Читать книгу Погоня по Средней Азии. Побег от ленинской тайной полиции - Павел Назаров - Страница 6

Рано утром следующего дня были слышны винтовочные выстрелы и раскаты орудийных выстрелов. Рабочие, которые присоединились к белым, поменяли свою окраску и перешли к Советам. На третий день город был опять в руках черни, ведомой коммунистами. Шёл невиданный грабеж и необузданные убийства. У меня не было лошади, и я не мог последовать за отступающей горсткой белых. Я собственными глазами видел, как убили главу шведского красного креста и сестру милосердия. Большевики забрали несчастную девушку, которую я хорошо знал, вместе с её матерью в железнодорожные мастерские, откуда никто не вернулся живым. Были арестованы более пяти тысяч образованных людей. Им приказали вырыть братскую могилу, раздели догола и всех расстреляли. Их едва присыпали сверху землёй. Многие погребённые всё ещё дышали. Молодой князь С., совсем еще мальчишка, раненный не смертельно, упал поверх кучи трупов; он пролежал без сознания многие часы на этой ужасной кровати и ночью сумел выползти и добраться домой. Его отец уже был убит, а его мать, увидев стоящего перед ней сына голого и забрызганного кровью, тут же на месте сошла с ума. Его сестра обмыла и перевязала его раны, уложила в постель и ухаживала за ним; но на следующий день по доносу соседей, пришли большевики и расстреляли обоих. Установилась холодная снежная зима, и лужи застывшей крови долго оставались на улицах и тротуарах.

Я нашёл убежище в доме, где ранее прятался британский офицер18. Рядом с кроватью был передвижной шкаф и люк, через который можно было спуститься вниз в подвал и переждать пока длится обыск. Однажды случилось не менее семнадцати визитов в дом по месту моего жительства. Особенно отличались австрийские военнопленные. Правительство «рабочих масс», конечно, было интернациональным.

Вскоре пришло известие, что советские власти узнали о месте моего укрытия, и я вынужден был искать другое безопасное место. К вечеру 12 января, когда солнце скрылось за проспектом с высокими тополями, замерзший снег хрустел резко под моими шагами и здания скрывались в туманном мраке, я вышел из города. Я загримировался, имел в кармане фальшивое удостоверение личности и успешно миновал красные патрули на окраине.

Я совсем не представлял себе, что отправляюсь в долгую и далекую одиссею, которая приведёт меня прямо через Среднюю Азию в таинственную землю Тибета, через Гималаи на равнины Индостана. Напротив, я думал, что скоро вернусь домой; разве не стояли британские силы на Амударье, в то время как на севере атаман Дутов действовал со своими казаками?

Я укрывался неделю у друга, чей дом стоял на дороге, вдоль которой шёл постоянный поток большевистских автомобилей, грузовиков и красной кавалерии. Каждый день был временем постоянной тревоги. В любую минуту в дом могли прийти с обыском, который означал бы немедленный расстрел для меня и моего хозяина. Но долгие холодные ночи приносили некоторое облегчение и отдых. По ночам никто сюда не приходил, и, вне всякого сомнения, никакой радости мне не доставляли первые признаки наступления следующего дня с его неуверенностью и беспокойством. Пока я там находился, произошел один случай, проливающий яркий свет на отношение среднего класса к Советской власти и дающий ответы на многие загадки.

Мой хозяин спросил моего разрешения пригласить в гости своего родственника с женой, чтобы повидаться со мной.

«Конечно он не большевик, фактически совсем наоборот; он против советской власти, хотя и служит у них, поскольку его мобилизовали», – добавил он.

Я согласился. Я хорошо знал его отца, типичный буржуй, как тогда именовали представителей среднего класса. Следующим вечером они пришли и остались на ночь у нас, так как никому не разрешалось передвигаться по дороге после наступления темноты. Это была приятная молодая пара; он служил в Красной армии. После скудного ужина он рассказал нам об интересном происшествии, произошедшем пару месяцев назад, когда он был по службе в Чарджоу. Одной ночью случилось ужасное волнение. Со станции Аккум19 пришла срочная телеграмма, что вооружённые силы красных на фронте, окружённые британскими и индийскими солдатами, сдались. Затем по телеграфу пришел ультиматум, приказывающий немедленно выбрать комитет беспартийных представителей от жителей и передать им управление городом со всем оружием на местах; сопротивление бесполезно; англичане двигаются на город, и в случае отказа от выполнения условий все коммунисты и комиссары будут повещены. Большевики были в панике, и большинство комиссаров согласилось подчиниться, но меньшинство было склонно попросить отсрочку до полудня следующего дня для выяснения обстоятельств дела, и в течение это срока послать воинский контингент с бронепоездом для рекогносцировки. Эта партия настояла на своем предложении, и рано утром мой знакомый с подразделением красноармейцев в бронепоезде отправился в опасную разведку. Как он сказал, они все были в страшном испуге. Впереди их поджидали жуткие враги, бьющие без промаха индийские снайперы, и на некотором расстоянии находились английские артиллеристы, которые никогда не промахивались. Когда этот отряд достиг станции, они совсем упали духом и собирались повернуть назад. Показалась станция, был отдан приказ остановить паровоз, покинуть поезд и осторожно двигаться вперед пешим порядком. На станции не было видно ни души. Очевидно – это была ловушка. Они позволят им спокойно войти, спокойно окружат их, а потом с шумом и грохотом расстреляют. Красноармейцам, привыкшим убивать безнаказанно безоружных буржуев и туземцев, очень не понравилась ситуация. Только под угрозой пулемётов в их тылу командиры могли заставить этих людей идти вперед. Они подошли почти вплотную. Стояла зловещая тишина. Раздайся в тот момент хоть один выстрел, и весь отряд бежал бы в панике. Но всё было тихо. На станции не было и намека на врагов. Красные, немного осмелев, отправились обследовать станционные здания. Затем в одной из комнат они нашли начальника станции и его помощника, а в караульном помещении обнаружили сорок запертых там красноармейцев и железнодорожников, которые были обезоружены. Никто не мог толком объяснить, что же произошло. Им рассказали, что ночью на станцию прибыла делегация от белых и британских военных, которая заявила, что станция окружена, и во избежание напрасного кровопролития они призвали их сложить свое оружие. Это было сделано, а арестованных заперли. Что случилось потом с «делегацией» никто не знал20.

Мой собеседник потом рассказал мне, как он взобрался на водонапорную башню, чтобы найти разгадку. Всё, что он мог увидеть, было две человеческие фигурки вдалеке в ложбине между двумя барханами и маленькую собачку с ними. Немедленно была организована погоня, и скоро привели одного задержанного. Это был студент по фамилии Мошков; другим был офицер по фамилии Бомбчинский21, который был смертельно ранен и брошен умирать в пустыне. Выяснилось, что эти двое Белых переоделись в форму красноармейцев, приехали на поезде из Ташкента, вышли незаметно на станции Аккум, перерезали телеграфные провода, арестовали и заперли начальника станции и его помощника и разоружили и заперли охрану. Затем они починили телеграфную линию и послали одну телеграмму в Чарджоу, а другую красному командованию, в которых они сообщали, что станция Аккум захвачена, что британские солдаты находятся у них в тылу и призвали их разоружиться. Командиры на фронте с трудом удержали своих подчиненных от того, чтобы они в панике не побросали своё оружие. Они хотели расстрелять Мошкова на месте, но его блеф был настолько смелым и оригинальным, что даже Красные стали защищать его, и было решено отправить его в Ташкент, чтобы в ЧК могли выяснить имена его сообщников.

«Но почему вы оказали большевикам такую услугу?» – спросил я своего знакомого. «Почему вы не сделали вид, что не видите тех двух людей вдали? Вы не большевик, но теперь вы убили двух Белых».

«Когда они мобилизуют вас в Красную армию, одевают на вас форму и требуют от вас подчиняться дисциплине, тогда вы делаете всё, что вам говорят, и забываете все ваши старые симпатии», – ответил он.

Этот ответ характерен для той беспринципной массы русских, разрушивших свою страну, будучи один день Белыми, и Красными на следующий день, уничтоживших её свободу и сделавших народ рабами Третьего интернационала.

Так случилось, что этот Мошков был заключен в тюрьму как раз тогда, когда я сам там еще находился, и он рассказал мне целую историю. Я также хорошо знал Бомбчинского, находчивого, опытного и храброго офицера. Живя в Ташкенте, ему удалось приобрести телеграфный аппарат, который он захватил с собой, уезжая из города, и с помощью которого он посылал телеграммы в Совет Народных комиссаров, повергавшие их в панику. Когда однажды понадобилось послать человека в Кашгар с очень важной миссией, мой выбор пал на него. Хотя он не ездил верхом, он взобрался на лошадь впервые в жизни и отправился в длинное и опасное путешествие по горным тропам, чтобы объезжать города и патрули. Он успешно сделал это и благополучно вернулся назад, но к тому моменту я был уже в тюрьме. Немного позже, когда Американская миссия хотела послать важную депешу в Персию для передачи её своему правительству, а Советские власти не разрешили посылать телеграммы по своим каналам, задача была поручена Бомбчинскому. Он заручился поддержкой Мошкова в качестве помощника, и они отправились в путь с воинским эшелоном; добравшись до Аккума, они осуществили свой блеф; устав после ночных похождений, они отправились в пустыню отдохнуть, и там были захвачены врасплох. Бомбчинский был ранен в живот и почти сразу убит, поэтому Мошков сдался. Коммунистические солдаты застрелили маленькую собачку.

Через несколько дней я узнал, что Белые отступали по Чимкентскому тракту и ушли в горы по долине Чаткала. Я ухитрился приобрести лошадь и уехал в том же направлении, чтобы присоединиться к ним. Стояли сильные холода, и лежал глубокий снег. Болота замерзли и ирригационные каналы тоже, таким образом, я без особого труда добрался до поселка Никольское, где были большевики и имелись проходы через болота. Моя лошадь была жалкой старой клячей, которая с трудом тащилась, и у меня не было ни малейшей надежды уйти от Красных при встрече. И я думал с тоской о том, сколько раз я ездил верхом по этой дороге на моих собственных хороших лошадях, с которыми мог и настигнуть, и оставить позади любого. Теперь здесь было пустынно и тихо, словно какой-то гибельный мор прошёл по земле. На лицах случайных прохожих я мог видеть только уныние и страх. Диктатура пролетариата оставила следы на всём.

На закате дня я добрался до дома знакомого, богатого киргиза по имени Якши Бай. Он был рад и удивлен, увидев меня, так как думал, что меня давно расстреляли.

«Куда вы направляетесь, тахир22?» – спросил он.

«Я еду поохотиться в горы», – ответил я.

«Хорошо, но вы должны остаться на ночь здесь», – ответил он.

Когда мы вошли в дом и остались одни, он сказал —

«Тахир, скажите мне правду; вы не собираетесь теперь охотиться; с вами нет ни ружья, ни собаки, и вы один».

«Да, я собираюсь в горы, чтобы присоединиться к отряду белых, который направляется в Чимкент; вы знаете что-нибудь про них?»

«Если вы хотите, я дам вам в провожатые своего племянника; он проведет вас ночью прямо через степь в горы. Но вы должны переночевать здесь; ваша лошадь устала. Завтра утром я порасспрошу на базаре о ваших друзьях у киргизов, которые приедут с гор».

Я с радостью согласился на предложение. После небольшого чая и великолепного плова я лег спать в удобной постели, устроенной на полу из стопки мягких ковров, а укрыли меня теплой шубой из волчьей шкуры. В течение ночи жена Якши бая вставала несколько раз к своему ребенку, и она тщательно поправляла меховую накидку на мне, беспокоясь, чтобы я не замерз.

Утром Якши Бай надел меховой полушубок и большую шапку из лисьего меха, оседлал свою лучшую лошадь и отправился на базар собрать сведения для меня. Он не возвращался до позднего вечера; вернулся он пешком, без полушубка, без шапки и даже без кнута.

«Вся дорога запружена красноармейцами, выступающими против белых», с горечью сказал он. «Они забирают лошадей, одежду и всё, что им понравится. Они реквизировали мою лошадь, мой полушубок и шапку», – продолжил он, вздыхая. «Аллах отвернулся от нас и обрушил на нас бедствия, о которых мы даже прежде и не слыхали. Тахир, вы никак не сможете проехать в горы. Оставайтесь у нас, а завтра мы обсудим всё с мудрыми и опытными людьми и решим, что делать дальше».

На следующий день пришло полдюжины киргизов и сартов и долгое время обсуждали что делать, и наконец решили, что по крайней мере сейчас мне невозможно было ехать в горы: Белые укрылись в отдаленной долине реки Пскем, единственный выход контролировался Красными; на всех дорогах вокруг была масса красных солдат, как пехоты, так и кавалерии, и единственным выходом для меня было оставаться поблизости.

«Вы не можете прятаться у киргизов», – сказали они, – «у них слишком открытая жизнь; у них никогда не запираются двери; их дома открыты в любое время, так что любой желающий всегда может войти. В кишлаках они продолжают жить так, как они живут в степи. Вы должны спрятаться у сартов. Они бдительно охраняют свои семьи и дома; их двери всегда закрыты и никто без спроса не может войти. Сарты живут закрыто, и вы сможете легко спрятаться среди них.

Мы сейчас пошлём за Акбар Беком. Он старый солдат Худояр Хана23, надёжный и опытный человек. Он отправил немало людей в мир иной, и вы можете положиться на него».

Через час в комнату вошел сарт крепкого телосложения и огромного роста с чёрной бородой, настороженными серыми глазами и умным энергичным лицом. После традиционных приветствий они объяснили ему ситуацию. Он просто кивнул головой в знак согласия и сказал —

«Хорошо. Я спрячу вас, тахир, у себя дома. Я привык давать кров гонимым. Я ненавижу большевиков, сыновей дьявола! И я рад услужить людям царских дней. Переезжайте сегодня ночью в мой дом. Я много слышал про вас и ряд вам помочь».

Поздно ночью один киргиз проводил меня. Была полная луна, но шёл сильный снег, который укрывал меня от любопытных глаз. Через полчаса мы подошли к калитке сельского сартского домика, стоящего одиноко в поле. Мой провожатый постучал условным стуком, и дверь отворилась. Наш хозяин встретил нас в маленьком внутреннем дворике и открыл дверь, ведущую в комнату с глиняным полом, слабо освещенную с помощью чирака – примитивной маленькой масляной лампы, конструктивно подобной античным древнегреческим или египетским масляным лампам. Недалеко от двери вокруг мерцающего очага сидели на корточках пара женщин, юноша, сын Акбар Бека, и маленький мальчик лет двенадцати. Они вежливо поприветствовали меня и пригласили сесть с ними. Одна из женщин была молодой, с большими карими глазами и задумчивым выражением на своем бледном лице; другая была значительно старше с бесхитростным, но не лишённым благородства, выражением лица. Они не проявляли ни тени смущения в моём присутствии, хотя мусульманские законы запрещают женщинам показывать лица чужим мужчинам, так как я был не просто гость, а гонимый странник, и пришел в их дом жить с ними той же жизнью, что и они сами. Никто из них не задал мне ни одного вопроса. Они очень хорошо знали, кого они пригласили к себе в дом, и какая опасность грозила всей семье за это.

Вскоре они начали готовиться ко сну. Они приготовили мне постель, и молодая женщина достала из сундука ковёр для меня, её приданное, как она сама мне объяснила. Покидая комнату, Акбар сказал мне —

«Тахир, тебе не надо ничего бояться. Никакой плохой человек не сможет прийти сюда ночью. Я порву ему горло».

Я остался в этой комнате вместе с маленьким мальчиком и молодой сартской женщиной с ребенком.

Стены комнаты были просто оштукатурены глиной, а крыша была камышовой; несколько грязных кусков войлока лежало на полу, и они с парой больших сундуков у одной из стен составляли всю обстановку этого жалкого жилища, которое должно было стать моим домом на неопределенное время. Дверь была прикрыта очень неплотно; сквозняки дули со всех сторон; в окнах не было стекол, и земляной пол был очень холодным. Я лежал без сна часами на своей постели, не раздеваясь, размышляя о том, что готовит мне судьба в будущем. Вот так началась моя жизнь среди сартов.

Редко, если не сказать никогда, европейцам в Туркестане выпадал случай жить в бедном мусульманском доме и видеть интимную жизнь сартской семьи, поэтому я с большим интересом осматривался по сторонам в моём новом доме на следующее утро. Он состоял из очень маленького внутреннего двора, одна сторона которого была занята комнатой, в которой я спал; с другой стороны было две ещё меньших комнаты и остатки кирпичного сарая, в котором хранился корм для лошади. Две другие стороны были заняты сараем и ломовой лошадью. Ворота открывались прямо на большую проезжую дорогу, обсаженную по краям тополями, с полуразрушенной стеной на другой стороне, позади которой пробегал большой арык или ирригационный канал. Весь день дорога гудела от звуков непрерывно двигавшихся по ней грузовиков, везущих красноармейцев в горы, шума пьяных ругательств и звона кавалерии. Неподалеку от двора находился примитивный маслобойный пресс, принадлежащий Акбару и являющийся источником дохода его семьи. Он был очень простой, просто большая деревянная ступа с деревянным пестом, установленным наискось, в дальний конец которого была впряжена лошадь. Животное ходило по кругу, и по кругу ходил и пест, выдавливая из семян хлопчатника черное масло с неприятным запахом; но в те времена всеобщей нужды и дефицита всего это приносило Акбару вполне неплохой доход. Лошадь была очень старой, худой, больной и покрытой гноящимися ранами. Вся жизнь этой семьи зависела от работы этой бедной старой клячи.

Семья Акбара состояла из его старшей жены Гульбиби, тихой скромной женщины с благородными манерами – по сути, культурной дамой; и второй, малосимпатичной женщины с грубым лицом типичной сартской женщины; было также две маленькие девочки семи и девяти лет соответственно, и маленький мальчик, о котором уже упоминалось. Старший сын Юлдаш, здоровый молодой сарт, также имел двух жён. Его первая жена – Тахтаджан24, была женщина с печальным выражением лица, которую я видел предыдущим вечером; его вторая жена по имени Камарджан была рыжая, мускулистая, хорошо сложенная женщина с грубым румяным лицом, которое не было красивым, но было всегда приветливым. Камарджан была родом из Ферганы из долины Алмаз, которая слывёт, по моему мнению совершенно не заслуженно, красотой своих женщин.

В течение дня совершенно невозможно было выйти во двор, так как я был достаточно высоким, чтобы быть легко увиденным через невысокую стену двора, и таким образом я только ночью мог размять снаружи свои ноги. Весь день я вынужден был сидеть тихо в маленькой комнате. Мы начинали свой день с чашки чая и небольшой лепёшки, приготовленной иногда из кукурузной муки; они неплохие пока свежие, но мне они казались ужасными, так как сарты неизменно примешивали к ним лук. Затем я садился и читал, к счастью я захватил с собой пару томов специальных работ по геологии, которые обладали тем преимуществом перед беллетристикой, что я мог читать их несколько раз без скуки. Таким образом, я проводил время до часу или двух часов дня, когда наступало время обеда, который состоял из овощного супа с другой лепёшкой и чая.

Юлдаш работал на маслобойном прессе, а Акбар на базаре, где продавал свое масло и проводил время, собирая новости и информацию для меня о передвижении красных войск. Вечером все встречались дома и готовили вечерний ош; так называется обед. Этим словом местные жители называют плов. Он был не восхитительным блюдом нормального времени, а приготовленным на хлопковом масле из крошечного кусочка сушёного мяса, и был скорее наоборот плохим; мы вынуждены были его есть просто, чтобы утолить наш голод. Семья ела в другой комнате, но Акбар составлял мне компанию. Посередине комнаты расстилалась скатерть, маленькая и не очень чистая, на которую мы ставили ош. Что портило мне аппетит, так это вид того, как Акбар ел руками, как делают все сарты. Он набирал полную горсть горячего риса своими пальцами, отжимал влагу, формировал из него твердый комок и отправлял его в свой рот. Сначала я делил блюдо на две равные части, и каждый из нас ел свою порцию, но позже мне удалось получить отдельное блюдо для себя. Чтобы не ранить чувства Акбара, я объяснил, что законы нашей религии дозволяют нам есть только из своей собственной посуды и пить только из своей собственной чашки. По сути дела это был обычай староверов, к которым принадлежали мои предки. К моему удовлетворению это спасло меня от необходимости есть и пить из одной посуды с людьми, которые её не моют, и позволило мне иметь свои собственную тарелку и кружку, не раздражая никого – мудрое и гигиеничное правило, которому особенно необходимо следовать в Средней Азии.

Иногда, когда Акбар хотел показать свое особое расположение к кому-нибудь из домашних женщин, он приглашал её в комнату. Скромно сняв свои тапочки у порога, она проходила босой, опускалась на колени и широко открывала свой рот, затем Акбар своей собственной рукой вкладывал туда горсть плова. Наиболее часто этой чести удостаивалась молодая Тахтаджан. Если на блюде были кости, тщательно соскоблив мясо с них своим ножом и съев его, Акбар предлагал их своей даме, которая, обгрызя их, относила их детям. В другой раз он мог дать их собаке, жалкому созданию, доведённому до изнеможения, постоянной жертве гонений, пинков и любых предметов, попадавшихся людям под руку. Сарты не любят собак, веря, что близость к ним отгоняет Ангела-хранителя. Кошки напротив, пользуются популярностью; но однажды это не помешало Камарджан схватить кошку, которую она держала у себя на коленях и нежно поглаживала, и швырнуть ее в своего мужа во время ссоры. Он поймал животное на полпути в воздухе и использовал её как дубинку для битья ею жены по лицу. Кошка обиделась, будучи использованной таким образом в ссоре людьми, и сбежала из дома, не возвращаясь назад в течение нескольких дней.

После обеда Акбар сообщал мне дневные новости. Он рассказал мне о боях, имевших место в это время в горах между Белыми и Большевиками, о безуспешных атаках Красных на позиции, удерживаемых Белыми, безмерные потери Красных, об их трусости и их жестокости по отношению к беззащитному и мирному местному населению. Он рассказал мне, как Красная армия всё отбирала у местных жителей – крупный рогатый скот, лошадей, зерно, одежду, обувь – и как они уводили молодых женщин и девушек, некоторых из которых они впоследствии убили; об отчаянии населения и всеобщей ненависти к большевикам.

Мы часто слышали скорбный колокольный звон в русском посёлке поблизости, когда там хоронили своих жителей, которые были мобилизованы Советским правительством для борьбы с Белогвардейцами и были убиты. Иногда его истории были приукрашены чистейшими восточными фантазиями; к примеру, местные жители упорно утверждали, что Белые обязаны своими успехами «Ак Ханум» – «Белой Даме», которая летает на аэроплане над вражескими позициями и наносит громадные потери армиям большевиков.