Читать книгу Великий крестовый поход - Пол Андерсон - Страница 17

В нескольких лигах от побережья Адриатики холмы начинают постепенно превращаться в горы, и эти места, окраина Свилая Планины, служат также границей округа, тянущегося далее к настоящим горным районам, за мир и спокойствие в котором отвечал жупан Иван Субич. Однако замок жупана стоял не в центре округа, а в Скрадине, совсем недалеко от Шибеника, – отчасти из-за того, что деревня эта была самым крупным поселением в жупе, а отчасти для того, чтобы при нужде можно было быстро вызвать подмогу из города. Впрочем, такая необходимость возникала очень редко; почти во всех владениях жупана природа осталась нетронутой, а жители – мирными. Воистину, тут был совсем другой мир по сравнению с побережьем и его многочисленными городами и портами, обращенными к западным странам. Здесь сохранилась седая древность и столь же древние обычаи.

Отец Томислав, шагавший по улицам Скрадина, казался их воплощением. Он перебирал ногами куда быстрее, чем можно было ожидать от человека с его комплекцией. Дубовый посох священника, случись ему столкнуться с лихим человеком, превратился бы в опасное оружие. Заткнутая за пояс сутана, открывавшая запыленные старые башмаки, была сшита из грубой домотканой шерсти, выцветшей и лохматившейся от ветхости. Сбившиеся набок четки с болтающимся на конце распятием сделаны из деревянных бусин, вырезанных вручную кем-то из крестьян. Лицо священника напоминало лица его сельских прихожан – широкое, круглоносое и загорелое. Между высокими скулами помаргивали светло-карие глазки, а редкие седые волосы словно перетекли в размазанный по груди всклокоченный куст бороды, спускающийся до самого пояса. Руки у священника были крупные и мозолистые.

Когда он проходил по улице, с ним все здоровались. Он отвечал прихожанам громким басом, а когда рядом пробегал ребенок, гладил его по голове. Кое-кто из прохожих окликал его, спрашивая, не узнал ли он что-нибудь о чужаках, опасны ли они и что замышляют.

– Вскоре все узнаете, с Божьей помощью, – отвечал Томислав, не замедляя шагов. – А пока ничего не бойтесь. Нас хранят святые угодники.

У ворот замка его остановил стражник:

– Жупан велел передать, что встретится с тобой в Соколиной Палате.

Томислав кивнул и направился через вымощенный булыжником двор к главной башне. Она сама по себе была крепостью. Сложенная из потемневших известняковых блоков, высеченных более века назад, она не могла похвастаться ни застекленными окнами, ни дымоходами и прочими современными удобствами. На ее северном конце виднелась сторожевая башенка, под крышей которой имелось небольшое помещение, откуда было удобно наблюдать за окрестностями или выпускать охотничьих соколов. Там же при необходимости можно было провести и уединенный разговор.

Поднявшись в башенку, Томислав подошел к окну отдышаться. Ему открылась повседневная суматоха замка – беготня слуг и мастеровых, собаки, домашняя птица, звуки голосов, топот ног, позвякивание металла, струйки дыма из труб, запахи навоза и свежевыпеченного хлеба. За пределами стен виднелись поля поспевающей пшеницы, слегка колышущейся под дуновением ветерка, лениво подгоняющего по голубому небу несколько пухлых белых облаков. Мельтешили птицы – голуби, вороны, ласточки, жаворонки. На южном горизонте зеленая стена дремучего леса заслоняла все, кроме поблескивающей глади озера.

Его взгляд скользнул вдоль берегов Крки, которая, протекая мимо Скрадина, вскоре впадала в озеро. В миле от деревни на берегу реки рос яблоневый сад, отгороженный изгородью против свиней, охочих до падалицы, а заодно и мальчишек, столь же охотно чистящих ветви яблонь. Томислав заметил внутри возле ограды блеснувшие на солнце шлем и наконечник копья конного стражника. Другие кольцом окружали весь сад. Там, под листвой яблонь, находились странные пленники.

Услышав на лестнице шаги, священник обернулся. В комнату вошел жупан – высокий мужчина с резкими чертами лица. Его губы наискосок пересекал шрам сабельного удара, крививший левую щеку. Черные с проседью волосы спускались на плечи, но борода была коротко подстрижена. На нем была повседневная вышитая рубаха и заправленные в полусапоги порты, на поясе висел кинжал. Драгоценностей жупан не носил.

– Да ниспошлет тебе Господь удачный день, – сказал Томислав, благословив жупана. Те же слова священник сказал бы и самой дряхлой деревенской старушке.

– Это может зависеть и от тебя, – хмуро отозвался Иван Субич.

Томислав невольно нахмурился, увидев вошедшего следом отца Петара, капеллана замка, – сухопарого мужчину, лицо которого почти никогда не украшала улыбка. Священники сдержанно кивнули друг другу.

– Итак, есть ли у тебя для нас добрые известия? – спросил Иван.

Томислав замешкался с ответом долее, чем намеревался.

– Возможно, есть, а возможно, и нет. Я не смог сразу во всем разобраться.

– Ничего удивительного, – фыркнул Петар. – Сын мой, ведь я предупреждал тебя, что ты зря потеряешь время, послав за… священником, чья паства ютится по лесам. Прости мою резкость, Томислав. Надеюсь, ты согласишься, что с этим делом должен разбираться ученый доктор богословия – сам бан, а то и личный регент короля.

– Мы не можем ждать так долго, – заметил Иван. – В моих владениях сейчас более сотни этих сверхъестественных пришельцев, мне приходится кормить и охранять их. И это обходится мне недешево, не говоря уже о том страхе, который они порождают в душах селян.

– А что удалось узнать в Шибенике? – спросил Томислав.

– То же, о чем я тебе вкратце рассказал утром, – пожал плечами Иван. – Полузатонувшие останки чужого корабля, на нем мертвые тела таких же существ и людей – на вид итальянцев, скорее всего из Венеции. Они явно сражались между собой. Вот и все, что узнали люди сатника. К счастью, сатник оказался умен и не дал новостям распространиться. Тела тайно захоронили, а солдатам строго-настрого приказали молчать. Слухи все равно расползутся, но я надеюсь, что они так и останутся слухами и со временем заглохнут.

– Но только не здесь, – пробормотал Петар, оглаживая пальцами светлую бороду. Пальцы другой руки пощелкивали четками.

– Верно. Впрочем, путники почти не ходят через Скрадин, – заметил Иван. – Я послал просьбу о помощи – прислать нам пищи и солдат, – но пока не получил ответа. Сатник, несомненно, послал бану Павле письмо и воздержится от всяческих действий, пока не получит указания. Так что пока вся тяжесть легла на мои плечи, поэтому я нуждаюсь в любом совете, какой смогу получить.

– И от кого угодно? – насмешливо произнес Петар.

Томислав вспыхнул, стиснул посох и рявкнул в ответ:

– Каков же будет твой совет?

– Безопаснее всего убить их всех, – сказал Петар. – Может, они и люди, но совершенно точно не христиане – ни католики западной конфессии, пусть даже один из них знает латынь, ни нашей; ни ортодоксальные схизматики, ни отвратительные еретики Богомила, ни даже евреи или пайнимы. – Его голос возвысился, лицо заблестело от пота, несмотря на холодные каменные стены. – Голые, не знающие стыда, беспорядочно совершающие плотский грех… даже у язычников есть хоть какое-то достоинство, какое-то подобие брачных уз… И ничего похожего на молитву, пожертвование Всевышнему, никакого преклонения перед ним – вот насколько низко они пали!

– Если сие верно, – мягко заметил Томислав, – то тогда мы свершим худший из грехов, убив их, если вместо этого мы можем привести их к Господу.

– То не в наших силах, – не уступал Петар. – Они животные, у них нет душ, или же вместо души у них нечто худшее, из самого ада…

– Это еще предстоит узнать, – прервал его Иван.

Петар стиснул руку жупана:

– Господин… сын мой, сын мой, разве смеем мы рисковать проклятьем, которое они могут навлечь на нас? Святая Глаголитская церковь уже осаждена со всех сторон – папой, которому следовало быть нашим любящим отцом, ортодоксами Сербии и Империи, Богомилом, вдохновленным самим Сатаной…

– Довольно! – рявкнул Иван, освобождая руку. – У меня были веские причины вызвать к себе отца Томислава и попросить его о встрече с теми существами. Нужно ли мне повторить их специально для тебя? Я давно знаю его как человека по-своему мудрого, и он далеко не невежда, поскольку учился в Задаре и потом служил там епископу. А ежели говорить о дьявольщине или колдовстве, то отец Томислав живет там, где люди знают об этом поболее нашего. Его самого коснулось…

Выражение, появившееся на лице Томислава, вынудило воина скомкать начатую фразу и неуклюже завершить ее совсем другими словами:

– Так что, удалось тебе что-то узнать?

Сельский священник помолчал немного, успокаиваясь, и когда заговорил, его слова прозвучали с подчеркнутой невозмутимостью:

– Возможно. Петар, узнав, что их предводитель немного понимает латынь, обратился к нему слишком грубо. Он имел дело с личностью гордой, страдающей от ран и объятой страхом за судьбу своего народа. И если кричать на него, словно на раба, издеваться над их обычаями, которые не принесли вреда никому, разве что им самим… то как, по-твоему, он себя поведет? Конечно же, он повернулся к Петару спиной. А ты, жупан, поступил на благо всем нам, послав своего военного хирурга на помощь их раненым.

– Ну, хорошо, ты вежливо поговорил с их вождем, – сказал Иван. – И что же он тебе сказал?

– Пока немногое. Однако я чувствую, что немногословие его не от нежелания говорить. Его латынь скудна словами и малопонятна из-за сильного акцента. – Томислав хмыкнул. – Признаюсь, моя латынь тоже слегка заржавела, и это тоже не пошло делу на пользу. Более того, мы оказались совершенными чужаками друг для друга. Многое ли можно объяснить за пару часов?

Он открыл мне, что они явились сюда не как враги, а просто в поисках нового дома – на дне морском. – Его слова вызвали меньшее удивление, чем можно было ожидать, потому что внешность морских людей сразу породила всевозможные домыслы и догадки. – Их изгнали из родных мест где-то далеко на севере; я пока не узнал кто и почему. Он признал, что они не христиане, хотя кто они на самом деле – до сих пор для меня загадка. Он обещал, что, если мы их отпустим, они уйдут в море и никогда не вернутся.

– Солгать нетрудно, – заметил Петар.

– Думаешь, он говорил правдиво? – спросил Иван.

– Да, – кивнул Томислав. – Хотя, конечно, поклясться в этом я не могу.

– Нет ли у тебя догадок о том, кто они такие?

Томислав нахмурился, подняв глаза к небу.

– Гм-м-м… кое-какие догадки есть. Но лишь предположения – кое-что из того, о чем знает или во что верит моя паства, кое-что слышал или читал сам, кое-какой собственный… опыт. Скорее всего, я ошибаюсь.

– Принадлежат ли они к смертному миру?

– Их можно убить, как и нас.

– Я не об этом спрашивал, Томислав.

Священник вздохнул.

– Полагаю, они не Адамовой крови. Но это вовсе не значит, что они зло, – торопливо добавил он. – Вспомни о леших, домовых, полевиках и других безвредных существах – да, иногда они немного озоруют, но нередко становятся добрыми друзьями для бедного люда…

– С другой стороны, – молвил Петар, – вспомни и о вилии.

– Замолчи! – с внезапным гневом гаркнул Иван. – Не желаю больше слышать твое карканье, ты меня понял? Я ведь могу попросить епископа прислать мне другого исповедника.

Он повернулся к Томиславу:

– Извини, старина.

– Я… не настолько… мягкотелый, – слегка запинаясь, ответил сельский священник. – Но в его словах есть толика правды. Кажется, последние несколько лет вилия и в самом деле бродит по окрестностям. Бог да простит злобных сплетников.

Томислав расправил плечи.

– Я считаю, что будет лучше и для нас, и перед Богом, если мы отпустим этих людей, – сказал он. – Отведи их к морю, пусть под копьями стражников, если захочешь, но отведи и пожелай счастливого пути.

– Я не посмею так поступить, если этого не велит мне мой господин, – ответил Иван. – И даже если бы мог, все равно не отпустил бы их, не уверившись прежде, что из-за них никому не причинится вреда.

– Знаю, – согласился Томислав. – Тогда выслушай мой совет. Пусть они и далее останутся твоими пленниками, но будь к ним добр. И отпусти их вождя ко мне домой, так мы лучше узнаем друг друга.

– Что? – взвизгнул Петар. – Не сошел ли ты с ума?

Слова жупана удивили даже Томислава.

– Ты по меньшей мере беспечен, – заметил он. – Вспомни, насколько он велик и силен. И когда поправится, то с легкостью сможет разорвать тебя на куски.

– Не думаю, что он решится на подобную жестокость, – негромко возразил Томислав. – Но коли случится худшее, то погибнет лишь плоть моя, а прихожане сразу убьют его. Я же давно не боюсь расстаться с жизнью земной.

* * *

В Загруде – деревушке, где жил Томислав, – обитали менее сотни христианских душ, семьи которых состояли в близком родстве. От Скрадина до нее был полный день пешего пути по тропе, шедшей сперва на север, затем сворачивавшей на запад сквозь окружающий озеро лес, но обходящей его воды стороной. Некогда люди расчистили земли возле ручья и поселились здесь, кормились пахотой, рубили лес, жгли уголь, охотились и ставили капканы. Землю обрабатывали общиной, как вольные землепашцы, и хотя большинство было крепостными, с этим никто особо не считался, потому что хорватское дворянство редко угнетало своих крестьян и покидать родные края никто не собирался.

Домики деревушки стояли двумя рядами в тени невырубленных деревьев и окруженные хлебными полями. Деревянные, крытые соломой строения на одну или две комнаты покоились на сваях. В них поднимались по лесенке, а между сваями размещались стойла для животных. Улица между домами была или пыльной, или грязной и обильно унавожена. Впрочем, запах навоза не казался назойливым, разбавленный запахом трав с зеленых лужаек между домами, а на мух летом селяне внимания не обращали. За каждым домом располагался садик с летней кухней.

Рядом с каждым домиком виднелся амбарчик – с косой крышей и установленный на очищенных от коры стволах, чьи корни напоминали птичьи ноги, совсем как у знаменитой избушки Бабы-яги. В сарайчиках хранились инструменты и необходимые мелочи. Рядом с домиками стояли ярко расписанные двухколесные тележки. На одном из концов деревенской улицы виднелась небольшая мастерская, на противоположном – часовенка, тоже расписанная причудливыми узорами, ее черепичная крыша переходила в луковицу купола, увенчанного крестом. Мельницы в деревне не было, но фундамент и осевшие останки земляной дамбы указывали место, где она некогда стояла.

Ни в одном из направлений поля и луга не тянулись до горизонта – повсюду их окружал лес. Где-то он стоял ближе, где-то дальше, но везде глаз натыкался на мощную зеленую стену с освещенными солнцем кронами и густой тенью внизу. В лесу по большей части росли дубы и березы с примесью других пород, а проходы между стволами густо заросли кустарником.

Ванимену деревня во многом напоминала Элс. Но шло время, и он начал понимать, насколько поверхностным было это сходство.

Дорога сюда, верхом на одолженном муле, оказалась для него сущей пыткой, но в доме Томислава, где для него нашлись кровать и обильная здоровая пища, морской царь начал поправляться гораздо быстрее человека, окажись тот на его месте. Он удивил Томислава и быстротой, с какой осваивал хорватский язык. Прошло немного времени, и они со священником повели настоящие беседы, которые с каждым днем становились все более непринужденными. Когда же его перестали бояться селяне, он познакомился и с ними, немало узнав об их жизни.

* * *

Ванимен сидел рядом с Томиславом на скамье под козырьком крыши. Было воскресенье, когда люди отдыхали после богослужения. На уборке урожая священник работал наравне с остальными, а Ванимен, уже выздоровевший, помогал ему если и не умением, так силой.

Лето постепенно переходило в осень. Зелень листвы поблекла, в кронах деревьев уже мелькали первые коричневые, красные или золотые пятнышки. В выцветшем небе тянулись стаи гусей, чьи крики наполняли душу безмолвной тоской, а когда солнце скрывалось за вершинами деревьев, ветерок, прохладный летом, становился холодным. Большинство крестьян отдыхали дома, а редкие прохожие запросто окликали Томислава и его гостя. Все успели привыкнуть к Ванимену – одетый по-крестьянски, он, если не присматриваться к его босым ногам, мог запросто сойти за человека могучего сложения.

Оба потягивали пиво из деревянных чашек и успели немного захмелеть.

– Вы добрые люди, – заметил Ванимен. – Жаль, что не в моих силах помочь вам жить лучше.

– Такие желания, – с пылом ответил Томислав, – и заставляют меня думать, что ты и в самом деле можешь получить благодать Божью, коли сам пожелаешь.

Ванимен, когда его недоверие к людям рассеялось, давно стал откровенен со священником. Томислав же, посылая с мальчишкой свои отчеты Ивану, кое-что смягчал или опускал в рассказах Ванимена.

– Я не лгу ему, – объяснял он Ванимену, – просто не хочу усиливать враждебность по отношению к вам.

Сам же Томислав пытался разъяснить Ванимену, в какой стране они оказались. У Хорватии и Венгрии был единый монарх. Щедро наделенная природой, с многочисленными портами для торговли с другими странами, Хорватия сама по себе представляла важное и ценное владение. Ее величие возросло бы еще больше, если бы крупные племенные кланы страны не находились постоянно на грани войны, а иногда и переступали эту грань. Увы, едва такое случалось, иностранцы – чаще всего проклятые венецианцы – сразу начинали ловить рыбку в мутной воде и захватывать чужие земли. Сейчас в Хорватии преобладал мир, а союз Субича и Франкапана дал сильное правительство на территориях подвластных им септов. Самая большая власть в руках графа Брибирского – Павле Субича, который добился должности бана, то есть правителя провинции. Правда, его провинцией стала вся страна. Иван был родственником Павле.

Нынешним вечером Ванимен, избегая беседы на темы веры, сказал Томиславу:

– Воздержание и бедность очищают душу, но тяжелы для тела и ума. Ведь у тебя нет даже подходящей домохозяйки.

Женщины деревни, соблюдая очередность, приходили наводить порядок в домике священника, но никто из них не мог уделить этой работе достаточно времени или усилий. Томиславу частенько приходилось самому готовить еду – у него это неплохо получалось, потому что священник любил поесть, – и наводить чистоту. В своем садике и пивоварне он всегда работал сам.

– Если честно, то я в ней не нуждаюсь. Мои потребности просты, а свою долю веселья я и так получаю – увидишь, когда мы устроим праздник урожая. – Томислав помолчал. – И моя земная ноша даже полегчала, когда умерла моя жена. Она долго и безнадежно болела, а я за ней ухаживал. – Он перекрестился. – Господь призвал ее к себе и исцелил. Наверняка она сейчас в раю.

– Так ты был женат? – удивился Ванимен. – Я знаю, что когда-то священники женились, по крайней мере в наших северных краях, но уже много поколений не встречал женатого священника.

– Да, мы католики, но глаголитской конфессии, а не римской. И хотя папы в Риме всегда недолюбливали нас, все же не считают нас еретиками.

Ванимен удивленно покачал головой:

– Я, наверное, никогда не пойму, почему вы, люди, ссоритесь из-за таких пустяков – зачем и для чего, если вместо ссор вы можете наслаждаться этим миром. – Увидев, что Томислав не склонен начинать спор, Ванимен продолжил: – Расскажи мне лучше, если желаешь, о своей жизни. Я о ней до сих пор почти ничего не знаю.

– Да что о ней рассказывать? – отозвался Томислав. – Самая обычная, скучная жизнь. Вряд ли она заинтересует тебя, ведь ты за долгие столетия увидел больше удивительного, чем я могу представить.

– Нет, ты неправ, – возразил Ванимен. – Ты столь же странный для меня, как и я для тебя. И если ты позволишь мне заглянуть внутрь себя, я смогу увидеть… не только как именно племя Адама утвердилось на земле, но и почему…

– Ты сможешь увидеть промысел Божий! – воскликнул Томислав. – Ха, ради такой возможности стоит открыть тебе свою душу. Хотя не так уж и много в ней сокрыто. Хорошо, я начну, а ты спрашивай, о чем захочешь.

Томислав заговорил, и постепенно его громкий вначале голос зазвучал тише. Его взгляд устремился куда-то вдаль, поверх крыш и деревьев – в глубины неба, предположил Ванимен, где Томиславу виделись ушедшие годы. Время от времени он делал глоток пива, но то было не привычное смакование, а потребность тела, желавшего смочить пересохшее горло.

– Я родился крепостным, но не здесь, а в Скрадине. Как у нас говорят, «в тени замка». Мой отец работал в замке конюхом, а тогдашний капеллан решил, что меня стоит попробовать научить читать и писать. Когда мне исполнилось четырнадцать, он рекомендовал меня епископу. Так я попал в Задар, где стал изучать священное писание – если честно, то был тяжкий труд и для плоти, и для души. Тем не менее в городе бурлила жизнь, туда приплывали люди со всех сторон света, наполняя его всяческими товарами и удовольствиями. Признаюсь, некоторое время я предавался грехам, но потом покаялся и, смею надеяться, получил прощение.

После покаяния я начал тосковать по родным краям, простой жизни своих соотечественников. Но несколько лет я дожидался, пока освободится место деревенского пастыря, и все эти годы я прослужил личным писцом у епископа.

Тем временем я женился на местной женщине. Произошло это более по моему желанию, чем из-за канонических правил, потому что свадьба состоялась еще до того, как я принял сан. Ах, какой прелестной была в молодости моя Сена!

Но минуло совсем немного времени, и ею овладела печаль. Сперва, наверное, из-за непривычной жизни. Толпы, шум, интриги, беспокойство, непрерывные изменения – все это пугало ее и отягощало душу. К тому же двое наших детей заболели и умерли, а в трех выживших она нашла меньше утешения, чем я надеялся.

Наконец я получил свой приход. Епископ ворчал, отпуская меня, но смягчился, когда я объяснил ему, что означает деревенская жизнь для Сены.

Но все оказалось напрасным. Дети, родившиеся в деревне, умерли или оказались мертворожденными. Но, что еще хуже, трое наших детей страдали от деревенской жизни столь же сильно, как моя жена от городской. Они задыхались в этом узком мирке, росли грубыми и вспыльчивыми. Сан священника сделал меня и всю мою семью свободными, и по закону они не были обязаны жить в одном и том же месте. Один за другим, едва подрастая, дети покидали нас.

Сперва отправился в море Франьо. После нескольких плаваний его корабль бесследно исчез. Или он потерпел крушение, или его захватили пираты или работорговцы. Кто знает, быть может, мой сын сейчас евнух в гареме какого-нибудь турка.

Зинке повезло больше. Она вышла замуж за купца, когда мы были в Шибенике, – не спросив нашего благословения, чуть ли не на следующий день после первой встречи. Мы ничего не смогли поделать, потому что обвенчавший их священник был земляком того купца, и она отправилась вместе с мужем в Австрию. С той поры она не прислала нам ни единой весточки. Я молюсь о ее счастье.

А потом сбежал и наш младший сын Юрай. Он сейчас в Сплите, работает у венецианского торговца – а ведь Венеция наш старинный враг! Один мой знакомый купец по милости своей иногда навещает меня и рассказывает о его жизни, но сам Юрай так и не написал мне ни строчки.

Ты, наверное, догадался, как терзалось сердце несчастной Сены, как тосковала она о детях. Через несколько лет после того, как Сена родила последнего ребенка, она перестала разговаривать и почти не двигалась – лишь лежала на постели, уставившись в потолок пустыми глазами. И хотя я рыдал, когда она десять лет спустя умерла, я знаю, что Господь смилостивился над ней. А наша маленькая дочурка тогда еще была жива.

Томислав тряхнул головой и усмехнулся.

– Ты, наверное, подумал, что я раскис от жалости к себе, – произнес он, выйдя из мира воспоминаний. – Вовсе нет. Господь подарил мне немало утешений: себя самого, зеленые леса, музыку, шутки, дружбу, доверие моей паствы и, конечно же, привязанность деревенских детишек…

Томислав заглянул в свою чашку.

– Пусто, – сообщил он Ванимену. – И твоя тоже пуста. Дай-ка мне ее, пора выбить из бочки затычку. До вечерни еще долго.

Когда он вернулся, Ванимен печально произнес:

– Я тоже потерял своих детей. – Он не стал добавлять, что потерял их навсегда. – Скажи, ты упоминал о девочке, родившейся уже здесь. Она тоже умерла?

– Да, – подтвердил Томислав, тяжело опускаясь на скамью. – Красивая была девчушка.

– И что же с ней произошло?

– Никто не знает. Пошла погулять к озеру и утонула. Быть может, споткнулась и ударилась головой о корень. Но в одном я уверен – водяной тут ни при чем, потому что после нескольких дней поисков мы нашли ее всплывшее тело…

…Раздувшееся и смердящее. Ванимен повидал немало утопленников.

– Я не стал хоронить ее вместе с матерью и остальными, – сказал Томислав. – Отвез гроб на тележке в Шибеник.

– Почему?

– Решил… что там ей будет лежать легче… в голове у меня тогда все перемешалось, сам понимаешь. Жупан помог мне получить разрешение.

Томислав стремительно подался к Ванимену и продолжил:

– Я ведь предупреждал, что мой рассказ окажется не из веселых. А тебе, кстати, еще предстоит пережить собственную скорбь.

Ум у Ванимена был более последовательным, чем у большинства его соплеменников, но он умел сменить тему или настроение с нужной ему быстротой.

– Верно, скорбь по моему племени, – согласился он. – Я как раз собирался поговорить о них с тобой.

– Ты уже заводил этот разговор, – Томислав попробовал улыбнуться, – да только тему выбрал не совсем пристойную.

– Я лишь хотел пожаловаться на то, что их до сих пор держат взаперти, а мужчин, как я слышал, отделили от женщин и детей.

– Верно, но их поведение оказалось для нас неслыханным. Петар утверждает, что даже разговоры об этом опасны для общественной морали.

– Но сколько это будет продолжаться?! – Ванимен в сердцах шлепнул себя по бедру. – Я так и вижу – и как четко я вижу, чувствую, слышу, обоняю и ощущаю на вкус – насколько они несчастны в заточении.

– Я уже говорил тебе, – сказал Томислав, – что бан велел охранять их и хорошо заботиться до тех пор, пока он не узнает о них все, что ему нужно. Думаю, ждать осталось недолго. Мы многое сумели узнать друг от друга, и теперь, когда ты выучил наш язык, ты сможешь поговорить с ним сам. Бан тоже этого желает.

– Но когда? – Царь Лири покачал головой. – Наверняка он очень занят, объезжает свои владения и неделями не бывает в замке. А мой народ тем временем томится в заключении, которое для него хуже пытки. Твой барон, быть может, полагает, что кормит их хорошо, однако мой собственный желудок утверждает, что получает слишком много зерна и молока, но совсем мало рыбы. Они слабеют – и не только из-за еды, но и без воды тоже. Воды для питья им, конечно, дают вдоволь, но когда они в последний раз плавали, когда отдыхали под водой, как того требует для нас природа? Ты позволяешь мне освежиться в ручье, но даже я чувствую, как медленно усыхает моя плоть.

Томислав кивнул:

– Знаю, друг Ванимен. Или догадываюсь о том, чего не знаю. И что же тут можно сделать?

– Я думал об этом, – заговорил Ванимен, воспрянув духом. – Неподалеку отсюда есть озеро. Позвольте нам жить в нем на свободе. Конечно, не всем сразу – кто-то останется заложником, дожидаясь своей очереди. Там, конечно, хуже, чем в море, но все же вода поддержит наши силы, вернет из нынешней полусмерти.

Я, кстати, заметил, что никто в этом озере не ловит рыбу. Но мы сможем и станем ее ловить. Рыбы там наверняка множество, хватит и нам, и поделиться с вами. Мы наловим столько рыбы, что возместим все затраты, которые вы уже на нас понесли. Разве это не придется по душе вашему барону?

Томислав вздохнул:

– Придется-то оно придется, не будь это озеро проклято.

– Как так?

– Там обитает водяной, подводное чудовище. Он рвал сети, что забрасывали рыбаки. Когда же мы послали в озеро лодки с вооруженными мужчинами, их оружие не смогло его ранить. Он потопил лодки, и те из храбрых парней, кто не умел плавать, утонули. Как-то мы решили построить там мельницу, чтобы не возить зерно в Скрадин, но, когда она была почти готова, водяной подплыл вверх по ручью и стал плескаться в мельничном пруду. Он так напугал всех, что люди сломали уже готовую плотину, лишь бы он уплыл обратно в озеро.

– Но почему священник вроде тебя… не изгнал его? – с трудом произнес Ванимен, нахмурившись.

– Народ этого не пожелал бы. А церковь и дворяне считают, что лучше уважить их желание. Экзорцизм изгнал бы из этих мест все существа полумира, а некоторые из них, как верят люди, приносят удачу. Уж лучше отказаться от рыбы из озера и иногда попасться на обман лешего в лесу, чем жить без полевика, отгоняющего насекомых с полей, или домового, приносящего благополучие в дом, без кикиморы, что иногда помогает в работе усталой крестьянке… – Томислав вздохнул. – Да, это язычество, но безвредное. Оно не затрагивает истинной веры селян и помогает им в нередко тяжкой и унылой жизни. Последователи Богомила изгнали всех этих древних помощников отовсюду, где те жили, но богомилы не знают радости и ненавидят этот мир, который Господь сотворил для нас прекрасным.

Томислав вздохнул несколько раз и добавил почти шепотом:

– И те, кто обитает под водой или в дремучей чаще, тоже бывают прекрасны…

Но Ванимен не услышал его слов. Порывисто вскочив, он резко поднял кулак и крикнул:

– Так вот в чем мы, морские люди, можем вам помочь! Так мы докажем вам свою добрую волю! И я сам поведу отряд, который прогонит чудовище прочь!