Читать книгу Спасибо, что ты меня бросил. #откровения телевизионщицы - Оля Шкарупич - Страница 9

Я проснулась и почувствовала себя счастливой. Мне комфортно жить у подруги. Больше всего нравится, что я свободна от контроля за Антоном. Теперь что бы он ни сделал, это не имеет ко мне никакого отношения. Я была предельно честной, искренне сказала Антону, что чувствую и… стала свободной. Будто мяч отправлен на его половину поля, и в игре объявили перерыв. В последнее время нам стало тяжело вместе, я снова и снова предавала себя, стараясь, как мне казалось, сохранить отношения. Мне казалось, что в баре ему больше нравилась веселая Лера, чем уставшая я. Я винила его в своей усталости.

Я точно знала, что устала от неуверенности в завтрашнем дне. Часто теперь я спрашивала:

– Ты говоришь: «Нет разницы, есть штамп в паспорте или нет». То почему его не поставить?

Он пожимал плечами. Я боялась его потерять, бесконечно контролировала, где он и с кем, переживала, как на него могут повлиять друзья и родители. Я чувствовала себя выжатой, как лимон, и в то же время виноватой, что позволила все это, чтобы сохранить отношения. Я даже врала, что мне не важен брак, а на самом деле мечтала стать его женой. Мне хотелось, чтобы он меня выбрал.

Вечером мы с девочками договорились встретиться в караоке. Я ехала по набережной, и, несмотря на все эти мысли, настроение стремилось вверх. Я радовалась сама себе, набережной, красивому городу. На светофоре мужчина в машине рядом улыбнулся и кивнул, я с удовольствием улыбнулась в ответ.

Я поняла, что в этом мире, городе, возможно, даже в соседней машине, есть мужчины, которые хотят семью. Да, они отличаются от Антона, но возможно у нас с ними совпадают цели и желания. Я наконец-то смогла признаться себе, что мне в нем не нравится: приходит с работы и утыкается в телефон, идет в бар с друзьями, говоря про «мое личное время», а на «общественное» сил не остается, после отпуска едет к родителям один (будто я какой-то «левый пассажир» в их семье). С другой стороны, я вспомнила, что первая написала ему «привет», почти пригласила в кино, со временем мягко намекнула, что хочу жить вместе… Шаг за шагом предпринимала действия, приписывая инициативу ему. Теперь я пожинаю плоды своих стараний.

Весь вечер я пела. Мы ни разу не подняли вопрос про расставание. Не хотелось. Я танцевала с микрофоном в руке и ловила взгляды других мужчин. И они мне нравились. Это дарило надежду, что если это «расставание-пауза» превратится в «расставание навсегда», то я буду смотреть по сторонам, а не только на наши общие фото с Антоном.

Спустя неделю мы встретились с Александром:

– Началась рабочая неделя, и я не успеваю думать об Антоне.

– То есть работа вас спасает?

Я вспомнила, как в 8 утра открываю глаза, следом рабочий чат и читаю все, что случилось в мире за последние 7 часов. «Взорвалось, рухнуло, убили, наехали, авария, изнасиловали, ограбили, выросло, упало, обвалилось…». Моя должность старшего продюсера обязывает знать все новости, чтобы не озвучивать на летучке в 11.00 «старости» (то есть то, что уже показал другой телеканал, обработал сайт и опубликовали вчера утром). Поэтому утренний кофе с чем-нибудь, что заталкиваешь в себя, зачастую не чувствуя вкуса, сопровождается просмотром новостных лент. Телевидение не работает с 10 до 18, новости отрабатывают круглосуточно, на телефон постоянно валятся новые уведомления с вопросами от ночного продюсера, сайта, руководства… Поэтому принимаешь душ и чистишь зубы с телефоном в руках, зачастую отвечая на сообщения.

Однажды вечером после рабочей смены телефон сел, я поставила его на зарядку и ушла в душ. Спустя 20 минут обнаружила на экране кучу гневных сообщений:

Ты где?

Почему не отвечаешь?

Ау!

Я разозлилась и быстро напечатала:

Мылась.

На другом конце удивились:

А чего телефон с собой не взяла?

Он сел!

Ну так с зарядкой бы взяла. Я всегда кладу телефон на бортик в ванной, когда моюсь…

«Что током тебя убьет не боишься?» – подумала я.

Поэтому телефон всегда со мной. Любая вибрация – срочный взгляд на экран. У тебя минута, чтобы ответить на сообщение. И так с 8 утра до 12 ночи. Это кажется жутким, дико выматывает, но со временем привыкаешь, и кажется, что по-другому и не бывает.

Я вспомнила, как впервые познакомилась с миром телевидения. Это произошло сразу после окончания университета. Я приехала на городской телеканал и поднялась к руководителю информационного отдела. Он сам принимал на работу, выбирая сотрудников, которые ему нравятся, и формируя команду. В маленьком кабинете на втором этаже сидел невысокий мужчина с редкими волосами и черными, как на плюшевом медведе, пуговицами-глазами.

Взгляд у него был острый, но немного уставший. В жизни он совсем не походил на того человека в кадре, который вел итоговый выпуск новостей. В кадре он казался высоким и широкоплечим, лет на 10 моложе и бодрее. Сейчас я видела перед собой уставшего человека, его морщины не прятались под гримом, и дневной свет, в отличие от студийного, подчеркивал синяки под глазами и глубокие морщины на лбу.

Я смотрела на него и делилась с ним тем, что мечтаю стать корреспондентом, работать в кадре и жить той динамичной жизнью, которую успела увидеть, пока ждала, когда он меня примет. Этажом ниже в большом светлом опенспейсе гудела жизнь. Корреспонденты, которых я видела на экране, ходили туда-сюда с бумагами и были сосредоточены. Казалось, что вот они – те, кто делают новости. Они красивы, энергичны и счастливы. Их узнают, они работают на телике. Это же голубая мечта.

Информационный директор Сергей моего энтузиазма не разделял.

– Понимаешь, мир телевидения – это очень жесткий и суровый мир. Здесь нет друзей, потому что слишком высокая конкуренция. Здесь есть много завистников, которые мечтают, чтобы ты оступилась. Здесь много цинизма, ведь пропуская через себя все беды, которые попадают в новости, ты либо сходишь с ума, либо учишься отстраняться, высмеивая все, что происходит. Здесь ненормированный график соседствует с отсутствием личной жизни, потому что мало кто, если он не из мира телевидения, готов терпеть задержки до ночи на работе, эмоциональные срывы по мелочам из-за накопившегося напряжения и преданность работе больше, чем семье.

Я вздохнула.

– Но ведь сюжеты бывают разные: можно рассказывать о культурных событиях, о том, сколько добрых поступков совершают люди.

Он устало улыбнулся:

– К сожалению, нет. Новостями правят рейтинги, а сюжеты о культуре и добрых делах никто не смотрит.

Я удивленно вскинула брови.

– Как так?

– Вик, – Сергей мягко улыбнулся, – эта работа выжмет из тебя все соки, ты просто попадешь под пресс, который сломает все живое, что есть в тебе. Посмотри на себя, ты ранимый и наивный человек, готова ли ты изменить себя полностью, чтобы мотаться целый день в машине, не успевая поесть, и жить в состоянии вечного цейтнота, чтобы появиться на 30 секунд в кадре?

Он говорил очень искренне, со знанием дела и похожей на отцовскую заботой. Я честно призналась, что представляла эту работу иначе. Тогда он улыбнулся и серьезно сказал:

– Надеюсь, ты никогда не выберешь работу в новостях. Да, здесь закаляется сталь, после работы в новостях, когда ты за несколько часов должен выдать трехминутный сюжет, тебя возьмут в любую программу. Только нужно ли это? Это зло, которое многие ошибочно принимают за золото, видя лишь 2% из того, что на самом деле здесь происходит.

Тогда я вышла с четким осознанием, что никогда не буду делать новости. Я спускалась вниз и услышала крик:

– Я не успеваю!

И отборный мат. Кабинет наполнился нервным напряжением, оно занимало все свободное пространство. Никто из двадцати человек, которые находились в «ньюсрум» не улыбался, никто расслабленно не смотрел в окно, откуда открывался изумительный вид на набережную, все торопились и психовали.

Если бы сейчас кто-то сказал мне про «расслабленно смотреть в окно, делая новости», я бы покрутила пальцем у виска.

– Расслабленно… ЧТО? Идите работать!

Я стряхнула воспоминания и ухмыльнулась психотерапевту:

– Да, работа спасает. Но знаете, – я перешла на заговорщический шепот, – и до выхода на рабочую неделю перестала переживать. Может, – я помедлила, – я его и не любила?

Александр улыбнулся:

– Вы просто наполнены. Долгое время были в отношениях, поэтому сейчас дистанция в радость. Со временем снова возникнет потребность в близости. Это нормально.

Я призналась, что благодарна за подсказку «не надо ничего делать искусственно». Отношения с открытым финалом не приводят к резкой боли.

– Все, что рубится с плеча, усиливает боль. Невозможно просто отгородиться от своих чувств, их придется прожить. Многие думают, что вычеркивая, зачеркивая, разрывая, им удастся избежать боли. Но, к сожалению, это не так. Привычку, страх перед будущим, боль потери, неоправданные ожидания придется пережить и отпустить. На это нужно время. Оно лечит, пусть как в региональной захолустной больнице, но лечит.

Он посмотрел мне в глаза и продолжил:

– Возможно, ощущение легкости, о котором говорите, появилось, потому что вам больше не нужно контролировать Антона.

– Как бы и Антону ни претил контроль, но я такая, какая есть. Будучи в отношениях, я не могу расслабиться. Мне кажется, что если мы расслабимся, то забудем про договоренности, обязательства, правила, и все развалится. Надо бдеть. А сейчас ощущение, что долго стояла в планке, потом рухнула на пол и чувствую, как расслабилась каждая мышца. Вопрос в том, зачем мне постоянно напрягаться и все контролировать?

Психотерапевт задумался.

– Я вспомнил пример из вашего детства. Помните, вы рассказывали, как с мамой отдыхали на пляже? Вам было два года, и мама договорилась с вами, что отойдет помыть виноград. Видимо, в силу возраста, вы про эту договоренность быстро забыли и сильно испугались, когда осознали, что мамы рядом нет.

Я действительно хорошо помнила, как испугалась. Смотрела по сторонам, а там чужие мамы, чужие дети, чужие папы… Мне казалось, что это все. Только дичайший страх: я больше никогда не увижу маму. У людей продолжался отдых, кто-то играл с песком, кто-то шел купаться… А я пошла искать маму. Дошла до душа, где мама собиралась мыть виноград, но там столпились незнакомые люди. И я расплакалась от бессилия, ужаса и осознания, что если не найду маму, то, скорее всего, умру. Дальше я ничего не помню, поэтому продолжение узнала со слов мамы:

– Я бегала в ужасе по пляжу и не могла тебя найти. Взглянула на воду, а там через каждый метр голова… А что, если ты пошла купаться? Я побледнела настолько, что стали подходить незнакомые люди и спрашивать: «С вами все в порядке?», а я даже ответить не могла. И тут услышала, как по громкоговорителю объявили: «Найдена девочка в голубых трусиках с оборками, на голове панамка с грибком. Родители ребенка, срочно подойдите в медицинский центр». А на заднем фоне я услышала твой крик. За 10 секунд я добралась до кабинета, забежала внутрь и увидела тебя, сидящую на руках у медсестры. Ты громко рыдала. Я выдохнула: «Жива!». Врач повернулся ко мне и пригвоздил: «Мамаша, кто же так с детьми обращается?». В ответ я гаркнула: «Тебя забыли спросить!». Схватила тебя в охапку и ушла.

Я стряхнула воспоминания.

– Александр, да, это страшное воспоминание. Казалось бы, какая-то детская история… Но причем тут Антон?

– То, что взрослому человеку кажется ерундой, может оставить глубокий след навсегда, если случится в жизни ребенка. У взрослого, если он заблудится, всегда есть возможность спросить дорогу, посмотреть карту, позвонить близким… А представьте, каково это – потеряться глазами двухлетнего ребенка…

– Я не умею говорить, не вижу ни одного знакомого лица, не знаю, где я живу и что мне делать… Где моя мама, которая все это знает?

Терапевт кивнул.

– Все верно. Просто представьте на минуту, как различается детский и взрослый мир, и как важно иногда разглядывать мир детскими глазами, чтобы не допустить психотравм. Конечно, со временем воспоминания маленькой Вики сотрутся, забудутся… Но схожий опыт в возрасте двух лет – подстава. Психика человека развивается по определенным законам: в два года ребенок начинает сепарироваться от матери. Он понимает, что существует отдельно от мамы, но если страшно/волнительно, то всегда можно найти ее глазами, прибежать к ней, стать единым целым и успокоиться. Психика записывает – быть отдельным безопасно. Можно сближаться и отдаляться по желанию, и это никак не влияет на отношения, если дистанция в допустимых рамках. И во взрослом возрасте, начиная создавать отношения, мы также вместе и в то же время отдельно. Однако, если психика усвоила, что отдельно может закончиться потерей, то создается правило: мама, а в будущем и партнер, ненадежны и надо их контролировать. На плечи ложится двойная нагрузка: за себя и за того парня. Это выматывает обоих.

Он помолчал:

– Интересно то, что партнеры подбираются с противоположными травмами: то есть один, например, с синдромом брошенности, с выходом в контроль, а другой, наоборот, избегает гиперконтроля, увеличивая дистанцию… И оба на крючке, за который можно бесконечно дергать.

– Ну как так? Это у меня ощущение брошенности… Но Антон? Антон, которого опекали каждую минуту, которого не выпускали из объятий мама, папа, сестра…

Психотерапевт пояснил:

– Понимаете, гиперопека может быть даже хуже, чем брошенность. Брошенного ребенка видно: ему не хватило любви, и он тянется ко всем, чтобы его любили. Он просит о любви, требует, потому что знает, что ему недодали. А в гиперопеке ребенку давали все, за ним фанатично следили, кормили, одевали, но не замечали, что у него внутри. За него хотели, за него делали и забывали спросить – а чего хочет он? Фактически он также брошен, только все замаскировано десятью слоями излишней заботы. А маленький мальчик тосковал, он мечтал, чтобы им кто-нибудь интересовался… Кто он? Какие у него желания? К тому же опека формирует дикое чувство долга. Ты должен отдавать, потому что в тебя так много вложили, а на самом деле тебе больше половины из этого было и не нужно.

Вечером мы с Кирой пили чай, когда позвонил Антон:

– Ты хочешь приехать проведать кота? Мы соскучились.

Надежда вспыхнула в груди, но я моментально ее погасила. Вряд ли. Если человек за два года не созрел для того, чтобы стать мужем и отцом… Вряд ли он созреет им стать за неделю-месяц-два. Это снова самообман, отрицание, чтобы не было больно.

– Пока нет, – я старалась говорить спокойно.

– Когда ты вернешься? – немного взволнованно спросил он.

– Пока не знаю…

– Ну да, давай так…

Мы замолчали. Пауза затянулась. Я повесила трубку.