Читать книгу Амурский сокол. Путь Воина - Рамзан Саматов - Страница 8

На заиндевелую изгородь загона села сорока, покрутила головой, заинтересованно разглядывая собаку, и, застрекотав, полетела в направлении другого конца заснеженной поляны. Лайка проводила ее взглядом, поворачивая голову вслед удаляющейся птицы, и снова уставилась на входную дверь избы. Скоро должен выйти хозяин…

Открылась дверь и собака завиляла хвостом – вышел мальчик, одетый меховую шубу, щурясь от лучей яркого зимнего солнца, отражающихся на снежном покрове. За ним в такой же шубе из оленьих шкур, на манер тунгусов, появился Никодим. Шубу и штаны ему подарил Онганча – местный тунгусский охотник. Они оказались настолько удобными, что такие же шубку и штаники из оленьих шкур сшили маленькому Сереженьке.

– Иди сынок, погуляй, поиграйся с собачкой, – сказал мужчина. – Чингиз! Охраняй Сереженьку!

Пёс сделал стойку, затем, лизнув в лицо мальчика, побежал рядом с ним в сторону горки, сделанной Никодимом накануне.

– Сынок! – крикнул мужчина. – Я пойду в сарай. Посмотрю ножки Грозы. Что-то припадает правую переднюю – не потерял ли подкову…

Последние фразы Никодим говорил сам себе. Мальчик уже не слышал и не слушал – так был увлечён. Лишь махнув рукой на первую фразу, продолжил карабкаться на горку. Так Серёжа постигал первые азы самостоятельных тренировок по сообразительности, ловкости, силе, равновесию… Правда, пока в этих вопросах Чингиз опережал его по всем статьям. Хотя они были одного возраста, но пёс был взрослым, умным и опытным, а пятилетний Серёжа – только в самом начале постижения вкуса к жизни. Но у них были, кроме возраста, и некоторые схожие черты судьбы. Чингиз не раз вступал в схватки со зверями, спасая хозяина; горел в тайге, но вывел Никодима из-за стены огня. Серёжа тоже горел…

Эта трагическая история так сильно отразилась на неокрепшей психике мальчика, что пришлось Никодиму забрать его в тайгу, несмотря на малый возраст. В тот год Серёже исполнилось как раз три годика.

Марье давно не давали покоя слова приказчика Василия о том, что в смерти ее мужа виноват сам купец Афанасьев. И та пачка ассигнаций, которую он вручил самолично после похорон Михаила Васильевича, было лишь желанием откупиться, а не искренней помощью работодателя.

Однажды, после воскресной службы в церкви, отстав от прихожан, Марья подошла к купцу и сказала невзначай, поигрывая плечиками:

– Тут сорока на хвосте принесла, что муженька маво вовсе не медведь задрал… Давеча ко мне пристав благовещенский заходил. Все допытывался про ту историю.

– А ты, стало быть, сказала, что не медведя дело?!

– Я-то, Евсей Петрович, ничего не сказала. Откуда мне, глупой бабе, знать – медведь его задрал, али за бабу пострелялся с кем?!

Услышав последнюю фразу, Афанасьев остановился, исподлобья глянув на женщину, процедил сквозь зубы:

– Вот именно, что глупая! Знай, что говоришь! Какая стрельба, какая баба?

– Ой, Евсей Петрович! – воскликнула Марья, напустив на себя игривость. – Я ж говорю, что слухи. То там скажут, то тут. Откуда мне знать…

Афанасьев махнул рукой на ожидавших домочадцев, соединил пальцами другой руки, сложил на объемистом животе и, с прищуром посмотрев в глаза Марьи, проговорил назидательно:

– Вот что, Марья! Попридержи язык. С огнём играешь!

– Я что? Я ничего! Вот только не знаю, что и сказать, когда пристав в следующий раз придёт…

– Хорошо! Что ты хочешь? – спросил Евсей Петрович, поигрывая чётками. – Денег?!

В этот момент на Марью что-то нашло и она, вдруг посерьёзневшая, бросила со злостью в лицо самодовольному купцу:

– А верните мне мужа, Евсей Петрович! Вот я баба молодая да здоровая, три года как без мужа живу! Вот хочу, чтобы вернули мне мужа! На что мне ваши деньги!

– Успокойся, Марья! Люди смотрят. Деньги – это все! Без них в наше время ничего не делается. Зря ты так! Мужа я тебе не верну, а вот деньгами могу помочь. Только придержи язык – навредить не навредишь, а репутацию мне подпортишь!

– Ах, о репутации печётесь, Евсей Петрович?! А обо мне не подумали, когда в моего Мишеньку стреляли?

– Ты что?! – воскликнул купец, с ужасом в глазах. – Акстись! Не стрелял я в Мишу! Медведь задрал! И точка! Не слушай чужих наговоров!

– Да и я так думала, что наговаривают злые люди. Только вот пристав говорит, что свидетели нашлись… надо заяву написать… чтобы заново дело подняли…

На следующее утро Афанасьев помчался в управу и выяснил, что никакого дела нет – давно закрыто. Там был у него свой человечек, прикормленный. Тот сказал:

– Конечно, Евсей Петрович, ежели законная супруга али другой близкий родственник потребует, в силу новооткрывшихся обстоятельств, возобновить уголовное дело, то согласно Высочайше утвержденного Государь-Императором Уголовного уложения от марта двадцать второго…

– Ладно, хватит! Не было у него близких родственников. Только Марья. А Марью я сам возьму в оборот. На вот, держи, супруге твоей на панталоны… Только смотри у меня, ежели упустишь дело из рук, сам три шкуры спущу.

– Не извольте беспокоиться, Евсей Петрович, я уж догляжу… – сказал «человечек», зыркая глазами на деньги. – Главное, чтобы супруга усопшего дело не затеяла. Ежели она обратится к генерал-губернатору, то… Тут уж я буду бессилен…

Чиновник стыдливо прикрыл каким-то документом ассигнации, брошенные на стол купцом. Затем неуловимым движением опустил их в ящик стола.

Протоиерей верхнеблаговещенского прихода, в миру «отец Владимир», наказав дьякону закрыть ворота, вышел из церкви и направил стопы в сторону своего дома. Сегодня дел было много, слава Господи, задержался. Размеренными шагами двинулся в сторону дома. Его дом стоял через несколько дворов после марьиного. Вдруг в темноте мелькнула чья-то тень, но отец Владимир был подслеповат – не узнал. Зато отчетливо увидел всполохи пламени в окне дома Марьи.

– О, Господи! – воскликнул отец Владимир.

Затем обернулся в сторону церкви, перекрестился, увидел вышедшего закрыть ворота дьякона и, крикнув: « Бей в колокола! Пожар!», побежал к дому, охваченному огнём. Когда отец Владимир прибежал, то внутри дома вовсю полыхал пожар. Недолго думая, протоиерей облился водой из кадки, стоящей во дворе, накрыл голову полами рясы и ворвался в дом. В глаза бросилось распростертое женское тело на полу, детская голова с опалёнными волосами, а рядом – другой ребёнок в той же кроватке. Дети были без чувств. Схватив обоих в охапку, выскочил во двор и… его тут же окатили холодной водой, потушив горящую рясу. Он передал Серёжу и Дашу женщинам, прибежавшим под тревожный звон церковных колоколов. Хотел снова войти в дом, но на его руках повисли несколько человек, и вовремя – рухнула крыша.

– О, Господи! – воскликнул поп. – Прости нас за прегрешения наши… Дети живы хоть?!

– Живы, батюшка, живы! Только надышались дыма чуток. Но ничего, сейчас мы их молочком отпоим…

Серёжу к себе забрала соседка Марьи Глаша. Мальчик быстро очухался и стал плакать, приговаривая:

– Мама Маня, мама Маня, Никодимка! Никодимка-аа!

– Сереженька, не плачь, сердешный! На вот, попей молочка! Мама Маня уехала. А Никодимку позовём!

Глаша вместе с Феклой, как могли, успокаивали мальчика. Но он лишь к утру смог уснуть. Во сне вскрикивал, бредил, все звал Никодима.

За эти три года не было случая, чтобы Никодим не приезжал раз в две недели проведать Серёжу. Иной раз он оставался по нескольку дней. Он очень сдружился с мальчиком. Постепенно дружба и привязанность к Никодиму крепла и у Серёжи. С нетерпением ждал приезда «Никодимки» каждое воскресное утро.

Трагическую весть о пожаре лесной кондуктор узнал от тунгуса Онганчи и тут же засобирался в посёлок. Гнал постаревшую Грозу нещадно. В конце концов пришлось ее оставить у Дементьева – настолько лошадь обессилила. Взяв у Ивана свежего коня, погнал дальше. Верный Чингиз бежал рядом, лишь изредка останавливаясь возле ручейков или луж, чтобы хлебнуть несколько глотков воды. Он чувствовал: случилось что-то тревожное для хозяина, но понять пока не мог.

На месте красивого дома с резными наличниками стоял лишь остов русской печи, да головешки. Никодим остановился напротив, одной рукой придерживая коня, а второй почесывая, по обыкновению, затылок. Всюду запах гари, перебивающий все мысли и мешающий сосредоточиться. Тут и там разбросаны вещи, растасканы обгорелые бревна. Пережить пожар – все равно, что начать жизнь с начала, и то, если остался жив. Говорят, что пожар хуже вора – вор хоть стены оставит, а огонь не пощадит ничего. Казалось бы, всего неделю назад ты пил чай с хозяйкой этого дома, а теперь стоишь на улице, в потрясении взирая на остатки того, что нажито непосильным трудом. Невозможно представить, что милой Маши нет, что она в мучениях, страданиях погибла в огне пожарища. Никодим с силой сжал в кулаках уздечку, пытаясь преодолеть душевную боль.

В это время к нему выбежала из соседнего двора глашина дочка и позвала:

– Дядя Никодим! Дядя Никодим! Идемте к нам! Сережа у нас. Все вас зовет… Здравствуйте!

– Здравствуй Фекла! Как он? Плачет?!

– Да, дядя Никодим. Тетю Машу зовет и вас…

Сережа, как только увидел вошедшего Никодима, подбежал, обнял и больше не отпускал до самого отъезда. А то, что его надо забирать с собой, мужчина решил сразу – негоже оставлять у чужих людей.

– А что с Дашей? – спросил Никодим Глафиру.

– Есть небольшой ожог на плече, да половина волос обгорела. Но ничего! Вырастут… Ее забрал к себе в семью Евсей Петрович, слава господи! Мол, и мать, и отец работали на него, настала пора им оплатить, воспитав сироту. А от Сережки отказался, не стал брать… Сказал, что ему не нужен чужой байстрюк, достаточно одной Даши.

– Никодимка, я байстрюк? – спросил мальчик, сидящий на коленях мужчины.

Никодим приобнял Сережу, погладил по голове и сказал:

– Нет, ты – Сережа, Сергей, Сергей Петров сын. Отца твоего звали Петром. Запомни. И ты не останешься один. Не нужны нам никакие купцы. Поедешь со мной в тайгу.

У мальчика загорелись глаза. Он повернул голову, по-взрослому посмотрев в глаза Никодима, спросил:

– Правда?! Ты правда заберешь меня с собой?

– Конечно, сынок. Там есть у нас лошадь Гроза, Чингиз на улице дожидается. Будем жить вместе, не пропадем!

– Не пропадем! – воскликнул Сережа.

Перед отъездом Никодим, взяв Сережу за ручку, пошел в дом отца Владимира, поблагодарить и попрощаться. Протоиерей после пожара расхворался и лежал в постели, не вставая. Доктор, прибывший из Благовещенска, сказал, что отравился дымом. Этого знали и без него, а лучше бы помог. Но нет, сказал: «кушайте побольше фруктов, ягод и молитесь Богу», и был таков.

– Слабость вот в ногах, да сердце колет, – жаловался Никодиму отец Владимир. – Иногда тошнит… Уж третий день так лежу. Но ничего, Бог милостив, не оставит раба своего… Главное, дети живы. Спасены божьею рукой…

– Не хворайте, отец Владимир! А мы с Сереженькой будем молиться за вас! Вот кедровых орешков из тайги привез. Кушайте! Они силы дают…

– Благодарствую! Бог милостив!

– Благословите, батюшка! Нынче мы с Сереженькой уезжаем. Не знаю, свидимся ли?!

– Бог да благословит!

В Благовещенске на имеющиеся средства, не жалея денег, Никодим решил накупить детских вещей, чтобы хватило надолго. Хотя до зимы было еще долго, но теплые вещи тоже не помешают. Когда еще появится возможность приехать в город.

Они остановились у двухэтажного кирпичного здания, украшенного пилястрами, сандриками, рустами и другими архитектурными изысками. Мануфактурный магазин братьев Платоновых на улице Амурской торговал множеством товаров, нужных в хозяйстве.

Нагруженный свертками в одной руке, Сережой – в другой, Никодим столкнулся на выходе с Василием. Тот был, по обыкновению, разодет в яркие одежды: красная рубашка, зеленая черкеска и синие шаровары с желтыми лампасами. Завершали композицию блестящие хромовые сапоги и черная папаха с красным суконным верхом.

– Мое почтение, господин губернский секретарь! – воскликнул Василий, бросив взгляд на петлицы Никодима.

– Здорово, Василий! А ты все в приказчиках у Афанасьева? Или на казацкую службу подался?!

– Бери выше! Ушел я от него. Теперь я представитель торгового дома «Чурин и компания». Вот, нынче уезжаю в Харбин по делам торговли.

– Василий! – сказал с нажимом Никодим. – Скажи, это не твоих рук дело с пожаром в доме Марьи?

– Ты что, Никодим?! – искренне возмутился Василий. – За кого меня принимаешь? Я, может, парень и шебутной, но грех смертоубийства на душу не возьму… Тем более Марью. Я же ее любил.

– От любви до ненависти один шаг…

Василий отвернулся, сделал несколько шагов в сторону, затем решительно вернулся к Никодиму.

– Эх, была не была! Я все равно сюда уже не вернусь – останусь в Харбине.

Торговец приблизился поближе к уху Никодима и зашептал:

– Афанасьева это дело. Я Марью предупреждал, но она не послушалась меня… Не стоило ей ворошить то дело.

– Какое дело? – спросил озадаченно Никодим. – И при чем тут Евсей Петрович? Он же дочь Марьи к себе на воспитание забрал.

– Да потому, что это он убил Михаила. Я это самолично видел. А Марья пригрозила, что пожалуется губернатору. Вот Евсей Петрович и подговорил своих людей ее прибить, а дом поджечь… Афанасьеву все сходит с рук, везде свои люди…

– Ах, вот оно как… А что ж ты молчал? Не заявил, куда следует?!

– Ай, нет! Мне моя жизнь дороже. Ну, прощевайте, господин губернский секретарь! Вы ничего не слышали, а я вам ничего не говорил!

Василий развернулся на каблуках и исчез в глубине магазина. Высокие дубовые двери закрылись за ним, оставив Никодима в глубоких раздумьях.