Читать книгу Великий крестовый поход - Пол Андерсон - Страница 8

Ингеборг, дочь Хьялмара, была женщиной из Элса лет тридцати. Она рано осиротела и вышла замуж за первого же из младших сыновей, пожелавших ее. Когда же оказалось, что она бесплодна, а муж ее утонул в море вместе с лодкой, оставив ее ни с чем, никто из прочих мужчин не захотел сделать ей предложение. Прихожане заботились о деревенских нищих, обязывая их работать по году у любого, согласного взять их себе. Такие хозяева прекрасно знали, как надо заставлять отрабатывать потраченные деньги, не тратясь чрезмерно на еду или одежду для своих подопечных. Вместо этого Ингеборг уговорила Реда Йенса взять ее на корабль во время ловли сельди. Она выполняла в палаточном лагере рыбаков ту работу, какую умела, и вернулась в деревню с несколькими шиллингами. С тех пор она проделывала это путешествие каждый год, а в прочее время оставалась дома, лишь по рыночным дням ходила по лесной дороге в Хадсунд.

Отец Кнуд молил ее не вести такую жизнь. «А ты можешь найти мне работу получше?» – смеялась она в ответ. Ему пришлось отлучить ее если не от мессы, то от общины; она редко ходила в церковь с тех пор, как женщины повадились шипеть ей вслед на улицах и швырять в нее рыбьи головы и кости. Мужчины же, проще глядящие на жизнь, согласились с тем, что ей нельзя позволять жить в деревне – лишь бы успокоить языки своих жен.

Она построила себе хижину на берегу в миле к северу от Элса. Время от времени к ней захаживали многие молодые холостяки из деревни, моряки с пристававших к берегу кораблей, редкие странствующие торговцы, а с темнотой – и некоторые мужья. Если у них не оказывалось медяков, она соглашалась брать плату и натурой, отчего получила прозвище Ингеборг-Треска. В прочее время она оставалась одна и часто бродила далеко вдоль берега или по лесам. Бродяг она не опасалась – вряд ли им пришло бы в голову ее убивать, а о чем еще волноваться? – зато побаивалась троллей.

Зимним вечером лет пять тому назад Тауно, только начинавший тогда изучать жизнь на берегу, постучал в ее дверь. Когда она его впустила, он объяснил ей, кто он такой. Он наблюдал издалека за ее хижиной и видел мужчин, заходивших в нее крадучись, зато выходивших обратно с чванливым видом. Тауно сказал, что старается узнать обычаи народа его покойной матери – не могла бы она рассказать ему, в чем тут дело? Кончилось все тем, что он провел у нее ночь, и с тех пор поступал так много раз. Она отличалась от русалок – и сердце, и тело у нее были теплее, а ремесло ее ничего не значило для Тауно, чьи морские приятели ничего не знали как о браке, так и о прочих таинствах. Он многое смог у нее узнать и многое рассказал ей, когда они лежали под одеялом, тесно прижавшись друг к другу. Он любил ее за доброту, упорство и грустноватую веселость.

Она никогда не брала с него платы, соглашаясь лишь на редкие подарки.

– Я никогда не думала плохо обо всех мужчинах, – сказала она. – О некоторых – да, вроде грубого старого скряги Кристоффера, в чьи руки я бы попала, не избери я другую жизнь. Как увижу его, вышагивающего с ухмылочкой по улице, так сразу мурашки по коже. – Она сплюнула на глиняный пол и вздохнула. – Хотя у него есть монеты… Нет, в общем-то, эти мужики с колючими бородами не так плохи, а иногда меня радует и какой-нибудь парень. – Она взъерошила ему волосы. – Но ты, Тауно, несомненно даешь мне больше, чем они. Неужели ты не понимаешь, что я была бы неправа, беря с тебя плату?

– Нет, не понимаю, – честно ответил он. – У меня есть вещи, которые люди считают драгоценными, – янтарь, жемчуг, кусочки золота. Если они помогут тебе, то почему бы тебе их не взять?

– Знаешь, – ответила она, – не говоря о прочих причинах, до господ в Хадсунде дойдут слухи, что Ингеборг-Треска приторговывает такими драгоценностями. Они захотят узнать, откуда они у меня. А мне вовсе не хочется, чтобы мой последний любовник оказался с капюшоном. – Она поцеловала Тауно. – Давай лучше поговорим о более приятном, ведь твои рассказы о подводных чудесах дают мне больше, чем могли бы дать богатства, которые можно потрогать руками.

Когда ректор Магнус изгнал морской народ, Ингеборг никого не принимала целую неделю, а глаза ее еще долго оставались красными.

Так обстояли дела, когда Тауно решил встретиться с ней вновь. Он вышел из воды обнаженный, если не считать стягивающей его длинные волосы ленточки на голове да острого кремневого кинжала на поясе. В правой руке он держал трезубец. Вечер стоял холодный и туманный, а туман все густел, пока не укрыл мягко поплескивающие волны и ранние звезды на небе. Пахло водорослями и рыбой, а с берега тянуло запахами влажной земли и молодых листьев. Под его ногами поскрипывал песок, трава на дюнах царапала лодыжки.

К хижине приближались двое юношей из деревни, освещая себе дорогу факелом. Глаза Тауно видели в темноте дальше глаз людей, и он узнал их, несмотря на одинаковые плащи с капюшонами и обтягивающие штаны. Он преградил им путь.

– Нет, – сказал он. – Не сегодня.

– Но… но почему, Тауно? – спросил один из них с глуповатой улыбкой. – Ты ведь не лишишь своих друзей небольшого удовольствия, а ее этой прекрасной большой камбалы? Мы не задержимся надолго, если тебе так не терпится.

– Идите домой. И оставайтесь там.

– Тауно, ведь ты меня знаешь, мы разговаривали, играли в мяч. Ты залезал ко мне, когда я плавал один в шлюпке. Я Стиг…

– Мне нужно тебя убить? – спросил Тауно, не повышая голоса.

Парни уставились на него. Свет оплывающего факела освещал его высокую, мускулистую фигуру с оружием в руке, слегка зеленоватые и мокрые, как у утопленника, волосы, лицо водяного и желтые глаза, холодные, как полярное сияние. Они развернулись и торопливо зашагали обратно. Сквозь туман до него донесся крик Стига:

– Правильно про вас говорили – все вы бездушные, проклятые нелюди…

Тауно пнул ногой дверь хижины – крытой торфом покосившейся коробки без окон из посеревших от времени бревен. Свет проникал внутрь, а воздух выходил наружу через щели между бревнами, где выпал мох. Кроме светильника с китовым жиром в ней для тепла горел очаг, отбрасывая жуткие тени на спальную лежанку двойной ширины, стол и стул, скудные принадлежности для приготовления еды и шитья, вешалку для одежды, свисающие с шестов под потолком вяленую рыбу и колбасы и развешенные на поперечных перекладинах шестов связки сухарей. В туманные ночи, как сегодня, дым от очага почти не выходил через отверстие в крыше.

Водяные, выходя на берег, опорожняли легкие от воды одним сильным выдохом, и легкие Тауно всегда после этого некоторое время горели. Воздух казался ему чересчур разреженным и сухим, а звуки в нем более глухими, хотя, надо признать, видел он на берегу лучше, чем в воде. Но хуже всего была вонь в хижине – ему приходилось постоянно прочищать легкие кашлем, чтобы разговаривать.

Ингеборг молча обняла его. Это была невысокая и коренастая женщина, веснушчатая и курносая, с крупным нежным ртом. Глаза и волосы у нее были темные, голос высокий, но приятный. Бывали на свете даже принцессы, к которым относились с меньшим благоволением, чем к Ингеборг-Треске. Тауно не нравился исходящий от ее платья запах застарелого пота, равно как и любой свойственный людям характерный запах, но под ним он улавливал солнечный аромат женщины.

– Я надеялась… – выдохнула она. – Я так надеялась…

Он высвободился из ее объятий, шагнул назад и приподнял трезубец, не сводя с нее глаз.

– Где моя сестра? – рявкнул он.

– А, сестра… У нее все хорошо, Тауно. Никто не причинит ей вреда. Никто не посмеет. – Ингеборг отвела его подальше от двери. – Иди, бедняжка, садись, поешь супа и успокойся.

– Сперва ее лишили всего, что было ее жизнью…

Тауно пришлось остановиться и откашляться. Ингеборг воспользовалась паузой.

– Христианский народ не позволил бы ей жить среди них некрещенной. Ты не можешь их винить, Тауно, даже священников. За всем этим стоит более высокая сила. – Она пожала плечами и привычно улыбнулась уголком рта. – Ценой своего прошлого, ценой старости, уродства и смерти меньше чем через сто лет она приобрела вечную жизнь в раю. Ты можешь прожить гораздо дольше, но, когда тебя настигнет смерть, твоя жизнь угаснет навсегда пламенем сгоревшей свечи. Я же переживу свое тело, только, наверное, в аду. Так кто из нас троих самый счастливый?

Немного успокоившись, но все еще мрачный, Тауно прислонил трезубец к стене и сел на лежанку. Под ним зашуршал соломенный матрац. Горящий торф выбрасывал из себя желтые и голубые огоньки, и дым его мог показаться приятным, не будь он так густ. В углах и под крышей затаились тени, бесформенные сгустки мрака плясали на бревенчатых стенах. Даже обнаженного Тауно не беспокоили холод и сырость, но Ингеборг дрожала, стоя у двери.

Он взглянул на нее сквозь полумрак и дым.

– Я мало что знаю, – сказал он. – В деревушке есть парень, из которого надеются сделать священника. Так он сказал моей сестре Эйян, повстречавшись с нею. – Он усмехнулся. – Она мне еще говорила, что с ним оказалось не так уж плохо заниматься любовью, жаль только, что от свежего воздуха он все время чихал. Так вот, – серьезно продолжил он, – если мир плывет именно так, нам остается лишь согласиться и не мешать ему. Однако… вчера вечером мы с Кеннином отправились на поиски Ирии – хотели убедиться, что с ней хорошо обращаются. Тьфу, сколько же грязи и дерьма на тех болотах, что вы зовете улицами! Мы обошли все улицы, подходили к каждому дому, даже к церкви и кладбищу. Видишь ли, вот уже несколько дней, как мы не можем ее отыскать. А мы способны найти ее внутри чего угодно, будь то хижина или гроб. Наша маленькая Ирия теперь, быть может, и смертна, но тело ее до сих пор наполовину отцовское, и в тот последний вечер на берегу от нее по-прежнему пахло, как от освещенных солнцем волн. – Он стукнул кулаком по колену. – Кеннин и Эйян разъярились и собрались выйти на берег прямо днем и вырвать из людей правду кончиком гарпуна. Я сказал им, что они рискуют лишь умереть, а как может мертвый помочь Ирии? Но мне было очень трудно дожидаться заката, Ингеборг.

Она села рядом с ним, обняв одной рукой за талию, а другую положив на бедро, и прижалась щекой к его плечу.

– Знаю, – тихо произнесла она.

Тауно остался хмур.

– Ну? Так что же произошло?

– Понимаешь, ректор забрал ее с собой в город Виборг… Подожди! Никто не хотел навредить ей. Да и как они посмеют причинить вред сосуду небесной милости? – рассудительно произнесла Ингеборг и тут же презрительно усмехнулась. – Ты пришел в нужный дом, Тауно. Ректор привез с собой молодого писца, он побывал у меня, и я его спросила, как они собираются кормить наше чудо. Мы в Элсе не скряги, сказала я ему, но и не богачи, и теперь, когда ей уже не суждено рассказывать байки о подводной жизни, кто захочет взять к себе девочку – ведь ее придется всему учить заново, как новорожденного младенца, да еще копить для приемной дочери приданое. Да, конечно, у нее есть какой-то выбор – работа нищенки, замужество за моряком или то, что выбрала я, – но разве это правильно для такого чуда? Нет, сказал писец, все будет иначе. Они заберут ее с собой и отдадут в монастырь Асмилды в Виборге.

– Что это такое?

Ингеборг объяснила, как смогла, и под конец смогла лишь добавить:

– Там Маргрете дадут кров и будут учить. Когда ей будет нужное число лет, она примет обет и после этого станет жить в чистоте. Ее, конечно, станут почитать до самой смерти, которая наверняка будет иметь запах святости. Или ты не веришь, что труп святой не будет вонять, как твой или мой?

– Но это ужасно! – воскликнул ошеломленный Тауно.

– Неужто? Многие сочли бы такую судьбу необыкновенной удачей.

Он пристально посмотрел ей в глаза:

– А ты?

– Я… нет.

– Прожить взаперти до конца своих дней среди унылых стен, остриженной, в грубых одеждах, скудно питаясь, бормоча под нос о Боге и навсегда отвергнув то, что Бог вложил ей между ног, никогда не знать любви, детей, дома и семьи, не смея даже побродить под цветущими весной яблонями…

– Таков путь к вечному блаженству, Тауно.

– Гм. Я предпочту лучше блаженство сейчас, а мрак потом. Да и ты тоже, в сердце своем – разве не так? – что бы ты там ни говорила об отвращении к смертному одру. На мой взгляд, ваш христианский рай – весьма жалкое и унылое место.

– Маргрете может думать иначе.

– Мар… а, Ирия. – Он призадумался, подперев кулаком подбородок, сжав губы и тяжело вдыхая задымленный воздух.

– Что ж, – сказал он, – ежели она этого на самом деле хочет, быть по сему. Но как нам об этом узнать? И как узнать ей? Разве позволят ей вообразить, что есть нечто реальное и правильное вне стен того унылого мна… монастыря? И не позволю обманывать свою сестру, Ингеборг.

– Вы послали ее на берег, не желая видеть ее съеденной угрями. Разве у вас теперь есть выбор?

– Неужели никакого?

Отчаяние всегда такого сильного Тауно пронзило ее, словно лезвие ножа.

– Милый мой, милый. – Она прижала его к себе, но вместо слез в ней пробудилась старая рыбацкая практичность.

– Есть среди людей нечто, отворяющее любые ворота, кроме небесных, – сказала она. – Деньги.

С его губ сорвалось слово на языке подводных жителей.

– Говори, – сказал он на датском и стиснул ее руку шершавыми пальцами.

– Говоря проще: золото, – сказала Ингеборг, не пытаясь высвободить руку. – Или то, что можно обменять на золото, хотя лучше всего сам металл. Понимаешь, будь она богата, она могла бы жить, где пожелает; если денег достаточно – хоть при королевском дворе или в какой-нибудь чужой земле богаче Дании. Она правила бы слугами, воинами, кладовыми, акрами земли. Смогла бы выбирать среди женихов. И тогда, если она решит все оставить и вернуться к монашкам, то это будет свободный выбор.

– У моего отца было золото! Мы можем отыскать его среди руин!

– Сколько?

Они говорили долго. Морскому народу не приходило в голову мерить то, что было для них всего лишь слишком мягким и непрактичным металлом, пусть даже красивым и нержавеющим.

Наконец Ингеборг покачала головой.

– Боюсь, слишком мало, – вздохнула она. – Просто для жизни достаточно, но тут другой случай. В руки монастыря Асмилды и собора в Виборге попало живое чудо, и оно привлечет отовсюду множество паломников. Церковь – ее законный опекун, и она не позволит ей уйти в мирскую семью всего за несколько кубков и блюд.

– Сколько же тогда надо?

– Огромную сумму. Тысячи марок. Понимаешь, кого-то придется подкупить. Тех, кого не одолеть взяткой, придется завоевывать большими дарами для Церкви. А после всего у Маргрете должно остаться достаточно для жизни богатой молодой госпожи… Тысячи марок.

– Сколько это будет по весу? – нетерпеливо взревел Тауно, добавив ругательство на своем языке.

– Я… я… Да откуда мне знать, рыбацкой сироте, никогда не державшей в руках больше одной марки сразу? Полная лодка? Да, наверное, полной лодки хватит.

– Целая лодка! – Тауно откинулся на лежанку и уставился в потолок. – А у нас нет даже самой лодки.

Ингеборг печально улыбнулась и погладила пальцами его руку.

– Ни один мужчина не выигрывает каждую игру, – пробормотала она, – и не каждый водяной. Ты сделал то, что смог. Пусть сестра твоя проживет свой век, мучая свое тело, а потом душа ее пребудет в вечном блаженстве. Она будет помнить нас, когда ты станешь прахом, а я – гореть в аду.

Тауно потряс головой и прищурился.

– Нет… в ней течет та же кровь, что и во мне… и кровь эта не стремится к покою… она застенчива и нежна, но рождена для свободы широких морей всего мира… если святость угаснет в ней от жизни среди старух с волосатыми подбородками, сможет ли она попасть на Небеса?

– Не знаю, не знаю.

– Хотя бы свобода выбора. И покупается она полной лодкой золота. Жизнь Ирии стоит всего пару жалких тонн.

– Тонн! Я просто не подумала… Конечно, гораздо меньше. Вполне достаточно будет пары сотен фунтов. – Тревога коснулась Ингеборг. – Думаешь, ты отыщешь так много?

– Гм-м… подожди. Подожди. Мне надо вспомнить… – Тауно резко сел. – Да! Знаю! – воскликнул он.

– Где? И как?

Он тут же начал строить планы, полный ртутной быстроты морских людей:

– Давным-давно на острове к северу от этих вод стоял город людей, – начал он негромко, уставившись в тень. Голос его слегка дрожал. – Он был велик и обилен золотом. Богом его был спрут. Ему приносили обильные жертвы – сокровища, вовсе ему не нужные, но вместе с ними коров, лошадей, девственниц и пойманных преступников: все это спрут съедал. Ему нужно было не так много – тушу кита время от времени или корабль, чтобы сожрать моряков, – а за столетия жрецы научились сигналами давать ему знать, какие из зашедших в гавань судов не нужны Аверорну… И вот спрут стал вял и ленив и целые поколения людей не показывался, да в нем и не возникало нужды, потому что далеко вокруг стало известно, что нападение на Аверорн приносит не- счастье.

Постепенно сами островитяне начали сомневаться, не миф ли этот спрут и есть ли он на самом деле. Тем временем на юге вознесся новый народ. Его торговцы отправились на север, и не только с товарами, но и с новыми богами, не требующими драгоценных жертв. Жителям Аверорна эти боги пришлись по нраву, и храм спрута был заброшен, огонь в нем погас, жрецы умерли, и никто не сменил их. Под конец царь города повелел прекратить выполнять древние обряды на рассвете и на закате.

Прошел год, и разъяренный от голода спрут поднялся со дна морского и потопил все корабли в гавани. Руки его протянулись к берегу, сокрушая башни и собирая богатую добычу, а вслед за ним накатили огромные волны, поглотили остров, увлекли его на дно морское, и теперь о нем помнит лишь морской народ.

– Какая чудесная история! – хлопнула в ладоши Ингеборг, не подумав о маленьких детях, утонувших вместе с городом. – Я так счастлива!

– Не такая уж она и чудесная, – возразил Тауно. – Мы помним Аверорн потому, что спрут до сих пор там таится. И собирает с нас обильную дань.

– Понимаю… Но у тебя, наверное, есть какая-то надежда, раз ты…

– Да. Стоит попытаться. Слушай, женщина: люди никогда не опускались на дно. У морского народа нет ни кораблей, ни металлического оружия, способного долго не ржаветь. Никогда наши расы не работали вместе. Но если они попробуют… может быть…

Ингеборг долго просидела молча и потом еле слышно произнесла:

– А ты, может быть, погибнешь.

– Да, да. Но что с того? Все мы обречены с рождения. Морские люди держатся вместе – они должны так поступать, – и жизнь одного из нас не ценится высоко. Как смогу я скитаться по свету, зная, что не сделал для своей сестры Ирии, так похожей на нашу мать, все, что было в моих силах? – Тауно прикусил губу. – Но вот корабль с моряками. Как его раздобыть?

Они продолжили разговор, и она все пыталась отговорить его, а он все тверже настаивал на своем. Наконец она сдалась.

– Как знать, быть может, я смогу показать тебе то, что ты хочешь, – сказала она.

– Что? Как?

– Ты ведь понимаешь, что рыбацкие лодки Элса слишком хрупки для того, что ты задумал. Не сможешь ты и нанять корабль у уважаемого владельца – ведь у тебя нет души, а план твой безумен. Но есть, однако, шлюп – небольшой, но все-таки корабль, плавающий из Хадсунда, это город в нескольких милях отсюда в конце Мариагер-фьорда. Я хожу туда по базарным дням и потому знаю людей с этого корабля. Он торговый, возит грузы на север до Финляндии, на запад до Вендланда и на восток до Исландии. В наших отдаленных краях моряки не могут удержаться от пиратства, если им кажется, что сами они не рискуют. Экипаж на том корабле – шайка головорезов, а хуже всех – сам капитан. Он родом из хорошей семьи неподалеку от Хернинга, но его отец выбрал не ту сторону в ссоре между сыновьями короля, и потому у герра Ранильда Есперсена не осталось ничего, кроме этого корабля. К тому же он горько клянет ганзейских купцов – их корабли вытеснили его из тех мест, где он раньше удачно торговал. Кто знает, вдруг он достаточно отчаянный, чтобы отправиться с тобой?

Тауно задумался.

– Возможно. М-м-м… мы, морской народ, не имеем обыкновения предавать и убивать своих соплеменников, как то проделывают люди с душами. Я умею сражаться и не побоюсь схватиться с кем угодно с любым оружием или без него; но все же если дело дойдет до придирок и нам придется опасаться нападения его моряков, то нам троим выдержать такое будет трудно.

– Знаю, – согласилась Ингеборг. – Тогда лучше и мне отправиться с вами – немного заработать, а заодно и присматривать за ними, чтобы вовремя вас предупредить.

– В самом деле? – удивился он и тут же добавил: – Тогда ты получишь честную долю добычи, подруга. Ты тоже должна получить свободу.

– Если мы останемся в живых. А если нет – то что заранее волноваться? Но, Тауно, только не подумай, что я предложила это из жадности к богатству…

– Конечно, мне нужно поговорить с Эйян и Кеннином… составить план… еще раз поговорить с тобой… но все же…

– Верно, Тауно, верно. Завтра, всегда, когда угодно ты получишь от меня все, что тебе будет нужно. Но сегодня я прошу лишь об одном – перестань беспокоиться, изгони тревогу, и пусть останутся только Тауно и Ингеборг. Смотри, я сняла для тебя платье…