Читать книгу Погоня по Средней Азии. Побег от ленинской тайной полиции - Павел Назаров - Страница 8

Спустя некоторое время погода стала теплой. В апреле вовсю расцвели абрикосы и персики, но я мог разглядеть только кусочек голубого неба и ветки деревьев через щели старой стены, и только ночью мог выйти наружу и подышать их ароматом. Весна вместе с теплом разбудила какое-то движение в моих жилах, и жизнь казалась менее мрачной, хотя у меня не было никаких планов на будущее. Иногда я обсуждал с Акбаром, как мне было бы лучше перебраться через горы в Фергану, большая часть которой оставалась в руках местных повстанцев, которые продолжали борьбу с большевиками. Кроме того, среди их лидеров было много моих друзей. Однако новости, которые приносил Акбар от своих друзей среди сартов и киргизов на базаре, были совсем не обнадёживающими: большевистские патрули были на дорогах везде, и пара таких патрулей находилась прямо около нас. Я должен был ждать.

Юлдаш возвратился из поездки в горы и привез несколько маленьких кусочков серпентина (змеевика), а также новости о том, что отряд Белых успешно отразил атаки большевиков, причинив им серьезные потери, и затем ушел в сторону Ферганы, пройдя по почти непроходимым в это время года из-за снега перевалам. Между тем движение легковых автомобилей, грузовиков и кавалерии по дороге становилось все более и более редким.

С прибытием Юлдаша Тахтаджан становилась все более и более подавленной и тревожной. Выбрав подходящий момент, она рассказала мне, что Юлдаш ездил в Куман не только за загхар мура, но и в местечко, называющееся Катаналык, повидаться со знаменитой старой колдуньей и купить у нее немного мар гуруш – то есть мышьяка – чтобы отравить им её; что она обнаружила его в кармане его верхней одежды, но побоялась выбросить его.

«Но как он может отравить вас им, когда мы все едим из одного блюда?» – спросил я ее.

«Я не боюсь, что он сделает это днём», – ответила она, – «а ночью».

«Но как он может отравить Вас ночью?»

«Я вижу, вы не знаете нас, тахир: у нас мужья часто травят своих жён, а жёны мужей, и даже родители так избавляются от нежелательных детей. Когда кто-нибудь умирает у нас, его тут же совершенно спокойно хоронят, и никто не обследует тело, и никто не дознаётся, отчего он умер».

«Но как он может отравить кого-либо во сне?»

«Это легко. Вы растираете мышьяк в мелкий порошок, помещаете его в сделанную из камыша полую трубочку с одним закрытым концом, подкрадываетесь к спящему человеку и тихонько всыпаете его ему в ноздри; он затем вдыхает яд, ничего не подозревая».

«Тогда вам следует закрывать на задвижку дверь комнаты, в которой вы спите», – предложил я.

«Я так и делаю», ответила Тахтаджан, – «но я все равно очень боюсь».

Пару дней спустя пришел Юлдаш и пожаловался мне, что Тахтаджан намеревается отравить его, так как он нашёл мар гуруш в ее ящике, и она настоящая джинди, ведьма.

Я не знаю, кто из них двоих говорил правду. Странным при этом было то, что отношение между двумя жёнами Юлдаша были совершенно замечательными и дружескими.

Однажды вечером пришла Камарджан и задала мне множество вопросов:

«Почему ваша жена не приезжает сюда, чтобы повидаться с вами?»

«Вы знаете, что это совершенно невозможно, Камарджан».

«Тогда, если ваша жена не может приехать повидаться с вами, почему вы не возьмёте другую, из русского села; там есть много симпатичных девушек».

«Но у нас не может быть двух жён».

«Тогда я вам вот что скажу: Вы должны взять девушку сартку. Я полагаю, Вы можете жениться на сартке. Я знаю молодую вдову, довольно привлекательную, которая могла бы выйти замуж за вас».

«Перестань молоть чепуху, ты глупая дура», прервал ее Акбар, который в этот момент вошел в комнату.

После некоторого молчания она начала снова —

«Что за книга, которую вы читаете все время?»

«Эта книга о драгоценных камнях и рудах, которые находят в земле».

«Покажите мне картинки», – попросила она.

Вся комната подошла взглянуть на иллюстрации в моей книге по геологии.

Но, как и большинство киргизов и сартов, они были совершенно не способны понять картинки или иллюстрации чего-либо вообще: пейзажи, планы, рисунки животных, изображения машин, они все это считали изображением руд и постоянно спрашивали: «Какая это руда?», хотя на картинке, о которой они спрашивали, вообще не было руды, а была изображена гора, река или что-то подобное.

Однажды Акбар вернулся домой к обеду, что было весьма необычно, в состоянии сильного волнения. Он сказал, что молодой русский, хорошо одетый, стал расспрашивать его, не знает ли он, где я прячусь, говоря, что он мой большой друг и хочет передать мне привет и помочь с деньгами или чем-то ещё, в чём я нуждаюсь.

«Я сказал ему, что ничего не знаю про вас», – сказал Акбар, – «или о том, о ком он говорил, так как я не знаю никаких русских».

Я поблагодарил его и сказал, что он мог быть не слишком осторожным.

Спустя несколько дней Акбар допоздна не возвращался с базара, что меня сильно обеспокоило, и я начал опасаться, что он арестован. Был прекрасный солнечный день, и сквозь щели моей тюрьмы я мог видеть вершины далеких гор, снег, становящийся фиолетовым в лучах заходящего солнца. Мимолетное видение вызвало ужасное чувство ностальгии, страстное желание опять оказаться в моих любимых горах, в которых я любил жить и охотиться. Если бы я только мог туда добраться, я был бы в безопасности и на свободе.

И потом я сидел, прислушиваясь внимательно к каждому шороху, думая о том, что в любой момент могли появиться большевистские солдаты или агенты Чека. Они поймали бы меня в ловушке в моей каменной коробке, из которой невозможно было убежать. И мысль о том, что не только я, но и эти простодушные добрые люди, которые так хорошо отнеслись ко мне, также будут расстреляны, сделала меня страшно несчастным.

Уже довольно затемно пришел очень взволнованный Акбар.

«Тахир, это почти катастрофа; я ужасно напуган, но Слава Аллаху, Он спас нас», – воскликнул он.

Он продолжил рассказывать, как два красноармейца пришли к нему на базар и забрали его в русское село в Исполком, Исполнительный Комитет, где находилось несколько человек из ташкентского ЧК, комиссары и охрана из солдат. Они сразу спросили его, где я прячусь. Они потребовали от него говорить всю правду или они застрелят его прямо на месте. Акбар держался совершенно хладнокровно и спокойно ответил, что он не укрывал никого русского, что он вообще не знает, кто прячется и где, что он старый человек и не был в городе уже двадцать лет, что было правдой, и что он даже не знает русского языка.

«Не ври!» – орали комиссары и наставляли на него револьверы, один к его лбу, другой к виску.

«Говори немедленно и не смей отпираться! Мы охотились все это время за этим Назаровым, так как он нанес большой вред. Мы посылали группы для его поисков в Пскем, Чиназ и Чимкент, но теперь мы знаем, что он прячется здесь».

«Если вы так уверены, что он в моем доме, идите и ищите его сами», – ответил Акбар с достоинством.

«Мы, конечно, понимаем, что он не у тебя в доме, но ты должен знать, где он, и должен сказать это нам».

Я не знаю никого по имени Назаров и никогда не слышал про него».

Негодяи продолжали допрашивать Акбара, угрожая ему расстрелом и даже пытками. Они угрожали облить его керосином и поджечь или забить его до смерти; но эти мерзавцы не смогли поколебать стойкую натуру старого воина, который остался верен своему слову чести, и смотрел с глубоким презрением на своих преследователей.

После исчерпания своих угроз комиссары дали ему немного отдохнуть, а затем положили на столе перед ним огромную кучу денег, и не своих советских рублей, а старые царские банкноты, которые очень высоко ценились местными жителями, и сказали ему —

«Смотри, это же целое состояние для тебя; только скажи нам, где Назаров, и ты можешь забрать все».

«Если, когда вы угрожали мне смертью, я не мог вам сказать того, чего я не знаю, как я могу вам сказать это теперь, когда вы предлагаете мне деньги? Я опять повторяю, я ничего не знаю».

Теперь – это общепризнанный факт, что большевики отзываются только на два стимула: страх за свою жалкую шкуру и алчность. Другие мотивы человеческих поступков неизвестны им.

Когда, наконец, они разрешили Акбару идти, и он вышел на улицу, глава русского села украдкой подошел к нему, тронул его за рукав и прошептал на ухо —

«Молодец, Акбар! Ты настоящий, порядочный человек!»

Весна продолжалась. Прилетели «Обыкновенные сизоворонки» (Coracias sp.), верный сигнал, что пора начинать работы на винограднике и все дни напролет Акбар был занят, подвязывая его к шпалерам на доме. Его маленькому мальчику удалось поймать небольшую рыбку в арыке, потом он почистил ее, пожарил в золе и принес, предложив ее мне. Естественно, я отказался от нее, и он съел ее быстро сам с большим аппетитом. Однажды утром мне принесли несколько пирожков с начинкой из какой-то травы, которая пахла апельсином; они были на самом деле весьма неплохими, и я спросил, что это был за трава. Они называли ее джюлпис. Позже маленькая девочка принесла мне ее немного, оказалась, что это Мелисса (Melissa officinalis), которая здесь растет по берегам арыка. Другая трава, которую они использовали, были молодыми листьями некоторой разновидности щавеля; он был не особенно хорошим, но, в конце концов, это была свежая зелень и приятное разнообразие в скучной и грубой диете, на которой я находился.

Однажды Акбар принес домой огромную охапку материи, от которой его женщины улетели на седьмое небо от счастья, так как их рубашки совсем изветшали и превратились в лохмотья. Они сразу принялись за кройку и шитье, но все было сделано очень просто и быстро. Они просто покроили их грубо и сшили кусочки вместе, и через час вся семья носила новые рубашки, и лица женщин и маленьких девочек сияли от счастья. В то же время они прокололи ноздри маленьким девочкам и повесили на них специальные кольца в качестве украшения. Для всех это был грандиозный праздник.

Я должен объяснить, что ходить на базар для респектабельной сартской женщины является недопустимой вещью. Все, что она хочет, должно быть куплено ее мужем или братом. Женщины Акбара были вольны ходить днем всюду, где они хотят, и они часто уходили на несколько дней во время своих визитов, но посещение ими базара считалось недопустимым с точки зрения хороших манер для мусульманской семьи.

Однажды вечером Акбар сказал, что он решил развестись со своей второй женой, которая жила с ним три года, и у которой был маленький мальчик.

«Она совершенно бесполезна для меня», – объяснил он: «Она не делает никакой работы по дому, вообще не помогает и совершенно ленивая».

На следующий день в двенадцать часов дня пришел мулла. Они сели в круг, и мулла прочитал подходящую молитву, затем они поели плова, и на этом церемония была окончена. Через час Юлдаш вез разведённую жену с ее ребёнком и вещами в Ташкент, откуда она была сама. Это было столь же простым делом, что и увольнение слуги.

В тот же вечер дети принесли мне горсть очень хороших земляных орехов, джирянчак. Они очень питательные и считаются полезными для решения проблем с желудком. Листья у них маленькие, продолговатые и с неровными краями, но я не видел цветков, поэтому не могу сказать, что это на самом деле за растение. Жаль, так как я не видел и не слышал о нем раньше.

Приблизительно в это время Камарджан послала ультиматум Акбару через своего мужа; он должен был купить ей отрез настоящего набивного ситца для нового платья, новый халат и новые сапоги с калошами, или она бросит Юлдаша и уйдет. Её бедный муж, который был безнадежно влюблен в неё, пришел в ужас от возможности её потерять, но совершенно ясно понимал невозможность выполнения её требований при существующих обстоятельствах. Она оскорбила его и ушла из дома на целый день, вернувшись поздно вечером, когда она устроила сцену с Акбаром и кричала.

«Женщина безумна, тахир», сказал бедный Акбар мне. «Это совершенно невозможная вещь для меня, купить вещи, которые она хочет. При большевиках все безумно дорого, и мы кое-как сводим концы с концами. И если я куплю ей материал на платье, я должен буду сделать это для всех женщин. Почему я должен обидеть мою бедную первую жену? Она усердно работает за двоих, как все остальные вместе, достойная женщина; она никогда не жалуется и не просит ни о чём».

Его первая жена, безусловно, была замечательной женщиной: умная, трудолюбивая, с простыми, но подчеркивающими чувство собственного достоинства манерами, удивительными в сартской семье. Тахтаджан предложила простое средство. «Отколотите её как следует», – сказала она. «Когда я капризничала, Акбар избил меня, и тогда я стала хорошей». Но как мы увидели вскоре, она недолго оставалась хорошей.

Между тем, несчастная старая лошадь, от работы которой зависела жизнь целой семьи, становилась все слабее и слабее. Я вылечил огромную гноящуюся рану на ее спине перманганатом поташа, который я также успешно использовал для остановки диареи у детей, поэтому вся семья восприняла это как поразительную медицину. Однажды ночью нас всех разбудил дикий крик Камарджан. Она истерично рыдала над бедным старым животным, которое лежало на боку, резко хрипя. Вся семья начала плакать и причитать. Это был по сути очень серьезный удар по всем ним, так как они теряли друга, который кормил и обслуживал семью честно и хорошо много лет. На следующее утро Акбар снял с нее кожу, порезал синеватое, жилистое мясо в полосы и повесил его сушиться.

«Вы же не хотите сказать, что вы собираетесь есть это мясо, Акбар?» – спросил я его.

«Нет, конечно, но я его продам», и, увидев мой укоризненный взгляд, он добавил —

«Все в порядке; я правильно перерезал ей горло и прочитал правильные молитвы».

Весь этот день все были подавлены и несчастны; даже маленькие девочки перестали играть. Я дал Акбару некоторую сумму денег, и на следующий базарный день он купил хорошую молодую лошадь, и старая была забыта. Когда он покупал лошадь, он встретил одного из комиссаров из ЧК, возвращавшегося верхом с несколькими красноармейцами с гор из Чимгана. Комиссар остановил Акбара и сказал —

«Мы были в горах, искали Назарова в Чимгане, но там никаких его следов нет. Всё это время я был абсолютно уверен, что ты знаешь, где он, бесстыжие твои глаза, и ты не говоришь нам».

Вскоре после этого Тахтаджан пришла в мое логово и сказала —

«Камарджан может принести неприятности, тахир; она угрожала пойти и сказать Советам, что Акбар укрывает русского в своем доме».

«Но она хорошо знает, что мы все будем расстреляны, если она так сделает!»

«Она говорит, что ей все равно. Тахир, дайте этой дурной женщине сто рублей и скажите ей, чтобы она молчала».

Конечно, я согласился и дал Камарджан сто рублей. Она просияла сразу и пообещала никому ничего не говорить. На следующий день Акбар послал за муллой, чтобы мулла попытался убедить её прекратить свои чудачества и остаться с мужем. Я мог слышать как мягко и убедительно говорил мулла; и наконец, дело закончилось компромиссом: она согласилась продолжать жить спокойно со своим мужем, если… он купит ей новые сапоги и калоши! После этого на какое-то время в семье Акбара установилось полное спокойствие и тишина.

Приближалась пасха. В начале страстной недели прошел слух, что в пасхальную ночь, когда в православной церкви будет идти служба, будет объявлено осадное положение и введён комендантский час, в то время как патрули на дорогах будут удвоены. Акбар, рассказавший мне это, предполагал, что в пасхальную ночь я отправлюсь вместе с ним в Ташкент повидаться со своею женой. У вас теперь выросла борода», – сказал он, «и вы выглядите как сарт, и в сартской одежде ночью никто не узнает вас; мы можете вернуться назад утром». Эта идея понравилась мне, и начал думать, как её осуществить.

Но этому не суждено было случиться. Неожиданно пришло известие, что во всех посёлках вдоль главной дороги и даже на отдалённых выселках собираются провести специальный обыск, тотальный обыск во всех домах; будет задействовано целое подразделение солдат с комиссарами из ЧК; они собираются окружить все посёлки и дома и обыскать каждый угол; даже открывать все ящики; они были намерены найти какого-то человека. Было ясно, что ищут меня. В среду Акбар вернулся очень рано с базара, и прямо пришел ко мне в мое убежище, и сказал, что это начнется завтра рано утром, что красноармейцы уже прибыли, и патруль на мосту усилен.

«Что нам делать, Акбар?» – спросил я его. «Где мне можно укрыться?»

«Я не знаю, тахир; ситуация ужасно опасная; давайте над этим думать».

«Если все дороги и мост перекрыты часовыми, остается единственная вещь», сказал я, «переплыть Чирчик и спрятаться с киргизами на другой стороне в камышах. Ваша лошадь может вынести меня, и мы вдвоем сможем переплыть реку».

«Река очень полноводная, и вам придется плыть почти милю».

«Лучше утонуть, чем попасть живым в руки этих зверей», – сказал я.

Это не имеет большого значения, утоните вы или нет, хотя, конечно, киргизы примут вас и дадут вам убежище; но они великие болтуны и живут совершенно открыто, поэтому моментально всем станет известно, что вы там, и вы сразу попадете в клещи большевиков.

«Тогда, что мы можем сделать?»

«Обед готов; пойдемте немного поедим, тахир, а потом мы что-нибудь придумаем».

Я вынужден был согласиться, хотя у меня совсем не было аппетита. Мы молча поели. Когда мы выпили чая, Акбар сделал следующее предложение —

«Вы оставайтесь здесь, где сейчас, тахир, а за ночь Юлдаш и я замуруем вас в стене, заложив пролом кирпичами, замажем его глиной, обсыплем пылью и затем сделаем все это черным от дыма. Это будет выглядеть просто как старая стена, и никто не догадается, что это место, где может лежать человек».

Ничего не оставалось делать, как согласиться быть похороненным заживо. Мы поставили целое ведро воды и хорошую стопку глиняных лепешек, и принялись за работу. Стена быстро выросла и отрезала меня от внешнего мира. Затем осталось крошечное отверстие, которое исчезло, и в моем убежище воцарилась темнота, как в могиле. Я мог лишь слышать как Акбар и Юлдаш работали в лихорадочной тишине.

Спустя некоторое время я уснул. В течение ночи я несколько раз просыпался, и, чувствуя себя как в могиле, отделенной стеной от Нового Мира приверженцев Карла Маркса42, я чувствовал абсолютное спокойствие и умиротворенность в сердце.

На следующее утро маленькая девочка Акбара позабавила меня; она подошла вплотную к стене и спросила меня своим детским голоском —

«Тахир, как вы собираетесь пить чай?»

Около трех часов по полудню во внутреннем дворе был слышен поток ругательств и проклятий и топот ног. Очевидно, происходил обыск. Я узнал впоследствии, что эти скоты допрашивали и детей, спрашивая их, не скрывался ли здесь поблизости или у соседей русский. Умненькие сартовские ребятишки, хорошо воспитанные, все отвечали, что они ничего не знают. В пятницу вечером Акбар сообщил, что все красноармейцы покинули поселок и что уже вполне безопасно и можно выходить. Он разломал стену и я с величайшим удовольствием выполз на свежий воздух из свой добровольной временной могилы и размял свои затекшие ноги.

В пасхальную ночь я не спал, а вскарабкался на крышу и слушал звон пасхальных колоколов из русского села поблизости, возвещающих Благовест. Я жадно наполнял свои легкие ароматом плодовых деревьев, напомнивших мне о тех счастливых днях, когда я справлял праздник в своем собственном доме в кругу своей семьи. Этот Праздник Весны, связанный с такими многими счастливыми воспоминаниями детства. «И теперь», – я думал, «встречая этот праздник, мои близкие молясь за „тех, кто в пути, страждущих и находящихся в неволе, и за их избавление“, думают обо мне, оторванному от них, живущему такой странной жизнью в мусульманской семье».

После этого дни проходили достаточно спокойно. Погода стала жаркой, и семья Акбара спала во дворе под навесом крыши, а я переместился в их комнату, дверь которой была крепко закрыта. На деревьях появились ростки, расцвела акация и установилось лучшее время года в Туркестане, полное весеннего половодья. Ночи были теплыми, а воздух полон ароматом цветущих деревьев.

Молодые женщины и в большей степени Камарджан собрались рыть глубокую яму во дворе и натаскали в нее несколько огромных толстых бревен. «Мы собираемся показать вам что-то очень хорошее», объяснили они мне. Затем над ямой, которую они вырыли, они подвесили огромный котел, вмещавший дюжину ведер воды. В него они положили пшено, льняное масло, муку и несколько хорошо вымытых булыжников. Они разожгли сильный огонь под ним, и непрерывно помешивали содержимое специальными деревянными лопатками. «Оно должно кипеть весь день и всю ночь», – объяснили они мне. Я тоже провел всю ночь во дворе, так как было очень приятно лежать на открытом воздухе около большого костра, в то время как женщины взялись по очереди спать и перемешивать содержимое котла. Результатом всех этих усилий был продукт в виде густой сладкой массы, подобной патоке43, к великой радости детей, у которых не было никаких конфет в течение долгого времени, так как сахар к этому моменту почти вышел из употребления. Сарты на селе изготавливают этот продукт каждую весну.

Приблизительно в десять часов следующего утра я был внезапно потревожен диким криком, стонами и стенаниями. Все женщины рыдали и издавали скорбные причитания и маленькие девочки плакали и вопили. Это поразило и расстроило меня, поскольку я думал, что должно быть случилось, что-то ужасное, однако я не осмелился покинуть свое убежище. Шум продолжался с полчаса, а затем неожиданно прекратился, и все стало тихо. Немного позже вошла Тахтаджан и объяснила мне, что это был реквием, траурный плач по ребенку, который умер год назад. Я слышал впоследствии, что сарты, жившие около моего дома в деревне, выразили уважение ко мне просто таким реквиемом, когда они думали, что я был убит. Но потом сартская старуха-гадалка, проделав какие-то свои таинства с круглой галькой, сказала им, что нужды в реквиеме совершенно не было, поскольку я не только живой, но и нахожусь недалеко, и живу не с русскими, а с сартами. Рыдания женщин были столь сильными и рыдания настолько реальными, и так действовали на нервы, что моя жена, присутствовавшая при этом реквиеме и знавшая отлично, что я жив, не смогла сдержать себя и, поддавшись своим эмоциям, взорвалась истерическим плачем.

С приходом весны домашнее благополучие Юлдаша закончилось. Все начала Тахтаджан. Однажды во время нашего обычного скудного обеда, состоящего из неизменного овощного супа и лепешек, она неожиданно вскочила и, даже не став тратить время на одевание своей паранджи и чимбета, бросилась к калитке, чтобы бежать к кази требовать развод. Юлдаш бросился за ней, закрыл калитку перед ней, взял её за руку и вернул ее назад к столу, несмотря на ее сопротивление. Она отказалась что-либо есть, но все время на всех ворчала, быстро доведя всех до раздражения, так, что все вскочили и стали кричать на нее. Это сделало её еще хуже, чем когда либо, и она в ответ стала пронзительно выкрикивать всем дикие ругательства, так что в комнате поднялся ужасный гвалт. Внезапно, кажется, Тахтаджан совсем сошла с ума: она бросилась на самую невинную, спокойную и безвредную женщину в доме – первую жену Акбара, схватила её за волосы, её губы сдвинулись, обнажив зубы, и её глаза сверкали как у дикого зверя, её челюсти открылись, как если она намеревалась укусить несчастную женщину, которая сжалась в ужасе. Это превысило то, что Акбар был способен вынести, и резким энергичным движением он сбил на пол неистовую мегеру и сильно её ударил. Я испугался, что может случиться что-нибудь еще худшее, и увел Тахтаджан в свою комнату, рядом с которой эта дикая сцена и произошла. Она, едва переведя дыхание, попыталась выскочить снова, но я перегородил ей дорогу и попросил сидеть тихо и успокоиться, иначе могло произойти нечто ужасное.

«Это не ваше дело, тахир!» – закричала она, и выбежала, прежде чем я успел её остановить. Остальные столпились сразу вокруг неё, когда она сказала им что-то, приведшее их в бешенство. Юлдаш в ярости схватил тяжёлую железную болванку и набросился на неё, с намерением нанеся ей сильный удар по голове. Убийство казалось неизбежным, когда Камарджан бросилась между ними и подняла руки, в то время как я силой увёл вопящую женщину в свою комнату, где я её запер. Юлдаш начал разбивать дверь своей железной болванкой, но я решительно попросил его остановиться; он сразу послушался и ушел. Нелегко было иметь дело с Тахтаджан. Она яростно боролась, пытаясь выбраться через окно; но я смог остановить её и уложить её на пол; затем я вылил ей на голову большой кувшин холодной воды и затем угрозами заставил её немного выпить. Это ее немного успокоило, хотя прошло потом еще много времени, прежде чем она на самом деле успокоилась. Ее зубы стучали, всё её тело тряслось как в лихорадке, и её глаза сверкали как у безумной. Прошло не менее двух часов, прежде чем она успокоилась. Затем убедившись, что Акбар и Юлдаш также успокоились, я позволил ей выйти. Воцарил временный мир. Юлдаш сказал мне впоследствии, что Тахтаджан в своем безумном гневе хотела идти не к кази, а к аксакалам, сообщить, что здесь в доме скрывается русский.

Но вскоре после этого наступила очередь Камарджон опять начать дурить. Она снова начала устраивать сцены своему мужу, угрожая подать на развод, если её требования не будут удовлетворены. Юлдаш встал на сторону своей любимой жены. Он перестал обедать со своим отцом и начал требовать у него денег, чтобы купить своей жене костюм. Несчастный старик пришел ко мне в отчаянии, заявляя, что Юлдаш со своею женой намереваются отравить его, что Камарджан уже давно рассказала всем своим подружкам, что они укрываю русского в своем доме, который дал ей сто рублей, чтобы она ничего не говорила про это. На следующее утро Камарджан ушла пораньше, не сказав никому, куда она собралась, и Юлдаш обезумел. Она не возвращалась домой в течение пары часов и затем сказала вполне определенно, что раз её требования не были выполнены, то она собирается идти прямо к советским властям сказать им, что Акбар укрывает русского.

Я предложил Акбару деньги, чтобы удовлетворить ее требования.

«Тахир», – сказал он мрачно, «сегодня совершенно невозможно купить то, что она хочет, и, кроме того, если я сделаю это, она не позднее, чем завтра, захочет того же вдвойне. И затем все остальные женщины могут начать просить. Нет, вы должны уйти».

Не приходится и говорить, что я и сам видел это вполне ясно, но вопрос был – Куда?