Читать книгу Погоня по Средней Азии. Побег от ленинской тайной полиции - Павел Назаров - Страница 4

Однажды вечером в Ташкенте где-то в конце августа 1918 года я сидел в своем кабинете и спокойно заряжал ружейные патроны, предвкушая с нетерпением дни охоты на бекаса, когда услышал шум подъезжающего к дому великолепного экипажа, запряжённого парой гнедых. Из него вышло двое мужчин с головы до ног одетых в одежду из мягкой чёрной кожи. Это была форма тех, кто принадлежал к правящей партии коммунистов.

Я узнал их. Один из них был М., когда-то мой хороший друг и товарищ по охоте, но теперь член большевистской партии, работающий от имени диктатуры пролетариата. С другим я не был знаком хорошо; он был председателем местного комитета по сельскому хозяйству, и он также присоединился к большевикам в поисках выгоды. Ни один из них не был в глубине души коммунистом, но в этот момент оба занимали ответственные посты в Туркестанской республике рабочих и крестьян.

Я был озабочен визитом этих двух человек, так как единственное чувство, которое я испытывал по отношению к ним, было наивысшее презрение. «Не удивляйтесь, Павел Степанович», – сказал один из них, когда они вошли в комнату, «что мы пришли с визитом к вам. Мы хотим использовать в своих интересах Ваше великолепное знание Туркестана и Ваш большой опыт; Вы знаете этот край лучше, чем кто-либо еще…».

«Ради Бога, не надо комплиментов», – запротестовал я: «Перейдём к делу; скажите, что вы хотите и какую информацию ожидаете получить от меня».

«Мы хотим, чтобы вы рассказали нам об Устюрте4. Скажите нам, как вы думаете, возможно ли пересечь его на автомобиле?»

«Почему вы интересуетесь этой пустыней?» – спросил я их с удивлением.

«Хорошо», – сказал один из них: «Видите ли, Туркестанский совет по сельскому хозяйству собирается направить научную экспедицию для исследования этого района».

«Что?» – воскликнул я с удивлением: «Научная экспедиция на Устюрт? Подходящее ли сейчас время для научной экспедиции?» «Где вы собираетесь взять техническое оборудование для экспедиции?» – спросил я их с иронией.

«Что по-вашему не так?»

И тут мне сразу все стало ясно, и я понял причины их прихода ко мне и их интерес к Устюрту. Связь Туркестанской Советской социалистической республики с Москвой была прервана. На юге на реке Амударье около Чарджоу находился англо-индийский военный контингент с некоторыми «белыми»; Среднеазиатская закаспийская железная дорога была в их руках. На севере казаки атамана Дутова5 прервали сообщение с Оренбургом, в то время как на востоке в Семиречье крестьяне подняли восстание против большевиков. Запасы боеприпасов и военного снаряжения в Туркестанских вооруженных силах приближались к истощению, и положение Советского правительства в крае становилось критическим. Они были окружены врагами со всех сторон, было ясно, что комиссары надеялись открыть автомобильное сообщение через Устюрт – пустынное плато, находящееся между Аральским и Каспийским морями, к заливу Мертвый Култык на побережье последнего, где они могли бы принимать корабли из Астрахани, находившейся в их руках.

Было бесполезно скрывать от них возможность организации сообщения по этому маршруту, так как они были способны его найти сами рано или поздно. Я должен был проникнуть в их намерения и сделать соответствующие шаги, поэтому я решил схитрить.

«Никакую научную экспедицию вы не собираетесь организовывать», – сказал я им: «Вы собираетесь открыть сообщение с Москвой через Аральское море и залив Мертвый Култык».

Казалось, они поначалу были немного поражены, затем обрадовались, так как могли теперь говорить напрямую, и перешли прямо к делу.

«Понимаете», сказал один из них: «Мы естественно должны исследовать этот маршрут, но в то же самое время предполагаем провести небольшое исследование – этот уголок Туркестана почти не изучен. Но скажите мне, можем мы проложить автомобильную дорогу через Устюрт?».

«Конечно, и достаточно легко», – сказал я.

«В таком случае, не возьметесь ли вы организовать эту экспедицию?» – спросили они, радуясь хорошей новости, полученной от меня.

«Никогда ни при каких обстоятельствах», – решительно ответил я.

«Но почему?» – воскликнули они с удивлением. «Конечно, мы знаем вашу антипатию к большевикам, но мы обещаем вам, что ни одного из них не будет с вами; вы можете набрать ваших собственных людей в соответствии с вашими вкусами. Советское правительство даст вам абсолютно надежный автомобиль и все, что вы захотите для экспедиции, и много денег на расходы, и вам заплатят за ваше участие в этом деле. Мне говорили, что на Устюрте очень хорошая охота», – добавил один из них, пробуя меня соблазнить.

«Премного благодарен», – ответил я холодным тоном.

«Все, что вы должны будете сделать, это проехать через Устюрт, доказать, что это возможно сделать на автомобиле и писать отчет по дороге».

«Это было сделано несколько лет тому назад», сказал я спокойно.

«Что? Как? Когда? Кем?» – закричали они, подпрыгнув от восхищенья.

«Если вы пойдете в старую резиденцию Генерал-губернатора и возьмете из архива папку за 1883 год, вы найдете полное детальное описание дороги через Устюрт. Дорога была размечена генералом Черняевым6, когда он проехал через Устюрт в экипаже на коронацию Александра III весной 1883 года. За этот безрассудный поступок он был отправлен в отставку русским правительством. Направление через Устюрт, описание пути, места отдыха, колодцы там описаны детально, там вы найдете всю необходимую вам информацию».

«Как мы можем отблагодарить вас за столь ценную информацию?» – спросили они очень удивленные моей откровенностью.

«Мы понимаем, что вы не возьмёте деньги», – продолжали они: «И при этом не возьмёте ничего у советского правительства; но взгляните на этот экипаж», – и тут они показали на него из окна: «Пара лошадей всегда в вашем распоряжении, если вы когда-либо захотите поехать куда-нибудь на денек, например на охоту», – сказал один из них, зная мою слабость.

«Ради Бога… вы же знаете… эти лошади и весь выезд, всё было украдено, вы же знаете. Все это было „социализировано“ у госпожи Х», – сказал я, прерывая их выражения благодарности.

Этот ответ смутил их, и поспешно попрощавшись, они ушли.

Утром следующего дня из моего дома вышли двое мужчин. Один был бухарским евреем с седой бородой в грязном халате, другой был еще более грязным, «товарищем» в черной рубашке и кожаной кепке. На самом деле первый был капитаном одного из гвардейских полков, грузином. Он направлялся в Бухару и далее, перейдя пустыню, в штаб британско-индийского контингента. Другой артиллерийский полковник, прошедший всю войну на германском и австрийском фронтах; он направлялся на север к атаману Дутову.

Ставка большевиков на Устюрт была проиграна. Прежде чем большевистская «научная экспедиция» могла состояться, пароход Скобелев, преобразованный в крейсер англичанами, занявшими Баку, направился в залив Мертвый Култык, а оренбургские казаки блокировали Устюрт с севера. Туркестанская республика рабочих и крестьян оставалась отрезанной от остальной части большевистского мира и могла рассчитывать только на свои собственные ресурсы.

Пару месяцев спустя в один прекрасный октябрьский вечер после дня удачной охоты на фазанов я спокойно отдыхал дома в своем кабинете, когда у крыльца остановился автомобиль, и из него вышло шесть одетых с головы до ног в чёрную кожу вооруженных винтовками мужчин. Я не стал дожидаться, пока они войдут, и мгновенно выбежал через веранду в сад. Прежде чем они вошли в комнату, я перелез через забор в соседский сад и исчез без следа.

Но спустя два дня после этого, когда в поисках лучшего убежища я шёл по площади в старогородской части Ташкента, я увидел двух одетых в белые льняные рубахи с коротким рукавом русских, сидящих в нескольких шагах от старой мечети. Они оказались сотрудниками всесильного ЧК7.

Через мгновение я был арестован с приставленными к моей голове четырьмя револьверами. Оба эти мошенника имели по два револьвера, и были весьма удивленны при моем обыске, не найдя у меня никакого оружия.

Один из них, клоун местного цирка, был уполномочен революционным правительством рабочих и крестьян арестовывать, заключать в тюрьму и допрашивать всех, кого он сочтет нужным; ему разрешалось приходить к людям на дом и забирать понравившуюся ему собственность граждан. Другой – продавец из местного магазина модных товаров, едва умевший писать и читать, сам назначил себя «судьёй революционного трибунала». Такой вот была «Великая хартия вольностей» граждан «Самой свободной Советской республики».

Меня допрашивали шесть членов ЧК, каждый вооружённый револьвером, который они направляли на меня, когда задавали вопросы. Время от времени все шесть приставляли револьверы к моей голове и угрожали застрелить меня, если я не скажу правду.

Я был уверен, что никогда не вырвусь живым из тисков ЧК, но вид этих шестерых негодяев, сидевших с приставленными револьверами к голове безоружного человека, показался мне настолько забавным и глупым, что я не смог сдержать улыбку.

«Что! Вы улыбаетесь?» – спросил судья трибунала: «Неужели вы не боитесь быть застреленным?»

«Ни в коей мере», ответил я спокойно: «Вы создали такой замечательный социалистический рай и такие условия существования, что жизнь потеряла всякую ценность».

Судья трибунала казалось был смущён этим неожиданным ответом, поскольку никак не ожидал такого сорта характеристики своего «созидательного социализма».

Одним из инкриминируемых мне документов, свидетельствующим против меня, было перехваченное большевиками письмо. Оно было направлено мне из Ферганы посыльным от полковника П. Г. Корнилова8, брата известного генерала9. Мы вместе экипировали и послали группу офицеров для организации в Фергане отряда национальной конницы для борьбы против большевиков, и, не смотря на мои неоднократные запреты посылать какие-либо сообщения в письменной форме, щепетильность до мелочей в вопросах чести несчастного Корнилова заставила его послать мне подробный отчёт о своих расходах и предпринятых действиях в надежде на то, что его посыльный будет в состоянии пройти через горы и обойти советские кордоны. В этом письме среди прочего содержалась фраза «Я отдал капитану В. скакуна».

Судье трибунала даже в голову не приходила мысль, что речь в данном случае может идти о лошади, бегущей определенным аллюром – галопом, рысью или иноходью, и он видел в этой фразе скрытый намек на какую-то тайну или кодовое слово и продолжал давить на меня, требуя пояснить скрытое значение этой загадочной фразы.

Поскольку они не получили никакой информации от меня, они отправили меня вниз в подвалы ЧК, которые уже сами успели получить недобрую славу.

Несмотря на мой кипящий гнев и ненависть к этим отбросам человечества, совершенно чуждых нашей благословенной земле Туркестана, который они захватили и так деспотично им управляли, я не потерял своего аппетита. Было уже поздно, и меня начала волновать мысль об обеде.

Окно камеры, закрытое решёткой из железных полос, находилось в самом верху, и как только я уставился на него, размышляя о том, что и где я мог бы поесть, внезапно я услышал стук, и через решётку на пол упал маленький пакет, следом второй. Я посмотрел и заметил сквозь решётку улыбающееся лицо маленького киргизского мальчишки Каримбая, служащего у меня на конюшне. «Длинное Ухо» – узун кулак – киргизское «радио» позволило моим родным позаботиться о моём нехитром ужине. Какими-то необъяснимыми способами, иногда на огромные расстояния и с удивительной скоростью новости распространялись среди киргизов даже быстрее чем телеграммы. Новость о моем аресте распространилась как молния, и они послали мне из дома пакеты с едой. Если бы они их послали через красногвардейских охранников, а не через окно, то бутерброды и фрукты наверняка были бы съедены ими, так как они не признавали частной собственности.

Враги Рабоче-крестьянского правительства не обеспечивались освещением, и как только стало темно мне не оставалось ничего другого, как только лечь на голые доски широкой скамьи и попытаться заснуть.

Среди ночи я был разбужен шумом открывавшейся двери, шагами и светом. Вошли два члена Чека в сопровождении пары вооруженных солдат красной армии.

«Мы пришли сообщить вам», – сказали они: «Что принято постановление расстрелять вас».

«Хорошо; тогда расстреливайте», – ответил я.

И снова я увидел на их отталкивающих физиономиях то же самое выражение тупого непонимания, которое несколько раньше я заметил у судьи революционного трибунала.

Эти полускотские существа, переполненные примитивным марксизмом, грубые невежественные материалисты могли понимать только примитивный животный страх.

Смерть, которая в их глазах была полным уничтожением индивидуальности, для большинства из них была ужасной вещью. Они думали, что испугают меня, и когда увидели, что их угрозы не подействовали, они пришли в замешательство; они не могли придумать, чем ещё можно запугать, чем худшим угрожать. Позже они стали прибегать к пыткам и для этого они использовали китайцев или латышей, но пока они боялись это делать, так как красноармейцы и местные сарты10 могли начать протестовать. И все равно, достаточно часто они замучивали заключённых до смерти, когда под предлогом «предоставления им ванны» они ошпаривали их кипятком.

Бормоча что-то под нос, они вышли, а я лег и проспал до утра.

Пару дней спустя в одиннадцать часов ночи меня забрали и отвели наверх в большую комнату. Вокруг стола, покрытого красной скатертью сидел весь ЧК. С триумфальным видом они вручили мне лист бумаги с длинным списком вопросов о «заговоре против правительства рабочих и крестьян». Кто был в числе заговорщиков? Где они брали финансы? Где их армия и насколько они были готовы? В какой связи они были с сотрудниками британо-индийского контингента, который вторгся на мирную землю Туркестанской советской социалистической республики и так далее.

«Если вы дадите детальные письменные ответы на все эти вопросы, мы простим вас», – сказал председатель; «Однако, если вы откажитесь отвечать или дадите неправильные ответы, мы расстреляем вас. Хорошенько подумайте об этом и завтра вечером дайте нам свой ответ».

Пробежав глазами по списку вопросов, я улыбнулся, возвращая бумаги назад, и сказал —

«Расстреливайте. Я не могу ответить ни на один из ваших вопросов, потому что все это чушь, ваша фантазия. Никакого заговора не существовало вообще.

«Подумайте хорошенько», – снова сказал председатель; «скажите правду и мы дадим вам деньги и паспорт и пошлём вас тайно заграницу».

«Я знаю, куда вы меня пошлёте в любом случае, так что, пошли вы…», – подумал я про себя и затем повторил:

«Никакого заговора не было. Несколько офицеров уехало в Фергану, чтобы избежать вашего преследования, так как вы убивали каждого, кто с честью сражался за свою страну. Я дал им деньги на эту поездку из своих личных средств».

Не получив больше никаких сведений от меня, они продержали меня в подвале еще три дня, а затем отправили в тюрьму.

Тюрьма в те дни была точно такой, какой она была в царское время. Странно это говорить, но после подвала ЧК я чувствовал себя намного лучше в тюрьме, хотя и был посажен в одиночную камеру.

На второй день кто-то бросил мне местную газету через небольшое оконце для наблюдения в двери. В ней содержалось официальное заявление советских властей о том, что заговор «белых бандитов» с целью свержения диктатуры пролетариата был сокрушён, и теперь его главарь и главный организатор находится в руках советского правительства. Это заявление было подписано целой толпой народных комиссаров11. Они мало догадывались, как сильно они ошибались.

Я провёл целый месяц в одиночном заключении. Раз в день они разрешали мне прогулку во дворе под присмотром двух вооружённых солдат. Общение с другими заключенными и моими друзьями было невозможно. Моя камера проветривалась через небольшое закрытое железными прутьями окошко, которое находилось вверху почти под потолком. Через него я мог видеть только маленький клочок голубого неба.

Началась чудесная туркестанская осень, сухая, чистая и тёплая, время перелета многочисленных стай птиц с далекого севера. По ночам я часто слышал их крики, когда они пролетали; свист болотных птиц, мелодичное курлыканье журавлей, глубокие крики диких гусей, всё это долетало до моих ушей. Птицы, радующиеся своей свободе, направлялись в тёплые края, свободные в необъятном пространстве, далеко в Индию, землю чудес! Моя душа летела вместе с ними в эту чудесную землю, такую далёкую от штормов и тревог революции. Мысленно я говорил «прощайте» этим старым друзьям, которых я так любил с детства, вызывая в памяти картины чудесной природы и дней охоты в Туркестане. Меня постоянно не оставляла мысль, что каждая ночь могла стать моей последней. Мне это никогда не приходило в голову в один из тех дней, когда я также следовал по тому же самому маршруту через горы, над которыми эти птицы летели тогда далёко в солнечные долины Индостана.

Каждую неделю меня привозили на допросы в ЧК под усиленной вооружённой охраной. Новый «следователь» теперь устраивал мне перекрёстные допросы, и, как я должен с сожалением заметить, это был настоящий военный юрист, пошедший на службу к большевикам; но даже и он был поразительно невежественным, думая, что город Мешхед находится в Западном Китае, а Кашгар в Персии.

Двое или трое из моих конвоиров всегда присутствовали на этих допросах. Это были простые бесхитростные парни, русские крестьяне, служившие ещё в старой русской армии. Они сказали мне, что большевики мучают заключенных и изводят их с величайшей жестокостью, и поэтому они решили всегда присутствовать на этих допросах и следить за тем, чтобы ничего подобного не происходило. В это время коммунисты «демократизировали» всё, что можно и допустили солдат и рабочих во все свои Советы и институты и таким образом боялись возражать против такого требования со стороны моих конвоиров. Отношения между этими молодыми солдатами и большевистскими чиновниками и комиссарами были очень напряжёнными.

В тюрьме вызов любого заключенного в ЧК всегда вызывал большое волнение. Иногда эти бедняги просто исчезали, а иногда они возвращались в прискорбном состоянии.

Однажды они продержали меня в ЧК с раннего утра до десяти часов вечера. Когда я вернулся в тюрьму, то привратник, раньше работавший извозчиком в городе и хорошо меня знавший, обрадовался, снова увидев меня живым, и воскликнул —

«Слава Богу, Павел Степанович! Вы вернулись живым и невредимым! Мы очень волновались. Даже у уголовников никто не ложился спать, так они беспокоились о вас».

Тюремная еда была ужасна; она состояла исключительно из супа и небольшого количества овощей без какого-либо мяса. Родственники и друзья заключенных, как правило, приносили им с воли еду, и если у кого-то не было друзей, могущих ему помочь, то он был обречён голодать. Те, кто получал еду из дома, обычно делились ею со своими товарищами по заключению.

Как правило, еду приносили женщины, и они обычно ждали у ворот тюрьмы, когда привратник выйдет, чтобы забрать еду, и оставались там, ожидая, пока им назад вернут посуду. Ожидание было очень тревожным, так как достаточно часто привратник использовал условное выражение, «Он больше не нуждается в обедах!». Это означало, конечно, что заключенный был ночью расстрелян. Однажды моя жена стояла у ворот тюрьмы с моим обедом как раз в тот момент, когда меня везли на допрос в ЧК. Ворота были открыты, и я увидел свою жену и нашу маленькую преданную собачку фокстерьера Ромашку. Я впервые видел свою жену с момента моего ареста, легко вообразить испытанное нами волнение. Ромашка была чрезвычайно рада снова мельком увидеть своего хозяина, и с этого дня каждый раз, когда моя жена приходила к воротам и ждала, Ромашка отчаянно пыталась прорыть подкоп под тюремными воротами. Умное маленькое создание знало совершенно точно, что я заперт в этом здании и пыталась, как только могла, помочь мне освободиться. Она поранила свои лапы и повредила свои когти о камни, так что моей жене приходилось привязывать её, когда она приносила мне еду, и бедная маленькая Ромашка выла от горя.

В конце концов, однажды следователь сказал мне, что следствие по моему делу закончено.

«Не будете ли вы столь любезны, чтобы сообщить мне, в чём меня обвиняют?» – спросил я.

«Да. По сути, против вас нет никаких определенных обвинений, и допрос не принёс ничего нового», – ответил он; «но всё равно, вы известный враг пролетариата, и поэтому заслуживаете суровейшего наказания».

«Совнарком» или «Совет народных комиссаров», как я узнал впоследствии, учредил специальный суд, чтобы иметь дело со мной – «Революционно-полевой трибунал», состоящий только из судей пролетарского происхождения и рабочих коммунистов. В этом суде не было ни прокурора, ни судьи, ведущего допрос обвиняемого, так как перекрёстный допрос обвиняемого сочли ненужным делом.

«Вас привезут на суд только для того, чтобы вы услышали свой приговор», – сказали мне.

«Прекрасная форма правосудия в этом самом прогрессивном государстве в мире», – подумал я про себя.

По завершению следствия, меня перевели из одиночной камеры в общую камеру №22, где находились многие, арестованные ещё передо мной, где я нашел друзей и знакомых, состоявших со мной в заговоре против советской власти. Всех нас ожидала одинаковая судьба – быть расстрелянными.

В городе среди приличных людей было большое беспокойство относительно нас, так как они считали, что наша казнь неизбежна.

Незадолго до этого, десять членов Конституционно-демократической партии было арестовано и варварски умертвещено только потому, что они были членами «буржуазной партии». Их вывели во двор тюрьмы, раздели догола холодной зимней ночью, и затем эти дьяволы стали поливать их холодной водой. Когда они замерзли как статуи, пьяные солдаты разрубили их на части своими саблями.

Когда я присоединился к своим товарищам, мы быстро обсудили совершенно разные аспекты нашего положения и в течение нескольких дней установили связь с нашими друзьями в городе. Более того, мы наладили связь с представителями местного населения, поднявшегося против большевиков в Ферганской области, где под командованием бывших царских офицеров они провели несколько успешных операций против подразделений Красной армии.

Как правило, по утрам и вечерам нас выводили на прогулку во внутренний двор тюрьмы. Здание тюрьмы было старым и имело два двора. Внешний двор открывался прямо на улицу, и здесь находились служебные помещения, квартиры служащих и магазины. Во внутреннем дворе были камеры заключенных, кухня и больница.

Через сильно укреплённые железные ворота можно было попасть с улицы сразу во внешний двор, и через такие же ворота можно было пройти из внешнего двора во внутренний. Они всегда были закрыты. И вооружённые охранники постоянно дежурили на воротах. Все это было окружено массивной высокой каменной стеной, и в качестве дополнительной меры предосторожности весь комплекс зданий был окружен заграждением из колючей проволоки, вдоль которого день и ночь непрерывно ходил специально подобранный часовой красноармеец.

В первом дворе прямо напротив стены, окружающей внутренний двор, располагалась тюремная лавка, которая была связана с внутренним двором через маленькое окошко или люк. Во время прогулки заключённые могли подходить к этому люку и покупать табак, спички, сухофрукты, «нон» или местный хлеб в форме маленьких лепёшек и прочую всякую всячину.

Держал эту маленькую лавочку старый сарт, и каждое утро он приходил со своим помощником, также сартом, и приносил на своих плечах мешок с товарами. На входе в тюремный двор содержание его мешка конечно в течение нескольких минут проверялось тюремными охранниками.

Когда меня переводили из одиночной камеры в общую, то первым делом я попытался попасть в одну камеру вместе с моим хорошим другом, местным уроженцем по имени Абдул Каспар. Это был человек, пользующийся огромным влиянием и уважением среди местных жителей Ферганы. Он был арестован и помещен в тюрьму большевиками без какого-либо повода и причины, просто в качестве меры предосторожности, для удаления и изоляции человека, чье влияние на сартов могло быть опасно для советской власти.

Абдул Каспар содержался в отделении тюрьмы, предназначенном для заключенных местных национальностей. Он сразу понял мою идею и подал прошение комиссару тюрьмы с просьбой перевести его в камеру №22.

«Почему туда?» – спросил его комиссар с удивлением. —

«Разве вы не знаете, что там содержатся только преступники, осужденные на смерть?»

«Там сидит мой хороший друг Назаров Бек. Мои люди его хорошо знают, и я хотел бы быть рядом с ним во время его последних дней на Земле. Может быть, скоро Аллах смилостивится и меня тоже призовёт к себе», ответил Абдул Каспар в витиеватой восточной манере.

«Хорошо. Если ты хочешь вместе с Назаровым отправиться в мир иной, можете отправляться туда вместе», ответил комиссар с усмешкой.

Три дня спустя после перевода Абдул Каспара в нашу камеру он принес из тюремной лавочки несколько кружков «нона» или местного хлеба – лепёшек, которые он купил, и дал каждому из нас. Эта была первая почта, полученная нами из внешнего мира.

Местный хлеб «нон» – лепешки – делают в форме круга. В тонкой части посередине располагается какой-нибудь орнамент в форме простого узора на запечённом тесте, в то время как края лепёшки содержат толстый слой теста.

На узорах каждой лепешки Абдул Каспар без труда читал имя и адрес, иначе говоря, информацию о том, кому каждая лепешка предназначалась. В узорах были написаны буквы арабского алфавита, а в тесте в толстой части по краям находились письма от друзей и родных.

Еда, приносимая нам из дома, проверялась самым тщательным образом тюремной охраной, иногда даже самим комиссаром. Хлеб разламывался, и всё крошилось на мелкие кусочки. Но никому и в голову не приходило проверять лепешки, приносимые с базара в лавочку на продажу заключенным сартам. Да и кто мог бы догадаться, что грязный оборванец – помощник хозяина лавки, носящий с базара в лавку тяжелые мешки, это родной сын Абдул Каспара – богатый молодой аристократ сарт?

Спустя два дня этого молодого «слугу» заменили на ещё более старого, и ещё более оборванного сарта с безнадежно глупым выражением лица.

«Мадамин Бек12 просит наших дальнейших указаний для своих дальнейших операций против большевиков», – объяснил мне Абдул, когда во время прогулки отошёл со мной поговорить в сторонке, – «это его посыльный, конечно замаскированный, сидит в лавочке».

На следующий день во время прогулки Абдул Каспар впал в неистовую ярость, ругаясь, как он только мог, на сартском и русском языках, и, разбив окно лавочки, с яростью бросил туда лепешку, которую он там купил.

«Вы собаки, а не правоверные мусульмане! Вы продаете бедным несчастным заключенным хлеб, полный тараканов! Вы хуже, чем собаки; ешьте его сами и подавитесь им! И будьте вы прокляты!»

Затем он добавил несколько выражений на таджикском языке, который хорошо известен говорящим на нем жителям Ферганской области, но который конечно совершенно не был знаком ни одному из молодых красноармейцев, несущим караул в лавочке, когда она была открыта.

Таким способом была послана инструкция и указания Мадамин Беку в Фергану: —

1. Остановить работу железной дороги, разрушить мосты и дороги, ведущие в Фергану.

2. Разрушить нефтяные скважины в Фергане, и тем самым лишить большевиков поставок топлива для железной дороги.

3. Сконцентрировать значительные силы конницы в Кендер Даванском проходе, ведущем прямо через горы в Ташкент, и напасть на советскую армию, когда вспыхнет восстание в Ташкенте. Национальная конница сможет отсюда достичь Ташкента за ночь и нанести сокрушительный удар по тылам большевиков.

От наших друзей из города мы также получили хорошие вести. После некоторого замешательства, вызванного моим арестом, несколько моих друзей и люди, принадлежащие к нашей организации, возобновили подготовку к восстанию.

Значительная часть рабочих была уже против советской власти и присоединилась к нашей организации. Я не был особенно доволен этим, так как мне был известен корыстный характер этих людей, и я не без основания считал, что они способны предать нас в критический момент сражения и продаться большевикам.

Все же эти хорошие новости значительно подбадривали нас в заключении в камере смертников, где мы находились и ожидали дня фатального исхода в любой момент. Другие заключённые удивлялись нашей беззаботной внешности и положительному весёлому настроению. В конце концов, дилемма была очень проста. Расстреляют ли нас большевики до начала нашего восстания или нет? Иногда мы терялись в загадках, почему ЧК ждет и не приводит в исполнение свои планы, по крайней мере, в отношении меня? Согласно тюремной сплетне, я должен был быть первым.

И только впоследствии я понял, что объяснялось это успехами англо-индийского контингента, который прокладывал себе дорогу из Индии к Персии и Транскаспийскому региону, в то время как контингент «белых» находился на реке Амударье в Чарджоу. Они могли оказаться в Ташкенте в течение двух дней. С севера, как я уже писал, пробивались сюда казаки Дутова, а в Семиречье подняли восстание крестьяне. В результате не оставалось места, куда могли бы податься представители Рабоче-крестьянского правительства. Они могли рассчитывать на очень слабую снисходительность по отношению к себе со стороны казаков или крестьян Семиречья. Меньшую опасность для них представляло попадание в руки образованных людей, таких как англичане, которые могли бы даже воздержаться от того, чтобы их повесить. Некоторые комиссары выступали за капитуляцию перед генералом, который командовал британскими силами, чтобы застраховать себя от возможности быть порубленными саблями казаков или быть повешенными разъярёнными крестьянами Семиречья. Более того, мои друзья из британских сил сообщили комиссарам Туркестанской советской республики, что если хоть один волос упадет с головы какого-нибудь политического заключенного, они могут не рассчитывать на снисхождение; в таком случае они все будут повешены немедленно.