-то недобитое», – бухтела Ириска. Сама она выбирала партнёров тщательно, по целому ряду параметров, бракуя даже идеальных, казалось бы, претендентов, которые липли к ней, словно пчёлы на мёд. Ириска упорно назвала всех Жорами – не могла упомнить имён. И те откликались. Жоры, раз за разом, разочаровывали. Она обзывала их слабаками, тоскливо ныла: «Вообще не мои берега» и паковала свои чемоданы. Пару месяцев назад она как раз рассталась с очередным таким Жорой и нашла себе следующего.

– Как у тебя-то? – спрашивает Соня, оторвавшись от цветка.

– Знаешь… Я, кажется, вытащила свой лотерейный билетик! – в глазах Ириски появляется дымка, а в интонации нотки, безошибочно повествующие об отключении разума, вызванном гормонами влюблённости. – Квартира – двушка. С деньгами – порядок. Криптой торгует. И эти, как их… акции-облигации-фьючерсы-дрючерсы! Дивиденды! Это Он! А имя какое! Имя!

– …Жора? – перебивает, посмеиваясь, Соня.

– Да ну тебя! – хохочет подруга. – Все Жоры в прошлом! Говорю же – это Он! Мой Мужчина! Я уже и вещи перевезла. Мы на море завтра летим, я на работе обо всём договорилась.

– Шустрая ты, – выдавливает Соня.

– Он такой кла-а-ассный! – полушёпотом продолжает Ириска. – В постели только никак… Но он по-другому умеет… радовать…

Соня опять утыкается носом в серёдку герберы.

– Слушай, подруга, видон у тебя абзац убогий. Под глазами – мешки, брыльки висят, морщины эти… – тут Ириска ныряет в сумку, похожую на поношенный вещмешок, но купленную во Франции по случаю распродажи «всего за трыдцать евро!», долго копается там, тихо матерясь по-итальянски, – Porco! Porco!7 – и извлекает связку ключей с брелком в виде трахающихся поросят. – Вот, поживи у нас, пока мы в загуле! Только не пугайся – там множество странных вещей, – и на её лице появляется загадочная улыбка.

«У нас». Вот так уже, да.

Она хватает Соню за ладонь, вкладывает ключи, и та попутно отмечает, что это уже второй раз за сегодня, как её бесцеремонно трогают.

«Рабочие загулы» у Ириски длятся подолгу. В прошлый раз она привезла Соне с моря аж три открытки, пополнив её драгоценную коллекцию – хобби, оставшееся с детства. У неё их целая пачка, и все с любовью уложены в пластиковую «Коробку Воспоминаний», где хранятся самые дорогие сердцу вещицы. В этот раз подруге светит не работа, а целый медовый месяц. Вернее, несколько медовых месяцев. Эх, зависть, зависть…

– Что там надо делать-то? Цветы поливать? – озадаченно спрашивает Соня.

– Да нет, – Ириска хохочет и мотает головой, от чего её волосы рассыпаются золотыми прядками по плечам. – Цветы все засохли. О, чёрт! Хорошо, что напомнила! Я же собиралась купить один на подоконник – мой посоветовал… Он занимается фэншуем!

– Чем-чем? – Соня вытягивает шею.

– Фэн-шуй8, – по слогам произносит Ириска с заумной интонацией. – Иносказательно это звучит как «Поиск дракона там, где его труднее всего найти». Короче, постой тут! Я мигом! А то опять забуду!

И она ныряет в цветочный ларёк. Соня видит, как молниеносно подруга выбирает очередного смертника, и как продавщица, которая всё ещё улыбается, достаёт с верхней полки стеллажа маленький горшок, из которого беспорядочно торчат длинные и тонкие, словно болотная осока, листья, – с этим приобретением Ириска и вываливается наружу.

– Вот! То, что надо! Отнесёшь? Это тут рядом, – весело кричит она и неопределённо машет рукой куда-то вдаль, за ларёк.

«Мой посоветовал». «Поживи у нас». Эх-х…

– А сама что? Если это так рядом? – усмехается Соня, попутно отмечая въевшуюся в прожилки листьев многовековую пыль.

Ириска закатывает глаза и упрямо впихивает ей цветок. В голосе появляются нервозные нотки:

– У меня маникюр сейчас – ноготь обломился! Потом шугаринг, потом кончики подровнять, – надувает губки: – Я тебе ключи от квартиры, а ты мне фигню всякую несёшь! Ты подруга мне или что? Видишь – не успеваю я! А потом забуду! А я обещала, что куплю! А так скажу как раз, что ты принесёшь – будет повод пожить! Тебе сколько стукнуло? А всё, как маленькая! Не тупи!

Под эмоциональным шквалом Соня почти сдаётся, выдавая последний из аргументов:

– Да замёрзнет же, пока таскаю туда-сюда!

– Не-е-е! – хохочет подруга. – Что ему сделается? – и тут же ахает: – Блин, я опаздываю!

– Адрес хоть дай, – останавливает её Соня.

– Ой, да! Я тебе схемку… сейчас! – Ириска суетливо выуживает из вещмешка карандаш для подводки губ, – Porca miseria! Pasticcio!9 – и мятый клочок бумаги, на котором криво-косо чертит линии и рисует цифры: – Вот тут этот самый ларёк, сюда налево, средний подъезд… квартира… – жирный грифель мягко обламывается: – le Diable10! Короч, потеряешься – звони! Поживёшь, отвлечёшься. Платья мои возьми.

Она складывает листок в четыре раза и энергично впихивает его Соне в ладонь, в компанию к ключам.

– Цветок и всё? – уточняет на всякий случай та. – Ни котов, ни хомяков кормить не надо? – мысль о котах тревожно царапает её воспоминанием о хвосте, пощекотавшем ногу.

– Да, дорогая, да. Наслаждайся! Au revoir11! – Ириска громко чмокает подругу в щёку, оставляя отпечаток яркой помады, и шустро убегает, опять перебежав дорогу на красный.

Соня, с герберой и прижатым к животу горшком осоки остаётся стоять посреди тротуара. Погуляли, етить-колотить.

Она расстёгивает куртку, осторожно прячет оба цветка за пазуху и, пошатнувшись назад, попадает под тающие сосульки. Пулемётная очередь из ледяных капель ныряет за шиворот, вода холодной змеёй устремляется между лопаток по беззащитной спине, и Соня вскрикивает, выскакивая из-под обстрела.

Да что ж такое-то!

…В тот вечер по телефону, написанному на ладони, она не звонит, – слишком восторженно бьётся сердце, слишком эфемерна и хрупка её радость, слишком мучителен опыт предыдущих фиаско. Откровенно, до ужаса страшно потерять то, что ещё даже не присвоено ею и не обласкано. Но этот голос, и запах, и он сам… Что, если судьба сжалилась, и это, наконец, он, он самый – Её Мужчина? Запах не может врать.

– Это точно Он, – обращается Соня к своему отражению в зеркале – на щеках играет румянец, глаза лихорадочно блестят. И да, морщин, действительно, прибыло. Многие к её годам уже рожают второго, а то и третьего бэби. В счастливом браке. Да хоть бы и одного.

На стене громко тикают ходики.

Соня дотошно изучает герберу, словно пытаясь уличить её в ненастоящности, но нет: лепестки живые, и серединка всё так же восторженно пахнет, возрождая в ней память о фантастически завораживающем запахе того незнакомца. Да, определённо от него пахло и герберами тоже.

Ещё через день вконец измученная Соня негнущимися пальцами набирает короткое сообщение: «Спасибо за цветок». Через целую вечность длиной в минуту телефон звонит, – от чего она чуть не грохается в обморок, – и гипнотический мужской голос с хрипотцой произносит:

– Здравствуйте, леди.

Неделя. С тех пор прошла неделя, и каждое утро для Сони начиналось одинаково: она доставала из шкафа дорожную сумку, смотрела на неё и убирала обратно. Потом впадала в задумчивость и, измеряя комнату шагами, крутила в руках ключи с поросятами. Прятала их в карман. Обернула было цветок упаковочной бумагой, но потом размотала, смяла её в комок. Заглянула в Ирискину записку с накарябанной схемой: вот цветочный ларёк… тут супермаркет… стрелочки… дом… номер квартиры. Ну и почерк!

– Ладно, на месте, поди, разберёмся.

Что-то упорно мешало ей собраться, наконец, и поехать, отвезти цветок туда, где можно петь, ходить голой и занимать туалет тогда, когда заблагорассудится.

Она снимала комнату в бывшем общежитии. Располагалось оно в древней девятиэтажке, стены которой осыпались на случайных прохожих кусками штукатурки и – иногда – половинками кирпичей. Здание давно просилось под снос, но расселять жильцов никто не спешил. Особо щербатые места на стенах дома закрашивали буро-зелёной краской каждый раз иного оттенка, будто стремясь замаскировать его под камуфляж. Проводка была настолько старой, что в прошлом году здесь едва не случился пожар: на кухне задымила розетка, расплавилась изоляция, почернела стена. Весь этаж тогда остался без света.

Внутри общаги было ещё отвратнее: заблёванные узкие лестничные пролёты, захарканные ступени, крысиный помёт по углам, облупленные подоконники, утыканные чёрными точками от тушения бычков, тусклая лампочка в потрескавшемся патроне на третьем этаже, – вместо остальных под потолком на тёмных лестничных клетках сиротливо торчали обрубки проводов, – и стены, исписанные таким количеством низкосортного граффити, будто перед смертью дом решил собрать на себе автографы всех дебиловатых художников города. Официально общежитие, которое принадлежало пединституту, прикрыли и, поскольку планировка была коридорного типа, на каждом этаже устроили по коммунальной квартире. Но название – «общага» – осталось. На четырнадцать комнат был один унитаз и душ, на стенах которого на месте отвалившихся плиток красовались цементные нашлёпки.

Сонина комната находилась на крайнем этаже в конце коридора. Напротив жила Зойка, которая беспробудно пила и при встрече всегда просила в долг, – при этом она тщедушно улыбалась, обнажая коричневые гнилушки зубов, и источала тошнотворный запах перегара с лавровым листом. Работала Зойка санитаркой в местной психушке – сидела на табуретке в «колидоре» и следила, чтобы психи соблюдали порядок, и оттуда же таскала кули с продуктами, на что и жила.

Главнокомандующей альфой в общаге была Грымза. Имя, конечно, тоже было – Кира, Кирочка, – но кличка подходила куда лучше: из-за неухоженного вида, мерзкого характера, привычки подслушивать и патлатых волос, выкрашенных в пошлый оранжевый цвет.

Услышанное Грымза обильно сдабривала своими догадками и охотно перевирала на загаженной кухоньке, куда все курящие сползались время от времени подымить. К своим тридцати четырём она расплылась, заляпанный халат застёгивала на две пуговицы, а на столбовидных ногах таскала стоптанные шлёпки, перемотанные изолентой, – всё это не мешало ей считать себя «первой красавицей села». Бегающие поросячьи глазки и криво нарисованные полоски бровей украшали опухшее от пьянок лицо, а когда она брюзжала, рот округлялся, делая её похожей на дешёвую куклу из магазина для взрослых. Необъятной тушей Грымза дефилировала по коридору, чавкая шлёпанцами и хрипло дыша, но стоило ей выбрать интересную дверь, как движения становились грациозными и бесшумными.

Помимо мерзкой привычки подслушивать она всегда находила повод к чему придраться и голосила при этом пожарной сиреной.

Зойка с Грымзой были подругами с малых лет. В подготовительной группе детского сада они и ещё две девчонки организовали что-то навроде банды, которая жестоко глумилась над каждым новеньким, и, когда Соню отдали в садик, ей досталось от них сполна.

Она предпочла бы забыть это, как страшный сон, но жизнь с присущим ей чувством юмора распорядилась иначе: Соне пришлось жить в одном доме с заклятыми врагами, да ещё и на одном этаже, в одном отсеке. Маленький город – не спрячешься. Сами они, впрочем, «ничего такого не помнили», а Зойка даже регулярно – когда до аванса оставалась неделя – изображала пылкую дружбу.

Всё это было невыносимо.

Соня в задумчивости взяла со стола чашку, поднесла ко рту, и оттуда ей в лицо выпрыгнул таракан. Чашка выскочила из рук, упала на пол и разлетелась вдребезги; лужицей разлилась вода.

– Да что ж это со мной! – в сердцах воскликнула Соня.

Морщась, она собрала осколки в кучку, высыпала их в мусорное ведро и затем решительно двинулась к шкафу.

– Ну давай уже, детка! Соберись…

Распахнув обе створки, она вытащила на середину комнаты и раззявила дорожную сумку. Принялась собираться, – зубная щётка, халат, платья… – и затем впала в ту степень задумчивости, когда не особо осознаёшь, что делаешь.

Красный пеньюар, припасённый на «особый случай»? Конечно же, надо брать! Она тогда случайно оказалась в соседнем городе и напоролась на распродажу французского белья по случаю закрытия магазина. Просто шла мимо, а тут «Sale», да ещё и «80%», и завершающим обухом по голове манекен в пеньюаре, стоящий спиной, с вышивкой шикардосного алого дракона на нём! – кто бы устоял, я вас умоляю! Соня всю дорогу, пока несла в примерочную это чудо, неосознанно теребила пластмассовый антикражный кругляшок, и уже потом, на кассе без сомнений вытряхнула всю наличку, – вот такой это был вожделенный, с придыханием, пеньюар de France.

Ириска оценила бы точно.

Итак, пеньюар. Далее в сумку были последовательно сложены: дневник, кучка платьев, кружевные трусики – все новенькие и тоже с бирками, – чулки и презервативы с истекающим сроком годности. И придвинут ближе горшок с осокой, который сегодня она полила и даже опрыскала в дýше водой.

Цветок выглядел уныло – видимо, долгое стояние на верхней полке и весенняя прохлада сделали своё грязное дело. Хоть бы прижился на новом месте, а то плакал тогда горючими слезами этот их… прстигспди фэншуй…

Соня покрутила в руках бумажку с адресом, так и эдак разглядывая его, и сунула в горшок, между листьями.

Мысли о незнакомце, с которым всю неделю так легко болталось по телефону, вновь заполонили голову.

Телефонные разговоры – вот то, что она ненавидела по-настоящему, так что сам факт их наличия сейчас приводил её в недоумённое, но сладкое потрясение. В этом мужчине она чувствовала некую важность для себя. С ним было интересно. Эрудированный, до невозможности разносторонний, образованный, но, вместе с тем и не нудный, – она готова была слушать его часами! Над его харизматичными шутками, сказанными сосредоточенно, она смеялась до колик и слёз. И эта спонтанность с герберой. А голос… О, этот голос! Но не только он.

В последний раз, созвонившись, они большую часть времени молчали, и это был интимный немой разговор о чём-то более глубоком и важном, чем шутки и пустая болтовня. Телефон, оставляемый раньше где ни попадя, Соня вдруг стала повсюду таскать с собой, не выпуская его из рук даже будучи в комнате.

Последние пару лет её невзрачное существование было окутано серостью, которая постепенно сгущалась, будто бы в ясный солнечный день небо затянуло сизой туманной дымкой, и всё утонуло в беспросветной сумеречной мути. Уединение стало её частью, её привычкой, и мир поблёк, потускнел.

То ли дело – Ириска. Она весела, беспечна и когда хохочет – запрокидывает голову, а если чем загорится, то «держите меня семеро». Её горячая, импульсивная жизнь переполнена таким объёмом сочных переживаний, что они щедро наслаиваются друг на друга и тут же замещаются новыми, ещё более интересными.

Все вокруг Сони, казалось, были безумно счастливы.

По вечерам она забиралась на широкий подоконник – единственную отраду в этом кошмарном месте, – и смотрела на соседний дом, в котором постепенно, один за другим загорались цветными пятнами прямоугольники окон. В одном из них не было штор: две маленькие фигурки там по-доброму обнимались и каждый вечер устраивались на диване перед голубым, мерцающим в темноте экраном телевизора, – там, в другой реальности, на расстоянии всего нескольких десятков метров эти люди демонстрировали ей, как это бывает, когда двое вместе и они – счастливы.

Соня болезненно задёргивала шторы, включала лампу, и пустые стены, где не было ни фотографий, ни картин, ни даже наклеек никаких, озаряло тусклым светом, наглядно демонстрирующим абсолютную убогость её жизни.

И тут – этот мужчина!

– Надо встретиться… Поехать на Ирискину хату и заскочить по пути! Район-то один.

Она подошла к окну. С высоты девятого этажа было видно, как строят чёрные гнёзда на верхушках голых берёз деловые вороны, и как одна из них суёт палочку в переплетение из кучи других, напиханных в устье раздвоенного ствола.

Снаружи, в коридоре послышался нервный, нарастающий гомон. Грымза и Зойка – вот они, встали прямо под дверью; голоса мерзкие, тошные.

– Лужа целая! Я чуть не убилась там! Налила водищи!

– Да не говори. Совсем обнаглела!

Соня поднесла телефон к лицу, озарив его светом экрана, и торопливо набрала короткое: «Умираю».

«Жду», – быстро пришёл ответ.

После этого суетливый доселе мир превратился в густой кисель, на фоне которого безумной стаей заносились беспокойные мысли. Вдруг он не тот, кто ей нужен? Вдруг это только кажется, что они знакомы миллиарды прожитых вместе жизней? И этот запах… вдруг ей всё это причудилось?

Мерзким фоном в коридоре продолжали голосить бабы. Ну да, это её вода, в дýше, – пара капель упала с листьев цветка на пол. Нашли из-за чего орать.

Она распустила косички и принялась нервно расчёсывать спутавшиеся волосы, не замечая, что в запале выдирает целые клочья. Заговорила сама с собой:

– Заеду в гости, попьём чаю… Поболтаем. И сразу – на хату, сразу. Увидеться, побыть полчасика и уехать. И… никакого секса на первом свидании! Никакого!

Успокоиться не получалось. Она бросила в сумку расчёску, зубную щётку, поозиралась по сторонам. Вжикнула молнией.

Платье. Пусть будет васильковое. И соломенная, дырчатая шляпа, подаренная Ириской, – атрибут беспечного отдыха и гавайского песочного пляжа. Соня оценивающе зыркнула в зеркало, фыркнула:

– «Леди».

Затем подошла к окну, проверила форточку и уткнулась взглядом в герберу, стоящую в вазе. Под ключицей бешено затикало, застучало. Не раздумывая больше ни секунды, двумя руками Соня задёрнула плотные шторы, – не оставив и щёлочки, – и сразу же, как по команде в дверь забарабанили:

– Сонька! Открой! – и между собой: – Она и налила! Вон капли у двери! Вот сучка! Сколько раз говорить!

Соня торопливо закинула на плечо сумку, подхватила Ирискин цветок и решительно вышла в коридор. Там, повернувшись к женщинам спиной, закрыла дверь на ключ и, почти растолкав их, устремилась по коридору.

– Соня! – вскрикнула удивлённо Грымза. – Это ты в душевой воду налила?

Не удостоив её ответом, Соня выскочила на лестницу и сбежала вниз так быстро, как только могла – прочь из этого места! Прочь!

Вылетев из подъезда, она с ходу врезалась в мужика с накинутым на голову капюшоном, и от удара сложенная вчетверо бумажка с адресом, всунутая между листьями цветка, незаметно выпала в затоптанный снег.

– Извините, – крикнула Соня впопыхах и понеслась дальше.