Читать книгу Погоня по Средней Азии. Побег от ленинской тайной полиции - Павел Назаров - Страница 5

Наша жизнь в тюрьме проходила монотонно, и долгие зимние вечера были ужасно скучными. Мы достали керосиновую лампу и при её свете сидели допоздна, коротая время за бесконечной беседой. Бумажки в сотню советских рублей, в тот момент соответствующей примерно шиллингу, данной надзирателю нашего отделения, было достаточно, чтобы надолго отвлечь его внимание от нашей камеры.

Как-то раз Вотинцев13 – глава советского правительства в Туркестане, посетил тюрьму и пришёл в нашу камеру, чтобы повидаться с людьми, осуждёнными на расстрел. Студент электротехнического факультета в Петрограде, он не закончил своё обучение. Он был способным и честолюбивым человеком; женился на девушке, которую я хорошо знал, также я лично знал и его. Он принимался в нашем доме, и пока не вступил в партию большевиков, был приличным парнем. Его амбиции толкнули его в стан большевиков в надежде сделать там себе быструю карьеру в качестве пролетарского руководителя.

Я едва узнал его. Вместо молодого, здорового, симпатичного и жизнерадостного студента передо мной стоял худой, бледный, измождённый, уже постаревший и невротически выглядящий человек, нарочно одетый как рабочий, с грязными руками и нечёсаными волосами.

Целью его посещения был разговор со мной.

Его угнетала мысль о возможности захвата Ташкента британцами, которым Красная армия едва ли могла оказать серьёзное сопротивление. Предполагая, что я поддерживаю связь со служащими британских вооруженных сил и поэтому посвящён в их намерения и планы, он пришел ко мне, чтобы рассеять свои сомнения.

«Захватят ли они весь Туркестан? Присоединят ли его к своим индийским доминионам?» Задавал он такие вопросы.

Я пытался объяснить ему полную невозможность последнего, и бесполезность нашего Туркестана для Британии.

«Но хлопок? Они ведь нуждаются в хлопке для своей промышленности, так ведь?» – спросил он.

«Нужен ли им хлопок в Индии и Египте? Не проще ли им прямо импортировать его из Соединенных Штатов, чем из Туркестана?» – ответил я.

«Тогда для чего они явились сюда к нам? Почему они продвигаются к Ташкенту?» – спросил он раздражённо.

Омерзительное и подлое лицо этого предателя имело неприятный вид. Мне было трудно скрыть презрительную улыбку, когда он поднялся к выходу, но надо было быть осторожным.

Месяц спустя в ночь с 18 на 19 января 1919 года, когда Белые солдаты захватили город, Вотинцев вместе со своими товарищами – советскими комиссарами, был убит.

Я узнал об обстоятельствах его смерти, когда мне случилось встретить одного из белых офицеров, принимавшего активное участие в сведении счетов с большевистскими комиссарами.

«Они трусы и негодяи», – сказал он, – «они не могут смотреть в лицо смерти как мужчины. К примеру, посмотрите на Вотинцева. Он валялся на земле у моих ног, унижался, вымаливая прощения и милосердия. Он обещал исправить свои ошибки, как он их называл, и помочь нам в борьбе с коммунизмом. Он плакал как ребенок, и его последними словами были: «Мама, мама, мама, как я хочу жить». Я прикончил его пулей в его тупые мозги за весь вред, который он принёс в наш Туркестан.

Вскоре после визита Вотинцева, привратник нам сообщил, что капитан А. был привезен из Ферганы и посажен в подвалы ЧК. Он был одним из тех, кого я послал туда вместе с полковником П. Г. Корниловым. Я был удивлён, услышав это, и был не склонен этому верить, так как он находился среди местных повстанцев и вряд ли мог быть захвачен живым. Когда эта новость подтвердилась, я стал осознавать, что большевики подготавливают нам очную ставку, для того чтобы увидеть наши отношения, и это могло стать фатальным для него. Что касается меня, то я уже давно считал себя приговоренным к смерти.

Однажды утром меня забрали в ЧК под усиленной охраной; это были десять головорезов, которые входили в совет этого кровожадного учреждения, в число которых, однако, теперь входил студент юрист, не окончивший свой курс, по имени Сидоров, который был занят в настоящее время расследованием всех заговоров против диктатуры пролетариата.

Когда ввели А., мы обменялись многозначительным взглядом; было очевидно, что он раздавлен своими переживаниями.

Я надеялся узнать, что он сообщил на предварительном следствии, какую избрал линию защиты, как он объяснил свое пребывание среди местных жителей Ферганы и где и при каких обстоятельствах он был арестован.

Во время ожидания начала нашего допроса большевики, находившиеся в комнате для допросов, затеяли какую-то глупую дискуссию, браня капитализм, буржуазию, угнетателей рабочих классов и так далее. Попытавшись использовать это, я вставил несколько провокационных реплик, и они сразу поддались на уловку и стали спорить со мной, вполне правильно видя во мне «классового врага» и противника. Во время этого краткого спора, я постарался рассказать, в чём я обвинялся, как я защищался, и что я должен был должен делать с А. Он, поняв мое намерение, присоединился к этому живому обсуждению. Благодаря этому, мы быстро дали друг другу понять всё, что было надо, прямо в присутствии этих идиотов, и когда следователь вошёл в комнату, мы знали уже, что отвечать и как говорить с ним.

После этого допроса А. отправили в нашу камеру №22, что означало, конечно, что его судьба была предрешена – пуля.

Он рассказал нам печальную историю о том, как он попал в руки большевиков. Он с ещё одним офицером и четырнадцатилетним сыном последнего находились в отряде Мадамин Бека, который очень успешно действовал против большевиков, разбивая одно за другим подразделения красных.

Однажды они услышали, что Мадамин Бек готовится напасть на русский посёлок Мин Тюбе. Следует заметить, что у него были основания для недовольства. Этот посёлок располагался на земле, отнятой силой у местных жителей царским правительством, и русские поселенцы были отпетыми бандитами, которые сделали Центральную Россию слишком «горячим» местом для себя, чтобы там оставаться. Конечно, они причинили немало вреда местному населению, которое терпеть их не могло за принесенные оскорбления и наносимые убытки.

Русские офицеры изо всех сил старались отговорить Мадамин Бека от этого шага, который был фатальным во всех отношениях, не говоря уже о том, что он безнадёжно компрометировал в глазах русского населения так успешно начатое восстание против большевиков. Я думаю, что сам Мадамин Бек это понимал, но не мог обуздать своих сторонников. Когда офицеры увидели, что все попытки отговорить его оказались бесполезными и что вопрос о нападении был определённо решен, А. и Р. вместе с сыном, отличавшимся своей храбростью и меткостью стрельбы, оставили отряд и прискакали в Мин Тюбе, где они предупредили жителей о готовящемся нападении.

Жители Мин Тюбе были не очень уверены в своих собственных силах и обратились за помощью к советским властям. Но прежде чем эта помощь в виде подразделения Красной армии, сопровождаемого комиссаром ЧК, пришла, нападение отряда Мадамин Бека было отбито самими жителями с большой потерей для нападавших.

Люди из Мин Тюбе остались верны себе и подтвердили свою дурную репутацию. Первое, что они сделали после прибытия красноармейцев, – передали своих спасителей А. и Р. в руки сотрудников ЧК как «царских офицеров». Делая это, они надеялись получить прощение и благосклонность советских властей. Даже коммунист, командовавший этим красноармейским подразделением, был удивлён таким поступком.

Но два года спустя рука Немезиды14 сделала свое дело. Посёлок Мин Тюбе был захвачен отрядом местных повстанцев, и они все дома там сравняли с землей, а всех жителей вырезали.

Бедный А. находился в очень подавленном настроении и был удивлен нашей весёлостью и даже довольно беззаботным состоянием ума. «Благодарю вас, господа», – сказал он – «что вы, как я вижу, заботитесь обо мне и надеетесь, создав атмосферу беззаботности, вывести меня из моей депрессии, но это всё зря, так как без сомнения мы все приговорены к смерти».

Мы успокоили его, сообщив об успешной подготовке к восстанию, и о нашей надежде вскоре оказаться на свободе, если конечно комиссары не решатся нас расстрелять раньше.

Благодаря нашей почтовой связи через магазин мы узнали, что скоро будет назначена дата восстания. Это подбодрило нас, но мы всё равно продолжали разрабатывать план побега из тюрьмы.

Наши друзья, остававшиеся на свободе, завербовали девушку, работавшую машинисткой в ЧК, и ей удалось добыть для них несколько чистых бланков с подлинными печатями и подписями комиссаров. На одном из них был приказ тюремным властям направить всех арестантов из камеры №22 в ЧК. Конвой из десяти наших, одетых в красноармейскую форму людей, собирался доставить этот приказ в тюрьму в обеденное время, когда все комиссары из ЧК уходили пить водку. На случай какого-то телефонного запроса со стороны тюремных властей, машинистка должна была оставаться на дежурстве и дать необходимый ответ по телефону. Оставалось только выбрать день и проставить дату в приказе.

Приблизительно в это же время у меня появилась прекрасная возможность для побега. Однажды утром, когда я с какой-то целью был доставлен в ЧК, я был там задержан до позднего вечера, отвечая на несчетное число более или менее глупых вопросов советского следователя. Когда наконец мне позволили уйти, и я вышел в коридор и на лестницу, то обнаружил своих конвоиров крепко спящими, и я мог бы совершенно спокойно выйти на улицу и скрыться, пользуясь ночной темнотой, так как в то время улицы не освещались. Но я понимал, что мой побег сразу встревожит большевиков и навлечёт на моих товарищей такого сорта репрессии, как «исключительные меры», и в качестве предосторожности против их возможного побега их просто «пустят в расход», как большевики цинично называли тайные казни заключенных.

Во время моих прогулок в тюремном дворе я случайно завел знакомство с двумя очень интересными туркменами, привезёнными из Закаспийской области. Первый был очень высоким молодым человеком, имевшим, по меньшей мере, семь футов роста. Он ужасно страдал от голода, поскольку у него не было денег и, конечно, не было никаких друзей в этой части света, а тюремная еда была невыносимо плохой. Я начал делиться с ним своими обедами, и бедняга быстро восстановил свои силы. Он происходил из богатой туркменской семьи и решительно боролся с большевиками. Он рассказал мне, что своей саблей порубил немало большевистских голов. Какой вид, должно быть, имел этот свирепый молодой великан со своим восточным ятаганом, восседавший на одной из этих замечательных туркменских лошадей! Он не был захвачен в плен в честной борьбе, а предательски схвачен во время перемирия вместе со своим другом, влиятельным туркменом по имени Джунаид Хан15, когда они молились в мечети. Большевики, как истинные приверженцы воинственного марксизма, вообще не считали нужным держать свое слово по отношению к «классовым врагам».

Джунаид Хан, человек уже преклонного возраста, был главой клана из десяти тысяч туркменских племен, которых он привел много лет назад из Афганистана на российскую территорию. Он пользовался огромным авторитетом среди своих людей. Даже здесь в тюрьме от него ни на шаг не отходил его адъютант, красавец туркмен с длинной чёрной бородой. У Джунаид Хана также не было ни копейки денег. И я смог помочь ему с деньгами, переданными через нашу секретную почтовую службу.

Он был посвящён в наши планы и очень старался убедить меня уйти с ним в туркменские степи, как только мы освободимся.

«Я дам вам всё, что вы только захотите», обещал он мне – «предоставлю вам войлочный шатер с коврами и всем необходимым, скот и лошадей». Он даже обещал мне бадахшанца, лошадь великолепной афганской породы. Их чрезвычайно тяжёло было добыть, так как их вывоз был запрещён.

В какой-то момент я серьёзно стал подумывать о том, чтобы уйти вместе с ним, но мои обязанности в руководстве «белого» движения удержали меня в Туркестане. Джунаид Хан в конечном счёте добрался назад в туркменские степи и о его присутствии быстро стало известно большевикам с того момента, как он поддержал жестокую и непрерывную войну против них в защиту веры и свободы своих людей. В конце концов, оттесненный абсолютным перевесом превосходящих сил и вооружений в Персию, а потом вынужденный искать убежище в Афганистане, Джунаид Хан, будучи одним из тех редких героических людей, которые без средств или поддержки, оставшись в одиночестве, без помощи или ободрения, отказываются вложить в ножны свой меч, продолжал еще одиннадцать лет отчаянную неравную борьбу, несмотря на свой преклонный возраст, ни разу не соблазнившись искушениями, предлагаемыми ему советским правительством, упрямо цеплялся за свою свободу, свою религию и свои обычаи, кружил годами по всему Туркестану, создавая опасность для большевиков вне городов по всему краю, единственному региону России, где борьба против большевиков продолжалась не прерываясь. Честь и хвала народам Туркестана за их непоколебимый отказ признать правительство растлевающих души бандитов. Их доблестному примеру могли бы даже следовать люди, называющие себя цивилизованными христианами.

После многочисленных задержек и отсрочек, вызывавших у нас поочерёдно то надежду, то разочарование, день, точнее ночь, предполагаемого восстания был точно назначен в канун Нового года, когда все комиссары будут без сомнения пьяны.

Нетерпение, с которым мы ожидали этого дня можно только вообразить. Но, однако, опять по какой-то причине возникла отсрочка, и наши сердца упали, из-за того, что вероятность быть расстрелянными или убитыми самым зверским образом росла с каждым днём. В ЧК вполне могли внезапно решить, что самое время привести приговор в исполнение накануне Рождества, чтобы тем самым продолжить террор по отношению к жителям города и отравить им праздники. Так же было вполне вероятно, что в Рождество охранники тюрьмы напьются и сами решат свести счеты с «контрреволюционерами и врагами пролетариата». Помимо этого, меня беспокоил тот факт, что в заговоре принимали участие некоторые рабочие, так как среди них легко мог оказаться предатель, который продаст нас большевикам.

Главная сила организации была в бывших офицерах старой армии, молодом поколении местных жителей и части красного гарнизона под командованием молодого красного командира по фамилии Осипов.

3-его января наша секретная почта принесла хорошие новости о том, что дата восстания была назначена в канун Крещения, важного праздника в России. Люди верят, что эта ночь полна мистического предназначения; в эту ночь в деревнях все двери, ворота и окна помечаются крестами, а девушки занимаются гаданием, пытаясь узнать свою судьбу и имя будущего супруга.

Нам обещали, что шестого16 утром, в воскресенье, наша тюрьма будет взята штурмом, а нас освободят.

Теперь приближался не только час освобождения, но и победа белых, свободы, порядка христианских идей над тёмными силами большевизма.

Я полностью осознавал, что мы все наслаждались ожиданием того сладкого часа, когда мы сможем дать выход чувству мести по отношению к детям ада за все то зло, что они принесли в нашу страну, нашим близким и нам.

Можно хорошо представить напряжённое беспокойство, с которым мы сидели и ждали; что-то могло пойти неправильно, в одиннадцать часов могли возникнуть какие-то непредвиденные обстоятельства. Но в то же время ни на мгновение не возникало сомнение в том, что белые смогут разбить большевиков, и наша уверенность в победе была абсолютной.

Наконец вечером мы провели встречу и разработали план наших действий, определив обязанности каждого на тот случай, если нам неожиданно придется принять участие в борьбе.

Утро шестого выдалось чудесным и ясным, с небольшим морозцем. Во время нашей утренней прогулки в тюремном дворе мы получили через лавочку нашу обычную «почту» с новостями о том, что ночью наша тюрьма была окружена специальным подразделением белых в качестве меры предосторожности против возможных репрессий против заключенных со стороны части красных охранников и что штурм назначен на десять часов.

Тюрёмный комиссар, как будто предчувствуя, что что-то назревает, ходил тревожно среди заключённых. Наконец он остановился, собрал вокруг себя что-то вроде митинга и начал говорить длинную, бессвязную и крайне глупую речь. Он нам сказал, что в тюрьме вспыхнул грипп – Испанка, и что вчера в отделении уголовников двое умерло, и что поэтому с сегодняшнего дня все коммуникации с внешним миром запрещены. Приносить еду из дома больше не разрешается, и мы должны будем довольствоваться только тюремным питанием. Это ко всему прочему обрекало нас на голодание.

«Вы не должны винить Рабоче-крестьянское правительство», – сказал он вкрадчиво, – «во всех неудачах и лишениях, постигших нашу страну. Виновата только история».

«Только послушайте его! Кого он винит во всех грехах своих приятелей-бандитов»? – подумал я про себя.

«Ничего, через пару часов ты, негодяй, будешь болтаться на ближайшем тополе».

С этими мыслями в голове я с трудом мог скрыть свою улыбку.

«Над чем вы смеетесь?» – резко спросил он меня.

«Я так счастлив», ответил я: «Такое чудесное утро, солнечное, голубое небо», ответил я, еще больше улыбаясь.

«Марш в свою камеру!» – закричал комиссар в диком раздражении: «Раз вы не хотите слушать науку».

Мы не смогли сдержать себя при этом, и все, заливаясь смехом, разошлись по своим углам. Дверь громко загромыхала за нами, и ключ заскрежетал в замке.

«Последний раз», – пробормотал я про себя.

Затем я улёгся в свой гамак и начал читать книгу Жюль Верна «Путешествие на Луну» из тюрёмной библиотеки.

Время тянулось страшно медленно. Некоторые стали волноваться и постоянно глядели на часы. Стрелки показали десять часов. Затем прошло еще четверть часа.

«Должно быть что-то случилось, какая-то непредвиденная случайность, все так тихо», – сказал кто-то нервно.

«Терпение, господа, терпение», – сказал другой.

Конечно, стояла совершено неожиданная для этого утреннего времени тишина. Ни звука не доносилось с улицы.

Протянулось еще десять минут.

Внезапно мертвая тишина разорвалась резким залпом сотен винтовок, и пули заскрежетали по крыше здания.

«Все прочь от окон!» – закричал я. «Будет обидно погибнуть от дружеской пули».

Громкие вопли последовали за залпом, затем стон, странные шумы, топот бегущих людей – спасавших свои драгоценные шкуры красных охранников… Затем взрыв ….

«Идут к воротом внутреннего двора», – подумали мы.

С грохотом распахнулись ворота внутреннего двора, и раздались энергичные приказы нескольких всадников.

«Открыть камеру №22! Живо!»

Мы услышали грохот тяжелых ключей в дрожащих руках тюремного надзирателя, пытавшегося попасть ключом в замочную скважину. Наконец дверь открылась, и на пороге стоял мой старый друг, капитан В. в парадной форме императорской армии с эполетами и шпорами.

«Прошу, господа», – сказал он, отдавая честь. – «Город в наших руках. Все комиссары, за исключением одного, расстреляны этим утром, а ЧК со всем своим содержимым сожжено».

Мы приветствовали его радостными возгласами. Наконец свободны!

Однако, мы не торопились покидать нашу камеру. Как было решено накануне, мы должны были еще решить, кого освобождать из тюрьмы, чтобы случайно не освободить настоящих преступников. Нам быстро принесли из конторы документы, и мы уселись за работу.

Тем временем оба тюремных двора наполнились белыми солдатами и посетителями из города.

Но наша работа быстро была прервана появлением двух офицеров в сопровождении одного или двух гражданских лиц, которые настаивали, чтобы мы прервали нашу работу и вышли на улицу. «Люди волнуются, что не видят вас», – сказали они. «Они боятся, что вы снова захвачены красными. Выйдите и покажитесь. Они так беспокоились о вас, что хотят видеть вас живым и невредимым». Мы оставили книги и вышли.

Во внутреннем дворе, среди толпы, приветствовавшей меня неистовыми криками, я наблюдал забавную сценку.

Прямо напротив массивной тюремной стены стояла дрожащая фигура. Это был человек отталкивающего вида, более походящий на обезьяну чем на человека. Он был среднего роста, крепкого телосложения, с ненормально длинными руками, грубой тяжёлой фигурой, прямыми черными волосами, очень низким лбом и маленькими голубыми бегающими глазками.

Позади него чуть поодаль на ступенях тюрьмы стоял молодой князь С., целясь из винтовки в этого питекантропа. Князь повернул вопрошающий взгляд на меня, будто спрашивая, нажимать ему на курок или нет.

«Простите! Простите! Пощадите меня! Пощадите меня!» – питекантроп тихо бормотал в ужасе. «Я всегда был против жестокости… Я всегда был против расстрелов… Я всегда защищал буржуазию… Я помогу вам …Пощадите меня ….»

Я улыбнулся, и смех пробежал по толпе стоящих здесь людей, ибо этот питекантроп, дрожащий сейчас от ужаса при виде винтовки, был печально известен своей жестокостью. Это был военный комиссар Пашко17. На его совести было тысячи смертей, некоторых он убил собственноручно, сотни людей он сам пытал. Еще до своего прибытия в Ташкент это существо приобрело дурную славу своей дикой жестокостью в Севастополе, где он изобрёл свою знаменитую фразу «Митинг на дне моря», когда он бросил на съедение акулам несколько сот офицеров старого флота.

Пашко на самом деле был дегенератом, получеловеком-полускотиной, которому люди с таким лёгким сердцем вручили бразды правления во время революции.

«Оставьте его на время», – предложил я князю, – «Мы должны сначала допросить его; он может сообщить нам немало полезных вещей».

Его быстро связали и увезли в грузовике.

Эта удивительная трусость, низость и отсутствие чувства собственного достоинства была характерна для всех этих активных революционеров и их вожаков. Они были презренными мерзавцами, и даже не представляли себе, как умирать с честью.

Когда я вышел, наконец, на улицы, я нашел их переполненными людьми, как русскими, так и местными, смеющимися от радости. Они окружили меня, поздравляли меня, трясли мне руки и обнимали меня.

Внезапно возникло молчание. По толпе пробежал тревожный шёпот. Вдали на улице появился отряд всадников, скачущий к нам. Что это могло значить? Кем они были? Красные или белые? Друзья или враги? Толпа замерла как вкопанная.

Люди, которые так измучились, люди, которые только что ощутили вкус радости свободы, ждали с тревогой возвращения этого кошмара.

Неожиданно из тысяч глоток вырвался крик: «Ура!!»

Это был скачущий к нам отряд белых кавалеристов, посланный нам на помощь генералом Л.К., так как он думал, что тюрьма все еще не взята.

Медленно я побрел домой. По пути меня останавливали и приветствовали со всех сторон. Я был переполнен добротой и вниманием; знакомые и незнакомые мне люди хлопали меня по плечу, пожимали мне руки, обнимали и целовали меня. Улицы были полны людей, вздохнувших свободно, после четырнадцати месяцев под ярмом большевиков.

Звонящие церковные колокола возносили хвалу Небесам за освобождение от рук сил зла. День был чудесный и солнечный, голубое небо и лёгкий морозец в воздухе, как будто сама Природа разделяла человеческую радость. Это был момент триумфа, когда, как мы тогда наивно думали, земля наконец очищена от бандитов. Простая тридцатичасовая поездка на поезде отделяла нас от британских сил, находящихся в Чарджоу, которые не встретили бы реального сопротивления.

А в моем доме меня с радостью ожидала моя жена, а с нею и Ромашка ….