Читать книгу Великий крестовый поход - Пол Андерсон - Страница 7

Остров, который люди называют Лесё, находится в четырех лигах к востоку от северной оконечности Ютландии. Песчаный, поросший вереском, продуваемый ветрами с проливов Скагеррак и Каттегат, он почти необитаем, но все же стоящие на нем маленькие церкви навсегда отогнали от него морской народ. А были времена, когда он, называясь Хлесей – то есть «остров Хлея», языческого бога Эгира на языке морских обитателей, – служил важнейшим местом сборов всех морских племен. Однако христианские священники колоколами, священными книгами и горящими свечами давно уже изгнали из тех мест своих языческих соперников.

Но чуть ниже Лесё, подобно китенку возле матери, притулился островок Хорнфискрон: чуть крупнее рифа, всего пол-лиги из конца в конец, с чахлыми полянками вереска. На нем никто никогда не жил, поэтому изгонять из его окрестностей языческую ересь тоже никому в голову не приходило. Возле островка сохранилось еще достаточно древней власти морского бога, поэтому морской народ мог приближаться к нему с юга и выходить на берег.

Титер Ванимен, царь города Лири, привел сюда свое племя в день, когда с запада приближался дождь. Путь отнял у них больше времени, чем потребовалось бы здоровому взрослому, потому что среди них оказалось немало детей. К тому же столь большая группа путешественников не могла по дороге питаться достаточно хорошо, и голод вскоре ослабил каждого.

Выбравшись на берег, они сразу ощутили пронизывающие порывы ветра, жалящие удары первых капель дождя. Вскоре он гулким водопадом обрушился с небес, стальные пенногривые волны с рычанием бились о берег. На западе висела грозовая туча, испещренная руническими зигзагами молний, небо на востоке затягивала низкая дымка.

Ванимен, царапая плавники ног о грубый песок, взошел на самую высокую из оказавшихся поблизости дюн и стал ждать, пока его спутники рассядутся вокруг. Держа в руке трезубец – символ царской власти, – он подбодрял их своим величественным видом. Он был крупнее большинства соплеменников, под снежно-белой кожей скульптурно бугрились мускулы, а шрамы на ней напоминали о многих прожитых веках и бесчисленных жестоких схватках, которые ему довелось выиграть. Мокрые золотистые волосы ниспадали на плечи, окаймляя лицо, очень похожее на лицо Тауно, только глаза у царя были цвета морской зелени. В них читались спокойствие, сила и мудрость.

Но то была лишь маска на лице Ванимена. Утратив надежду, они были обречены. Потрясенные случившимся, соплеменники теперь во всем полагались только на царя.

«Воистину на меня одного», – подумал Ванимен. Чем дольше он жил, тем более одиноким становился. Очень немногие морские люди доживали до его лет, а в Лири это не удалось никому другому – всех рано или поздно что-то губило, и чаще рано, чем поздно, если только житель моря не отличался особым умением или удачливостью. Никого из друзей его детства уже не осталось в живых, а первая возлюбленная уже сотни лет как превратилась в сладостное воспоминание. Пусть ненадолго, но он отважился поверить, что с Агнете он обретет то, что смертные называют счастьем, но слишком ясно сознавал, что продлится оно лишь краткое мгновение, пока тело ее не постареет, а жизнь – короткая, как у всех людей, – не угаснет. Он надеялся, что хотя бы в ее детях сохранится для него толика прежнего счастья. (А самое, наверное, горькое – он более не сможет ухаживать за могилами трех умерших детей.) Остались Тауно, унаследовавший и превзошедший поэтический дар отца; Эйян с ее здоровой красотой; подающий большие надежды Кеннин; доверчивая Ирия, схожая обликом с матерью, – но их уже нет рядом, и сумеют ли они отыскать родное племя в морских просторах?

«Нельзя поддаваться слабости», – вспомнил Ванимен. И, напрягшись всем телом, он заставил себя позабыть о скорби и обозрел свой народ.

Их осталось около четырнадцати десятков. Вероятно, население бывшего Лири впервые кто-либо удосужился пересчитать, и даже сегодня подобная мысль пришла в голову лишь Ванимену. Его долгая жизнь, все возрастающий груз жизненного опыта и ответственности постепенно лишили царя присущей его расе беззаботности, а взамен научили свойственной людям задумчивости.

Среди беженцев более половины оказались детьми (еще несколько умерли по дороге). Они жались к матерям – кто-то сосал грудь, кто-то из только начинающих ходить карапузов укрывался за телом матери от непогоды, и даже дети постарше, с уже вытянувшимися руками и ногами, по привычке цеплялись за пряди материнских волос, широко распахнутыми глазами вглядываясь в мир, ставший внезапно суровым и странным… Взрослые мужчины и бездетные женщины держались чуть в стороне. Среди морского народа об отцовстве обычно можно было только гадать, да ему никто и не придавал особого значения. Отпрысков обычно воспитывала мать, возлюбленные матери, которых она к тому времени заводила, ее подруги и любовники подруг – словом, все племя.

Так поступали все кроме, разумеется, Агнете… Как старалась она привить своим детям чувство того, что полагала правильным и достойным! После ее ухода Ванимен рассказал им все, что знал о нравах и обычаях жителей суши; в конце концов, за свою долгую жизнь он повидал немало. Теперь он гадал, помогут ли им его рассказы хоть чем-нибудь.

Воспоминания воспоминаниями, но встревоженные лица соплеменников сейчас обращены к нему. И они должны услышать нечто более существенное, чем завывание ветра.

Он наполнил легкие воздухом, и его мощный голос услышали все:

– Жители Лири, которого больше нет! Здесь мы должны решить, куда нам направиться дальше. Мы все умрем, если начнем бесцельно скитаться. Но в местных водах все известные нам места, способные прокормить нас, или запретны для морских людей, или уже стали домом для наших сородичей. Так куда нам теперь податься?

– А зачем нам вообще искать побережье? – с легкой язвительностью бросил один из юношей. – Я неделями прекрасно кормился в открытом море.

Ванимен покачал головой:

– Но ты не сможешь жить так годами, Хайко. Где станешь ты отдыхать, где укрываться? Где построишь дом или найдешь для него материалы? Да, мы можем укрыться в глубинах, но ненадолго – там слишком холодно, темно и пустынно, а все, принесенное с отмелей и рифов, покрывается слизью. Лишившись жилища, утратив, как сейчас, оружие и инструменты, мы станем просто животными, куда менее приспособленными к жизни, чем акулы и косатки, которые станут на нас охотиться. Ты погибнешь, но еще раньше погибнут дети – надежда нашего племени. Нет, нам, как и нашим двоюродным родственникам тюленям, суша и воздух нужны не меньше, чем вода.

А огонь, подумал он, пусть остается людям.

Впрочем, он слышал и о карликах-гномах, но даже мысль о жизни под землей заставила его содрогнуться.

Тут заговорила худая женщина с голубыми волосами:

– Ты уверен, что мы не сможем отыскать себе какое-нибудь место поблизости? Я как-то переплыла Финский залив. Его дальняя оконечность богата рыбой, а наших соплеменников там нет.

– А ты никогда не спрашивала почему, Мейива? – ответил Ванимен.

– Хотела спросить, но вечно забывала, – сказала она, немного удивившись.

– Эх, беззаботность наша, – вздохнул Ванимен. – А я это узнал. И едва не погиб. А потом несколько лет мучился от кошмарных снов.

В обращенных на Ванимена глазах соплеменников мелькнула искра интереса – такой рассказ все же лучше, чем тупое отчаяние.

– Живущие в тех краях смертные называются русы, – заговорил царь. – Это совсем другой народ, не похожий на датчан, норвежцев, шведов, финнов, леттов, лапландцев и других. И существа полумира, делящие с ними эти земли, тоже… иные: одни дружественны нам, другие злобны, а третьи воистину ужасны. С водяным мы бы еще договорились, но вот русалка… – Воспоминание оказалось холоднее ветра и густеющего дождя и заставило Ванимена вздрогнуть. – Похоже, там в каждой реке обитает русалка. У нее облик девы, говорят, каждая из них была девой, пока не утонула; они заманивают мужчин на дно реки и жутко мучают своих пленников. Меня тоже заманили, лунной ночью во время прилива, и я испытал и увидел такое… словом, я спасся, бежал. Но мы не сможем жить вблизи столь зловещих берегов.

В наступившей после его слов тишине слышался лишь шелест дождя. Из мира исчезли краски, глазу виделся лишь серый полумрак. Неподалеку полыхнула молния, под невидимыми небесами прокатился гром.

Наконец пожилой мужчина – родившийся во времена, когда Данией правил Харальд Синий Зуб, – заговорил:

– Я размышлял над этим, когда мы плыли сюда. Если мы не сможем присоединиться к нашим соплеменникам все вместе, то почему бы не сделать этого по двое или трое в разных местах? Полагаю, они не откажутся разделить с нами трапезу мира. И могут даже обрадоваться новизне, которую мы принесем с собой.

– Для некоторых это может стать выходом, – неохотно признал Ванимен. Он ждал подобных слов. – Но не для большинства. Вспомните, как мало осталось поселений морского народа. Мы последние, кто обитал у датских берегов. Не думаю, что наши сородичи смогут принять нас всех, не пострадав при этом. И уж, конечно, вряд ли им захочется кормить наших малышей долгие годы, пока они сами не научатся добывать пищу для всех.

Он выпрямился во весь рост, насколько позволяла буря.

– Не забывайте и того, – громко произнес он, – что мы жители Лири. У нас одна кровь, обычаи, воспоминания, все то, что делает нас теми, кто мы есть. Так захотите ли вы расстаться со своими друзьями и возлюбленными, позабыть старые песни и никогда не услышать новые, позволите ли вы Лири ваших предков – тех предков, что основали его во времена, когда отступил Великий Лед, – умереть, словно он никогда не существовал?

Разве не должны мы помогать друг другу? Неужели вы хотите, чтобы стали правдой слова христиан о том, что морской народ не умеет любить?

Соплеменники пристально разглядывали царя сквозь завесу дождя. Несколько детей заплакали. Наконец Мейива сказала:

– Я знаю тебя, Ванимен. У тебя есть план. Поделись им с нами.

План… У Ванимена не было власти приказывать. Лири избрал его царем после того, как кости его предшественника отыскались на рифе с гарпуном, торчащим между ребер. Он считался вождем во время довольно редких собраний общины. Он рассуживал споры, но лишь желание сохранить всеобщее уважение могло заставить проигравшего подчиниться его решению. Он говорил за всех своих подданных, общаясь с другими племенами, но необходимость в этом возникала редко. Он руководил воплощением замыслов, требовавших усилий всей общины.

Но важнейшие его обязанности выходили за рамки традиций. Ему полагалось быть сосудом мудрости, советником юных и попавших в беду, хранителем и учителем. Оберегая талисманы, зная чары, он охранял благополучие Лири от морских монстров, злой магии и мира людей. Он общался с могучими Силами… и даже был гостем самой Ран…

В награду за это он обитал во дворце, а не в простом доме рядового горожанина; все его потребности, если он не желал охотиться сам, удовлетворялись; ему приносили восхитительные дары (но и от него ждали гостеприимства и щедрости); его высоко чтили в племени, народ которого не имел склонности к почитанию.

Теперь все эти награды, не считая разве что последней, превратились в воспоминания, оставив ему лишь тяжкое бремя ответственности.

– Здешние воды – еще не весь мир, – сказал Ванимен. – В молодости я много путешествовал, подобно некоторым нашим соплеменникам. На западе я добирался до Гринланда и там, от морского народа и от людей, услышал о землях, лежащих еще далее. Ни смертные, ни наши соплеменники сами не бывали там, но весть о тех землях правдива – дельфины подтвердили ее мне. Многие из вас наверняка помнят, как я иногда упоминал о ней. Там найдутся великолепные мелководья и пляжи, о которых христианский мир даже не подозревает, и потому не имеет над ними власти. Ежели мы отправимся туда, они станут нашими – их просторы, жизнь и красота, свобода и мир.

От удивления все заговорили разом. Голос Хайко первым перекрыл общий шум:

– Ты сам только что убеждал, что нам не выжить в открытом море. Разве сможем мы – особенно молодые, и большинство взрослых – пережить столь долгое плавание? Как раз из-за этого никто из нашего народа и не живет в тех краях!

– Верно, верно. – Король поднял трезубец. Воцарилась тишина. – Но послушайте и меня, – сказал он. – Я тоже над этим размышлял. Мы смогли бы добраться до тех мест, не потеряв никого или почти никого, если бы по дороге имелись острова, где мы могли бы отдохнуть, укрыться от непогоды и привести себя в порядок. Разве не так? А что вы скажете о плавучем острове, который отправится в путь вместе с нами? О корабле?

Люди в долгу перед нами за зло, причиненное нам, никогда не причинявшим зла им. И я говорю: давайте захватим их корабль и направим его к западным землям – к новому миру!

* * *

Ко времени вечернего прилива шторм унесся прочь, унеся с собой и разногласия, вспыхнувшие среди морского народа. Проспорив несколько часов, они согласились в Ванименом. Большинство легло спать, свернувшись между дюнами, а несколько охотников отправилось за пищей для остальных.

Ванимен уже в который раз обходил островок вместе с Мейивой. Близкие друг другу, они часто были любовниками до и после Агнете. Менее ветреная и капризная, более чуткая, чем остальные, Мейива умела наполнить радостью сердце Ванимена.

Небо на востоке превратилось в фиолетово-голубую колыбель для ранних звезд, полыхая на западе красным, пурпурным и горячим золотом. Плеск едва отсвечивающих волн убаюкивал. Воздух был тих и мягок, пахнул водорослями и морской далью. Вечер манил позабыть о голоде, усталости, врагах и насладиться часом надежды.

– Ты искренне веришь, что такое возможно? – спросила Мейива.

– Да, – убежденно ответил царь. – Я ведь рассказывал тебе, как много раз тайком пробирался в тот порт, последний раз совсем недавно. Возможно, нам придется затаиться, дожидаясь удачного момента. Но сейчас, как мне кажется, ожидание не затянется – в город приплывает много торговцев. Никто не осмелится преследовать нас ночью, а к рассвету мы окажемся уже далеко, и отыскать нас не смогут.

– А умеешь ли ты управлять кораблем? – засомневалась она. – Об этом мы сегодня не говорили.

– Да, но немного. Кое-что подсмотрел сам, что-то узнал от людей – у меня время от времени бывали друзья среди них, помнишь? Но мы сможем научиться. Ничего опасного нам не грозит – море просторно. Да и торопиться нам некуда. Потому что у нас будет свой остров. Мы сможем по очереди отдыхать на нем, поэтому нам потребуется меньше пищи и мы сумеем поддержать силы охотой. К тому же, в отличие от людей, нам не нужен запас пресной воды, а путь в море нам отыскать куда проще, чем им. Простая уверенность, что впереди нас ждет земля, к которой мы стремимся, а не просто изрытый волнами берег какого-то неизвестного залива, – одно это станет тем отличием, что спасет нас.

Его взгляд поднялся от песка к мерцанию заката над западным горизонтом.

– Не знаю, жалеть мне сыновей Адама или же завидовать им, – негромко произнес он. – Не знаю.

Мейива взяла его за руку.

– Тебя как-то странно влечет к ним, – сказала она.

Ванимен кивнул:

– Да, и с годами все больше и больше. Я никому об этом не говорил, потому что кто сможет понять меня? И все же я чувствую… не знаю… что Творение создало нечто большее, чем нас – игривых и блистающих. И не важно, что у людей есть бессмертные души. Мы всегда считали это слишком низкой ценой за жизнь на берегу. Но хотел бы я знать, – его свободная ладонь сжалась, лицо нахмурилось, – что они имеют в этой жизни, здесь и сейчас, среди всей своей нищеты? Что мелькает в их краткой жизни такого, чего нам никогда не дано увидеть?

* * *

Порт Ставангер на юге Норвегии дремал под ущербной луной. Ее свет изломанным мостиком пересекал фьорд, в котором холмиками темнели островки, серебрил черепицу крыш, смягчал камни кафедрального собора и оживал в его окнах и превращал улицы под навесами домов в ущелья чернильного мрака. Касался он и носовых фигур и мачт стоящих у причала кораблей…

На одном из них, возле кормовой надстройки, свет свечи пробивался сквозь тонкую роговую пластинку, заменявшую в фонаре стекло. Корабль приплыл из ганзейского города Данцига: одномачтовый как шлюп, но длиннее и шире – такие недавно появившиеся корабли прозвали корытами. При свете дня наблюдатель бы увидел, что его обшитый внакрой[2] корпус кирпично-красного цвета, с белым и желтым ободком.

Бесшумно подплывающих морских людей выдавала только подсвеченная луной рябь на воде. Они не испытывали ни холода, ни страха – охотники вышли на охоту.

Ванимен вел их к цели. Через высокий борт он перебраться бы не смог, но еще ранним вечером он вышел на берег и украл все необходимое. Подброшенный крюк уцепился за борт, с него свисала веревочная лестница. Ванимен полез наверх.

Но как ни тихи были его движения, слабый шум все же достиг ушей вахтенного. (Экипаж давно уже проводил время в тавернах и харчевнях на берегу.) Моряк спустился с кормовой надстройки, держа пику и фонарь. Его свет тускло блеснул на стали, высветил седые пряди в бороде – моряк оказался далеко не юноша, грузный и неповоротливый.

– Кто идет? – крикнул он по-немецки, но, увидев фигуру, шагнувшую к нему из темноты, взвыл от ужаса: – О, Иисус, спаси меня! Спаси, спаси…

Ванимен не мог позволить ему разбудить весь порт. Сорвав висящий через плечо трезубец, он до упора всадил его в живот моряка, пронзив печень. Хлынула кровь. Моряк рухнул на палубу, корчась от боли.

– Иоганна, Петер, Мария, Фридрих… – прохрипел он. Имена жены и детей? Отыскав глазами Ванимена, он приподнял руку. – Да проклянет тебя за это Господь, – услышал Ванимен. – Святой Михаил, тезка мой, ангел-воин, отомсти…

Ванимен вонзил зубец в глаз – прямо в мозг, – моряк стих. По лесенке на палубу торопливо лезли морские люди. На слова моряка они не обратили внимания – кроме царя никто из них не знал немецкого. Ванимен постоял немного, скорбя о содеянном, потом столкнул труп за борт и начал командовать на корабле.

Задача оказалась не из легких, потому что моряки из его соплеменников получились никудышные. Их неуклюжие действия и топот наверняка достигли чьих-то ушей на берегу, и все были готовы сражаться, если возникнет необходимость. Но никто из людей на корабль не явился. Простой горожанин вряд ли поступил бы мудро, отправившись выяснять причину услышанного в ночи шума, а если по Скавангеру и ходила бюргерская стража, они, несомненно, решили, что ничего особенного не произошло – так, просто пьяная драка.

Причальные канаты упали в воду. Распущенный парус подхватил вечерний бриз, ради которого Ванимен отложил захват корабля на столь поздний час. Чтобы направлять корабль, глазам морских людей хватало и тусклого света луны. Посудина медленно двинулась в глубь залива. Когда корабль проплывал мимо острова, на борт стали подниматься женщины и дети.

К рассвету норвежский берег остался далеко за кормой.