Читать книгу Амурский сокол. Путь Воина - Рамзан Саматов - Страница 4

После отъезда Никодима женщина закрыла калитку и направилась в дом, удовлетворенно взглянув на исправленную дверь сарая. Вот, что значит мужские руки. Не то что похабник Василий. У того одно на уме: дай кого потискать в темном углу. Опять притащится вечером. Года еще не прошло, как похоронила Мишеньку – не до мужиков сейчас.

Вот, прибавилась ещё забота, благодаря Никодиму. Правда, тяжело одной, но Никодим обещал свою помощь, да и Мишенька оставил кое-какие средства. Ничего… Проживем, Бог даст.

С такими мыслями она носилась, пока малыши не проснулись, наводя лоск и без этого уютному дому. Что говорить, любила Марья свой дом. Это она придумала раскрасить его в яркие цвета. Раньше ведь у нее своего угла не было. Так и прожила в девичестве в доме купца Афанасьева, вместе с матерью, царство ей небесное, пока не приметил Михаил Васильевич.

Михаил Васильевич был в приказчиках у того же купца – солидный, степенный, не то что баламут Василий. Уважала она своего Мишеньку. Любить не любила, но уважала. Муж у нее был старше на десять годков. Зато выбившийся в люди, дом свой с резными наличниками и… любил ее очень. Целый год ходил за ней пока не посватался. К тому времени Марья уже жила в одиночестве. Не выдержало сердце матери тяжелого труда прачки. А Михаил Васильевич со своим сватовством как раз пришелся. Куда деваться бедной одинокой девушке?! Так же коротать жизнь в прачечной купца?! Как справили годовщину смерти матери, так и пошла под венец. Но она не жалеет. Очень хорошим и добрым человеком был ее супруг. Никогда ее не обижал. Вот так бы жить да жить всю жизнь.

Но сгубила его страсть к охоте. Днями и ночами пропадал, иной раз, с купцом на заимке. И вот, однажды, привезли Мишеньку, завернутого в окровавленный тулуп.

– Медведь задрал… – был весь ответ. – Ты крепись, Марья! Я тебя в беде не оставлю. Михаил был для меня, что родной. Да и ты, чай, не чужая.

И действительно, после отпевания Афанасьев лично привёз солидную пачку денег и личные вещи ее мужа из заимки: ружье-курковку, серебряный портсигар и нож охотничий, инкрустированный серебром. Кроме того, привели Мишиного коня. Но он сразу не понравился Марье – какой-то неуправляемый, нервный – норов коня грозил бедой. Поэтому она сразу продала заезжим цыганам за хорошую цену.

Прерывая ее воспоминания, проснулись малыши: сначала дочка заревела в голос, от ее голоса заворчал и Сереженька. Но он не стал плакать, лишь кряхтел и хныкал. Марья проверила пеленки – не мокрые ли?! – затем, взяв обоих в руки, дала груди. Слава Богу, и ей стало легче – по ночам просыпалась из-за мокрой от молока ночной рубашки, теперь есть кому давать лишнее.

Сереженька такой смешной и серьёзный, сосредоточенно сосет грудь, изголодался. А Дашенька капризничает – она повзрослее на месяц, может себе позволить на правах старшей по грудям. Марья тихонечко засмеялась от этой мысли: «Старшая!»

– Кушайте, кушайте, мои хорошие! – сказала ласково. – Растите большими, умными и добрыми. Ты, доченька, станешь красавицей, а ты, Сереженька, – богатырем. Кушайте…

Мальчик насытился и уже во время кормления уснул от усталости – для него это ещё большой труд. Как- никак только первый день жизни. Марья переложила его обратно в люльку и занялась дочкой: поменяла пелёнки, покачала немного на руках и, заметив ее сонливость, положила к вновь обретенному соседу. И так до очередного кормления…

«Надо что-то делать с этим Васькой, – подумала женщина. – Евсей Петровичу, что ли, пожаловаться?!»

Как ни вечер, приходит Василий и, позоря перед соседями, орет под окном. Мол, пусти, разговор есть. А что у него за разговоры?! Все одно и то же. Вот давеча говорит:

– Марья, жизни без тебя нет. Выходи за меня замуж! Ведь я тебя всегда любил… Хотел сосвататься.

– Раз хотел, что ж не сосватался?

– Кто я был тогда? – спросил Василий, и сам же ответил: – Мальчик на побегушках. Ты и не смотрела тогда в мою сторону…

Марья засмеялась:

– Я и сейчас не смотрю! Ты найди себе другую, Вася. Не пара я тебе – простая вдова с грудным ребенком… А ты себе найди девушку помоложе… Правда, Василий, не ходил бы ты сюда! Перед людьми неудобно.

– Да что мне люди?! – хорохорился Василий. – Я никого не боюсь!

– Ты-то не боишься, а меня бесславишь, порочишь перед людьми! Сам подумай: ну, кто я тебе?!

– Я на тебе женюсь!

– А ты меня спросил? Женится он. Может я вовсе не хочу замуж?!

– А вот и спрошу! Марья будь моей женой!

– Вот пристал, как банный лист! Отстань! Уходи! И не приходи больше!

Но разве он нормального языка понимает?! Сегодня опять приперся – пришлось огреть его кулаком, когда полез обниматься. Ни стыда, ни совести у человека. Но у Марьи кулаки крепкие: так врезала, что сбежал, не попрощавшись. Женщина снова засмеялась своим мыслям, вспоминая, как Василий упал от ее неожиданного удара, опрокинув кадку с водой. Сбежал, черт кудрявый, да еще на Никодима нарвался. А Никодим-то, ничего – видный мужчина – за таким, как за каменной стеной. Хотя, Маша и сама не промах.

А что?! Покойный Михаил Васильевич учил ее и кулачному бою, и стрельбе из ружья, и как шашку держать, и как нагайкой управляться – они же почти все здесь потомственные забайкальские казаки. Покойная матушка рассказывала, что она, вместе родителями, была среди первых пересыльных казаков, которые основали Усть-Зейскую станицу, впоследствии ставшей Благовещенском. Только вот у самой матушки судьба не сложилась – муж, отец Маши, рано помер, дочь растила одна. В конце концов, пришлось идти на услужение к купцу. Тяжела доля одинокой женщины. Но, зато, дочь вырастила на зависть другим.

Марья встала, накинула на плечи цветастый платок и, подойдя к зеркалу, стала разыскивать на лице несуществующие морщинки. Затем поводила плечами – хороша, ничего не скажешь, слава Богу.

Хлопнула калитка в дворе, в сенях послышались шаги и, спустя некоторое время, в дверях появилась смешливая женская голова:

– Хлеб да соль вашему дому!

– А-аа, Глашенька, заходи. Как раз трапезничать собралась, – сказала Марья.

– Благодарствую! Ой, Марья, чет, я смотрю, сегодня у тебя народу. То один, то другой… Дай, думаю, сама зайду спросить, пока поселковые сплетницы небылицы не принесли.

– Да, соседушка, вот смотри, кто у меня тут, – сказала Марья, показывая рукой на люльку.

Глафира посмотрела в ту сторону, вытянув шею, и заулыбалась.

– Знамо кто: дочка твоя – Дарьюшка!

– Да ты погляди, погляди! – сказала Марья с хитринкой в улыбке.

Глафира теперь уже встала из-за стола и, сделав пару шагов, всплеснула руками. Но не стала приближаться к детям.

– Бат-тюш-ки-и! У тебя ещё один ребёнок?! – не то спросила, не то подтвердила удивлённо. – Боюсь сглазить…

– Иди к рукомойнику, помой руки и садись за стол, – сказала Марья. – За трапезой расскажу.

«Был ребенок, не знал пеленок, стар стал – пеленаться стал!» – проговорила она и, достав из печи чугунок, выставила на середину стола. Запахло ароматами наваристой тыквенной каши с галушками.

– Угощайся, Глафира! Сейчас самовар закипит и будем чаевничать с ватрушками.

– Ой, Марья, я страсть, как люблю ватрушки.

За чаем Марья поведала соседке все происшествия сегодняшнего дня. Не забыла и про Василия рассказать.

– Надоел он мне – хуже пареной репки… Не знаю, как отвязаться от него.

– А что ж ты Евсей Петровичу не пожалуешься? Скажи ему – пускай приструнит кобеля своего!

– Пожалуй, придётся, Глаша. Проходу не даёт. Каждый вечер под окнами торчит.

– Да черт с ним, с кобелем с этим, – махнула рукой Глафира и, подмигнув, заговорчески прошептала: – А что этот Никодим-то? Хорош?!

– Да ну тебя, Глаш! У тебя одно на уме…

Та с хрустом потянулась, раскинув красивые руки.

– Э-эх! А что? Имею право! Я же тоже вдовая!

Глафира была уже пятый год как без мужа, который погиб в стычке с китайцами. Отряд казаков, охраняющий добытое на Амуре золото, нарвался на китайцев, решивших прибрать к рукам готовящийся к отправке ценный груз. В неравной схватке золото отстояли, но потеряли трёх казаков, в том числе и мужа Глаши. Телосложение Глафиры, в отличие от Марьи, было без излишков жира, худой и стройной. Была она небольшого роста, с толстой длинной косой. В ней все время кипела энергия – всегда в движении. Такое же было и лицо – живое, смешливое и красивое. У этой тридцатилетней красавицы было трое детей – дочь Фекла и двое сыновей. Дочери было двенадцать – большая помощница матери. Она тоже часто забегала поиграться к Марьиной дочке. Но та близко пока не подпускала – Дашенька мала ещё. Но когда нужно, Фекла могла посидеть с малышом.

– Пришлешь завтра Феклу за детьми присмотреть?! Схожу до Афанасьева. Авось, не прогонит. Если Василий сегодня опять будет домогаться – точно пойду!

– О чем ты говоришь, Марья? Я сама приду, только кликни! Тем более у тебя теперь двое, Фекла не справится…

Но случилось такое, что Марья решила отложить визит к купцу. В тот вечер, как и ожидалось, пришёл Василий. Был он, по обыкновению, развязен и слегка пьян. Она его впустила в дом, чтобы окончательно разобраться в отношениях и пригрозить, если понадобится, жалобой его работодателю.

– Здравствуй, Марья! Ожидала меня? Знаю, что ожидала!

– Не шуми – детей разбудишь! Да, ожидала. Только не потому, что ты думаешь!

Марья укуталась в большой платок, пока Василий приходил в себя от ее сообщения и, подвинув лавку от стола, села, обняв себя за плечи. Василий осмотрелся по сторонам и сказал:

– Погоди, ты сказала детей? Глашины, что ли?!

– Нет, мои! У меня теперь двое детей.

– Ничегошеньки не понимаю… – Василий помотал кудрявой головой.

– А тебе не обязательно понимать. Василий, давай договоримся: ты пришёл ко мне в последний раз! Ещё раз хочу сказать, что я тебя не люблю и замуж за тебя не пойду. Больше я тебя к себе не пущу! Заруби это себе на носу. Иначе, завтра же пойду к Афанасьеву и пожалуюсь на тебя.

Мужчина ещё раз помотал головой – похоже хмельного выпил лишка. Запустил пятерню левой руки в свои кудрявые волосы и, со злостью их подёргав, попросил:

– Дай квасу!

Жадно отпив несколько глотков, да так, что капли капали на одежду, отдышался, снова отпил, затем, будто успокоившись, сказал ровным голосом:

– Афанасьеву говоришь?! А ты знаешь, что это он сгубил Михал Василича? А?! Это они, не поделив на заимке бабу, стали стреляться. Вот Афанасьев удачливее оказался, застрелил Мишу.

– Что-о?! – протянула Марья, прикрыв рукой рот. Кровь схлынула с ее лица. – Врешь, поди?!

– Вот те крест! Сам видел! Сначала они долго ссорились, кричали друга на друга. Про какое-то золото говорили. Михал Василич утверждал, что тот благодаря ему стал купцом. А Евсей Петрович ему: «Ты на мои деньги живёшь! Я их приумножил!» В общем, все вспомнили. Затем вздумали стреляться из охотничьих ружей, пьяные уже были. Оба – отменные стрелки. Только Михал Василич не стал в него стрелять, только прицелился, затем взял в сторону и влепил картечь в соседнее дерево. Ну, расстояние было небольшим, а потому не было осыпи дроби – ни одна картечина не задела. А Афанасьев вскинул ружьё, тут же выстрелил и попал прямо в грудь. Разворотило Михал Василичу ребра, будто медведь лапой ударил. Вот и придумали для всех, что его медведь задрал…

– Зачем ты мне это рассказал, Василий? – спросила Марья, тяжело вздохнув.

– Хочу, чтобы знала, кто тебя вдовой сделал. Я скоро уйду него – это страшный человек. Когда-нибудь он и со мной так поступит. Если уж Михал Василича не пожалел…

– Ты же говоришь, что им было чего делить? А с тобой что? Аль придумал, в отместку мне, эту историю?!

Василий посмотрел пристально в ее глаза и медленно перекрестился, затем, достав из-за пазухи, поцеловал нательный крест.