Читать книгу Ученик Афериста: Змеиное Гнездо - Рита Гринстуотер - Страница 3

Не знаю, почему я вдруг вспомнил о Нике Моро. Наверное, потому что из актового зала, наконец, убрали его большую фотографию, к которой то и дело подносили цветы и свечи, как если бы Ник трагически погиб.

Думаю, школа настолько пыталась создать хоть какие-нибудь традиции, что уцепилась за исчезновение подростка как за спасительную соломинку для школьного духа или что-то в этом роде. Цель неплохая – классы нельзя было назвать дружными, бывшие выпускники по школьным временам не ностальгировали, в немногочисленные кружки и секции мало кто записывался добровольно, но превращать актовый зал в мавзолей памяти Ника Моро, смерть которого так и не была доказана – верх маразма.

Можно было бы списать мое негодование на то, что я горем убитый кузен пропавшего, но я не чувствовал себя так, будто задеты мои какие-то родственные чувства, скорее просто было стыдно за тех, кто носил к портрету цветы и свечи.

Толика иронии все же присутствовала в самой ситуации. Свечи решено было убрать, когда от огня вспыхнули старые пыльные шторы у сцены, а уже на второй год после исчезновения цветы никто не носил, вот и фотографию вскоре решено было спрятать подальше.

Долгое время сцена, как и сам актовый зал, пустовала – театральный кружок закрыли из-за отсутствия добровольцев участвовать в культурной жизни школы. Однако сегодня нас хоть и было человек тридцать, не больше, в зале, казалось, яблоку упасть негде.

Сейчас на сцене стоял директор Мюррей – пухлый, коротконогий, в нелепых брюках на подтяжках, болтавшихся на плечах, и покачивался из стороны в сторону, сложив руки за спиной.

– А я напоминаю, что школьная библиотека открыта для каждого, кто готов развиваться и быть верным традиции читать бумажные книги вместо того, чтоб портить зрение и смотреть в экран. – Голос у директора высокий, скрипучий, поэтому те, кто сидели в первом ряду, поежились от громкого возгласа. – Наш библиотекарь, известная вам мисс Дейли будет рада помочь каждому подобрать необходимую литературу, особенно в преддверии экзаменов, поэтому если кто хочет начать усиленную подготовку, то можно зайти в библиотеку со списком книг уже сегодня и… никто не хочет? Ну что ж, это дело каждого, но, помните, экзамены ближе, чем кажется!

Немного разочарованный отсутствием желания со стороны старшеклассников торчать лишние часы в удушливой библиотеке – помещении без окон, заставленном стеллажами, на которых пылились старые книги, которые, кажется, кроме мисс Дейли никто и не открывал, директор Мюррей поджал тонкие губы и, оглядев зал, приступил к оглашению второй новости.

– Уверен, что следующее объявление вы встретите куда более радостно, – воодушевленно жестикулируя планшетом, произнес он. – Как известно, наша школа всегда рада следовать традициям, а так же внедрять собственные в учебный процесс.

Я съехал вниз по стулу, уже понимая, к чему ведет директор Мюррей. Те ученики, чьи старшие братья и сестры окончили школу не так давно, тоже догадались, и обещанной радости на их лице не появилось.

– Я рад, что в последние годы наша школа не только дает ученикам необходимые знания, но и прививает необходимые социально-важные навыки, поэтому я рад сообщить, что следующие пять дней объявляются традиционными «Днями социальной ответственности»!

Мюррей произнес это таким задорным тоном, что Спенсер Мэйфорд, сидевший рядом со мной и не знавший, что такое «Дни социальной ответственности», вскочил на ноги и зааплодировал, явно подумав, что это что-то вроде так любимых и постоянно организовываемых им мероприятий.

Директор просиял, а я с постным выражением лица дернул Спенсера за руку и усадил обратно. Явно не понимающий моего траурного выражения лица, он одарил меня вопросительным взглядом своих светло-голубых глаз и чуть нахмурил брови.

– Потом, – шепнул я одними губами, потому как директор Мюррей как раз смотрел в нашу сторону. Уверен, он рассчитывал, что Спенсер как-то раззадорит одноклассников и те хотя бы улыбнутся, но лишь немногие последовали его примеру и вяло хлопнули пару раз в ладоши.

А Спенсер снова настроился слушать Мюррея с лучезарной улыбкой предвкушения всяких веселых интересностей, явно ожидая услышать подробности. Спорю на что угодно, Спенсер даже после того, как услышал бы правду о «Днях социальной ответственности», все равно бы перевел это в русло праздника.

В этом весь Спенсер Мэйфорд. Беспечная несокрушимая крепость жизнелюбия и позитива, чья широкая счастливая улыбка была бельмом на фоне непроницаемых лиц суровых жителей Оукберна. Уж кто знает, существует ли в этом мире хоть что-нибудь, что способно стереть эту улыбку с бледных губ Спенсера, есть ли хоть что-то, что может заставить его волноваться и беспокоиться… наверное, это его лучшая черта. А может и худшая, тут не разобрать четко.

Мы с ним из разных миров, это точно. Я довольно унылый заучка с весьма посредственными интересами, Спенсер же – буря, иначе и не сказать. Конечно, ему скучно здесь, в холодном Оукберне, он стремится разукрасить нашу размеренную серую жизнь бесконечным руслом праздника, как в фильмах. Или как в его родном городе, если он его помнит.

Школьные ярмарки домашнего печенья, фестиваль Средневековья, конкурсы талантов, благотворительные распродажи хлама с чердаков и еще десятки мероприятий, которые бесконечно организовывал Спенсер Мэйфорд и которыми грузил всю школу.

Как же тебе, Спенсер, не понять, что всем в этой школе плевать, даже мне, хоть я и участвовал во всем, чтоб тебя не расстраивать!

Ни у кого нет желания провести выходные за выпечкой печенья для ярмарки, никто не хочет тратить время на создание кольчуги из скрепок и проволоки для фестиваля – все просто хотят доучиться, получить аттестат и уехать их города в университет без перспективы дальнейшего общения с одноклассниками.

Спенсер отказывался это понимать и часто говорил, что все у нас получается, главное дать толчок и первому принести в школу то же печенье или кольчугу из скрепок. Самое интересное, что он был почти прав: многочисленные мероприятия все же проходили, но их участники вдохновлялись не примером Спенсера, а скорее желанием сдаться и поучаствовать, лишь бы он отстал.

Вот и в этот раз.

Он первым вскочил хлопать в ладоши, даже не вникая в суть объявления, но какой-то частью мозга понимая, что это мероприятие хоть как-то разнообразит стандартное «пришли в школу в девять – ушли в три». А значит, что если Спенсер решил устраивать веселье, то он достанет этим всех.

***

– Я не понимаю, – протянул Спенсер, грызя яблоко в столовой и щурясь от лучей солнца, выбившегося из-за туч и раздражающе светившего прямо в окно. – В чем проблема? Мюррей так ничего толком и не объяснил, а у всех такие кислые лица, как тогда, когда я предложил устроить четверг китайской культуры в прошлом году.

– Ты новенький, вот и не знаешь, – пожал плечами я.

– Эван, я учусь здесь с младшей школы.

– По меркам Оукберна, ты останешься новеньким вплоть до встречи выпускников.

– Которую устраивать буду тоже я, – уже с маниакальным предвкушением произнес Спенсер, мечтательно уставившись в окно. – Это будет в стиле «проверь интуицию», и в рамках главного конкурса вечера каждый будет угадывать кто кем стал в будущем, а тот, кто угадает больше всего получит приз. Да, думаю, это будет круто, надеюсь, большинство разъедется после школы, как планирует, иначе будет не интересно – все будут знать про всех все, Оукберн же маленький…

– Спенсер, – терпеливо позвал я, щелкнув пальцами у его носа. – Остановись.

Спенсер послушно мотнул головой, словно отгоняя мысли о вечеринке, которую он организует через двадцать лет, и, застегнув верхнюю пуговицу на своей рубашке, поинтересовался:

– Так что это за дни, про которые говорил Мюррей?

Я сделал глоток сока и тяжело вздохнул.

– «Дни принудительной социальной ответственности» – это квест, который вот уже десять лет, или около того, устраивают старшеклассникам. В течение пяти дней они выполняют задание, которое случайно выбирает Мюррей. Ну или то, где городу требуются лишние руки.

– Ну и что? – спросил Спенсер, снова зажмурившись от солнца. На солнце его невозможно светлые волосы блестели так, что прямо смотреть было немного сложно.

– А то, что задания бывают разные, – заверил я. – Брат, например, с семи утра и до вечера убирал мусор вдоль берега реки.

– Ой, тоже мне, трагедия, – закатил глаза Спенсер. – У нас чистая река.

– Я тоже так думал, – пожал плечами я. – Но, как оказалось, туристы оставляют после себя много дряни, вдобавок Джеймс рассказал, что они нашли у берега одежду, которую в тот же день конфисковала полиция. Конечно, он приврал, но то, что за пять дней намучился там, это я тебе точно говорю. А за год до него, моя кузина Виктория сортировала со своим классом мусор, в итоге подцепила что-то вроде лишая.

Спенсер явно не проникся всем ужасом возможно грозящей нам уборки территории или сортировки мусора, хоть я и не могу представить его с граблями и мусорными мешками.

– По мне так это лучше, чем сидеть в классе, – заявил он. – Если сравнивать физику и эти «дни принудительной социальной ответственности», то я лучше погребусь в мусоре, тем более что прям уж свалок у нас нет. Почему все склонны все драматизировать?

Я мог привести еще десяток вариантов того, что может ожидать нас со следующей недели, так как количество моих родственников, которые на себе прочувствовали новую традицию школы, составляло что-то около восьми человек, но если Спенсер вбил себе в голову предвкушение праздника, то никакие там мусор-лишай-грабли-мешки его не испугают.

– А когда нам скажут, куда нас направят? – спросил он.

– Думаю, к концу недели, – сказал я.

Впрочем, со сроками я несколько ошибся и радостный невесть почему директор Мюррей огласил новость сразу же после того, как перерыв на обед закончился.

***

– Помощь одиноким старикам? Вообще не проблема, – отозвался Спенсер, толкнув дверь и первым покинув здание школы.

Я поправил рюкзак на плече и безучастно пожал плечами.

– Ну, да, это более гуманно, чем ожидалось.

Мою точку зрения разделяли те, чьи братья и сестры делились впечатлениями о «днях принудительной социальной ответственности», приукрашивая такими кровожадно-жестокими подробностями, что невольно ожидаешь, будто тебя отправят на скотобойню или мыть в морге полы.

Спенсер же, не обремененный рассказами и пониманием того, что собой представляют эти дни, совершенно не удивился, и даже остался доволен, в отличие от одноклассников, которые все равно, из принципа, начинали ныть.

– Конечно, это правильно, тут Мюррей не прогадал. В Оукберне много одиноких стариков, и кто знает, возможно, нет, даже наверняка, мы однажды окажемся на их месте, – отозвался Спенсер. – Через шестьдесят лет мы с тобой будем такими же ворчливыми и грустными любителями обсуждать новости и свои больные суставы. Ты будешь сидеть днями у телевизора и ругать своих пятерых детей за то, что они звонят тебе только по праздникам раз в полгода, а я буду редко выходить из дома, потому что буду разбит смертью своей жены Дженет, с которой мы прожили вместе пятьдесят лет.

Видимо, представив себе эту картину, Спенсер судорожно вздохнул и опустился на скамейку. Надумать себе что-то, а потом впасть в депрессию по этому поводу – его любимое хобби, особенно когда разряжался телефон.

– Кто такая Дженет?

– Она работала стоматологом в Эдинбурге и мы познакомились, когда я сломал зуб, решив на спор перекусить арматуру, – произнес Спенсер, но, поймав мой взгляд, добавил. – Да, я только что ее придумал.

– Пошли уже, – фыркнул я, потянув его за руку. – Знаешь, у тебя крайне мрачная фантазия.

Спенсер прикрыл глаза.

– Это суровое ожидание неизбежного будущего. Я хотел сказать, что помогать старикам это естественно и правильно, только и всего.

– Наконец-то здравая мысль от тебя. Хотя, если уж говорить о нашей неизбежной старости, меня скорее будет раздражать участливый малолетка, который будет крутиться у меня за спиной и смотреть таким взглядом, будто ожидая, что я в любую секунду откинусь.

– Эван, ты чудовище, – серьезно сказал Спенсер.

Я усмехнулся и вышел за покрытые слоем плохо прокрашенной ржавчины школьные ворота, как услышал за спиной протяжный сигнал автомобиля. Спенсер, вытянув шею, взглянул на ожидавший его «Мерседес», на заднем сидении которого, глядя через опущенное стекло куда-то в сторону здания школы, удобно расположилась молодая брюнетка.

– Эбигейл-Орлиная Бровь, – сухо констатировал Спенсер. Его лучистые глаза тут же похолодели так, словно брюнетка была его личным кровным врагом.

Я не сдержал смешок. Новая пассия мистера Мэйфорда получила свое прозвище за широкие изогнутые брови, которые Спенсер часто сравнивал с взмахом крыльев орла. Прозвище прицепилось настолько, что я всякий раз издавал глупый смешок, часто неуместный, когда слушал очередную историю препираний друга с его мачехой, в которой непременно присутствовало упоминание «орлиных бровей».

– До завтра, – кивнул я, когда Спенсер нехотя поплелся к автомобилю.

Спенсер повернул голову и, улыбнувшись, махнул рукой, прежде чем сесть на заднее сидение.

Не очень понимая смысла гонять водителя туда и обратно, когда путь из школы к дому Мэйфордам, который находится пусть и на задворках, у реки, составляет пешком не так уж много, чтоб нельзя было пройтись по хорошей погоде, я проводил взглядом блестящий «Мерседес» и повернулся в сторону Флит-стрит.

Старожилы города, которых в Оукберне большинство, частенько говорили, что обойти весь город пешком можно минут за сорок, это если неторопливым шагом. Доля правды в этом была – путь от школы до дома номер девять на Флит-стрит проходил по дороге вдоль вереницы одинаковых двухэтажных домов, которая начиналась сразу же, стоило повернуть у бакалеи налево, и занимал от силы минут пятнадцать.

Если же на пути встречались многочисленные родственники и знакомые – минут тридцать.

«Родственники, нигде от них не спрятаться», – подумал я как раз, вежливо поздоровавшись с двоюродной теткой, которая как раз грузила пакеты из бакалеи в свой небольшой «Форд».

А иногда прятаться хотелось – семья большая, шумная, а город маленький.

Даже дома свой мини-бедлам. Толкнув входную дверь дома номер девять, я опустил рюкзак на тумбу и тут же поморщился от громкого крика мамы.

– Давай, давай, звони ей, а лучше сразу езжай к ней, как же это, год не вспоминали!

Мама кричала в гостиной, а значит прошмыгнуть в свою комнату, минуя ее, не выйдет. Поэтому, заглянув в сверкающую чистотой кухню, в которой странно смешались запахи моющих средств и чего-то жаренного, я вопросительно вскинул брови.

– Что опять? – спросил он шепотом у сестры, которая вяло ковыряла в тарелке с несолёной киноа и тертым сельдереем.

Джеки вынула из уха наушник и закатила глаза. Достав с полки тарелку, я осторожно снял с начищенной сковороды крышку. Тут же запах свиных отбивных и грибов ударил в нос, заглушив резкую вонь чистящих порошков и гелей, а Джеки издала судорожный то ли вздох, то ли хрип за моей спиной.

Я скосил глаза в ее сторону, и выглянул в коридор.

– Генри, клянусь, это была последняя капля! – Мама все еще бушевала, и, судя по звуку, что-то швырнул на пол, а значит конфликт и не думал подходить к логическому завершению.

– Давай тарелку, – шепнул я, и Джеки молниеносно протянула мне свою порцию с киноа и сельдереем.

Быстро опустив на тарелку сестры отбивную, я сунул тарелку обратно, и Джеки, опасливо косясь на дверь, принялась судорожно пилить отбивную вилкой.

– Суп будешь?

– Слишком долго есть.

– Диета полным ходом? – усмехнулся я, зачерпнув полный половник томатного супа.

– Да заткнись ты уже, – набив рот мясом, проворчала Джеки, подняв на меня шуточно-злобный взгляд.

Джеки всего тринадцать, но я уверен, что она вполне способна написать трехтомник советов вечно худеющим.

Я аккуратно опустил тарелку на стол, стараясь не расплескать ее содержимое, что с моей-то координацией было весьма вероятно, а Джеки, до неприличия быстро жуя, поежилась, когда наверху донесся особо пронзительный выкрик ругани.

– Даже не вникай, – посоветовала она, опередив мой вопрос. – Разберутся.

– Ты не умничай, а жуй быстрее, – посоветовал в ответ я. – А то скоро у мамы закончатся аргументы и она придет сюда.

Джеки снова отпилила вилкой кусок от мяса.

Между нами затянулась неловкая пауза. Общих тем у нас с Джеки не было, разница в возрасте тоже ощущалась, дружными нас не назвать – то, что я втихаря подкармливал ее едой, отличной от произведений из книги «Тысяча и один рецепт из сельдерея» можно назвать скорее жестом жалости сытого к голодному. Поэтому в те моменты, когда мы оставались одни, говорить нам с сестрой не было о чем.

– Так… как в школе? – поинтересовалась Джеки, тоже чувствуя гнетущее молчание.

– «Дни принудительной социальной ответственности».

– Ясно.

Отправив очередную ложку в рот, я прислушался к внезапной тишине, разбавленной лишь тихим звучанием музыки из наушников Джеки, и расслышал, наконец, шаркающие шаги в коридоре. Джеки быстро сунула мне вилку с наткнутой на нее недоеденной отбивной, а я успел молниеносно вытереть с блестящей поверхности стола капли красного супа, до того, как мама вошла в кухню, чуть подрагивая от ярости.

Кларисса Смоллетт была счастливой обладательницей блестящих волос пшеничного цвета, стянутых в высокий узел, огромных карих глаз, занимавших, казалось, половину ее чуть вытянутого лица, и бесчисленной коллекции цветастых кофточек на пуговках, в одну из которых она была одета сейчас. Аккуратистка до мозга костей во всем – от краев наглаженной юбки и до отсутствия хоть единой пылинки в самых труднодоступных местах, таких как дальний угол верхней полки, или щель между тумбой и стеной. Неудивительно, что мама очень сожалела, что двое из троих ее детей унаследовали мало того что отцовскую внешность, так еще и его сложности в поддержании элементарного порядка.

В отличие от старшего брата, который съехал год назад, я понимал, что разбросанные по комнате вещи маму не просто раздражают и доводят до дергающегося глаза, но еще так и манят, чтоб поскорее навести в комнате стерильную чистоту, после которой невозможно отыскать ни единой нужной вещи.

И даже несмотря на то, что самым криминальным, что можно было отыскать в моей комнате, была мятая пачка сигарет, забытая как-то Спенсером, перспектива того, что Кларисса Смоллетт заглянет в комнату, пока я в школе, начнет рыться в личных вещах и перекладывать их, меня пугала. А потому я давно взял себе за правило поддерживать в комнате порядок, пусть не такой идеальный, как хотелось бы маме, но достаточный для того, чтоб не лезть с уборкой и устраивать строгую ревизию личных вещей.

– Как дела в школе, дорогой? – Как-то не очень было слышать будничную фразу, произнесенную деланно-добродушным тоном, прекрасно видя, что мама внутри дрожит от ярости.

– Нормально, – коротко ответил я и набил рот едой, чтоб это избавило меня от возможности поддерживать диалог.

В последние пару лет конфликты родителей не сказать, что стали своеобразной нормой дома номер восемнадцать по Беркс-роуд, но участились заметно. Особенно учитывая факт того, что семья инспектора Смоллетта считалась примером счастливой семьи крохотного городка: муж на страже порядка, жена-домохозяйка, трое детей – спортсмен, юная балерина, ну и я тоже (как третий друг, который уныло шагает позади, потому что тротуар слишком узкий). Только собаки для полного счастья не хватало.

Самое интересное и абсурдное, я заметил, началось все с того же исчезновения Ника Моро. Отец приходил домой под утро, усталый и раздраженный, мама утром утешала младшую сестру, заверяя, что сын вернется, а вечером вклинивалась в ряды сплетниц (клянусь, эти женщины однажды сидели у нас в гостиной, пили чай с пирогом и смачно обсуждали, когда полиция обнаружит тело). Отца сплетни бесили, особенно когда это мешало расследованию, но куда больше его бесил тот факт, что мама, фактически, является их режиссером.

В какой момент что-то пошло не так, я не уловил. Три года прошло с тех пор, а отношения родителей держатся на очень формальных пожеланиях доброго утра и редкими разговорами ни о чем.

Мои мысли прервал звонкий хруст – Джеки отгрызла кусок от стебля сельдерея и с видимым усилием принялась жевать. Когда на кухню вошел отец, на лице которого, в отличие от маминого, и следа от недавней ссоры не осталось, настолько непринужденным был его вид, я подвинулся на угловом диване, освобождая ему место.

– Да поешь ты уже нормально, – произнес Генри Смоллетт, сев рядом и оглядев то ли чуть насмешливым, то ли критическим взглядом то, как Джеки ковыряет ложкой в киноа и жует сельдерей.

– С удовольствием, – одними губами шепнула Джеки.

Я усмехнулся, но маму фраза дочери не повеселила.

– Джеки, у тебя строгая безглютеновая диета, пожалуйста, не косись на хлеб.

– А то в пуанты не влезешь.

Безобидный подкол отца заставил маму резко ударить полотенцем по столу и едва не сбросить на пол корзинку с хлебом. Я, быстро подняв тарелку (как бы мама по и по ней полотенцем не прошлась), так и вжался в спинку углового дивана. Джеки, цокнув языком, встала из-за стола.

– Ты выставляешь меня деспотом в лице детей, – произнесла мама, не глядя на отца.

– Ты сама себя выставляешь.

Чувствуя, как взгляды родителей тут же сошлись на мне, я понял, что мешаю им в очередной раз обменяться претензиями. Неловко глядя в тарелку, я быстро доел, до неприличия быстро и, пробормотав что-то про домашнее задание, поспешил покинуть кухню, вслед за Джеки.

Как же я иногда был рад тому, что не в отличие от старшего брата и младшей сестры не стал тем канатом, который родители перетягивали друг на друга, словно соревнуясь, чья стратегия воспитания лучше. Папа таскал Джеймса по всем футбольным матчам и гордился тем, что растит спортсмена, мама же записала Джеки на балет и началась с тех пор для сестры черная полоса в жизни. Я же, не обладая ни выдающимися способностями спортсмена (все, что знаю о футболе – мяч круглый, ворота квадратные), ни грацией танцора, ни какими-либо другими ярко-выраженными талантами, избежал сверхнужной родительской заботы, и мое личное время было предоставлено мне и моим увлечениям, чему Джеки неимоверно завидовала.

И не только Джеки. Спенсер, который едва справлялся с количеством своих репетиторов, тоже изнывал, чаще вслух и громко, нежели про себя. Да и вообще нытье друг другу по поводу и без – главный постулат, на котором держалась наша дружба.

– Дядя Райли приехал, вот уж радость, – сухо сообщил Спенсер, когда я поделился с ним на следующее утро тем, как родители без устали сыпали ругательства в сторону друг друга, перекрикивая музыку в моих наушниках. – Такая радость, что, будь моя воля, я бы лучше ночевал в лесу под сосной на газетах, чем дома.

– Райли? Который в Камбодже живет? – припомнил я. – Он как-то приходил на родительский день вместо твоего отца. Он вроде нормальный.

– Как хорошо, что я, к сожалению, прогулял этот день, – закатил глаза Спенсер.

Райли Мэйфорда я видел, наверное, раза два в жизни. Тот, насколько я знал, гостил у брата и племянника редко и еще реже выходил в город, в котором и погулять-то толком негде, но как раз по родительскому дню трехгодичной давности, я запомнил его добродушное загорелое лицо. Запомнил не настолько хорошо, чтоб сходу назвать цвет его глаз или форму носа, но в памяти отпечаталось то, что Райли был гораздо приятнее своего старшего брата. Став фактически звездой того родительского дня благодаря легким шуткам, учтивости и умением действительно интересно рассказывать о своих путешествиях, Райли показался мне человеком по натуре своей легким, но Спенсер о дяде вспоминал лишь в подтексте «опять он приехал, наверное, деньги закончились».

– И что ты думаешь? – продолжил Спенсер фразу, которую я прослушал, глядя в вывешенное на стене объявление о «днях принудительной социальной ответственности». – Отца снова нет в городе, дед играет в гольф, и ужинали мы втроем: я, дядя Райли, и Эбигейл-Орлиная Бровь. Просто охренительная компания.

Я фыркнул, так и представив выражение лица друга, сидевшего за столом между этими своими двумя родственниками – ненавистной молодой мачехой и раздражающим дядей-путешественником.

– Вечер неловкого молчания?

– Да если бы. Райли снова завел свое это «о, я такой одухотворенный человек, я путешествую, занимаюсь спортом, в свободное от ничего не деланья время периодически пытаюсь защищать окружающую среду, а недавно освоил игру на арфе, а давайте посмотрим тысячу моих сэлфи».

То, что в семье Мэйфордов семейные связи отсутствовали напрочь, я знал и не удивлялся – мистер Мэйфорд был хроническим трудоголиком и компании сына предпочитал офис, Спенсер же обществу отца предпочитал кого угодно. Мне всегда было дико представить, как это, видеть отца раз в неделю и тут же сбежать из дома гулять, но сейчас, когда в моем дома происходили баталии родителей невесть за что, мы со Спенсером очень сроднились в желании оставаться от родных стен подальше.

Я поправил очки на переносице и внимательно осмотрел фамилии стариков, напротив фамилий учеников. Мелкий и практически нечитабельный почерк директора Мюррея всегда было сложно расшифровать с первого раза, и я, остановив палец на своей фамилии, провел линию к фамилии моего подопечного.

– Я отправляюсь к мисс Петерсон, – протянул Спенсер, прочитав свою строку раньше меня. – Вообще не проблема, она была моим учителем музыки. Я и не знал, что она одинока, у нее где-то есть дочь.

Мисс Петерсон я знал, что неудивительно в нашем городе, а вот имя человека, которое я прочитал напротив своего, видел впервые.

– Харви Хоган.

И обернулся назад, но одноклассники, тоже изучавшие список, явно не отвлекались на меня, лишь некоторые пожали плечами.

Зато Спенсер остановил взгляд на фамилии моего неизвестного подопечного и, кажется, чуть округлил глаза.

– Что? – поинтересовался я. – Знаешь его?

Удивительно, как он мог знать кого-то в Оукберне, притом, что не знал я, с моим-то количеством родни, друзей семьи, соседей и просто малознакомых людей, с которыми я по привычке здоровался, заходя в магазин или шагая по улице.

– Часто ошивается рядом с моим домом, – сообщил Спенсер, отмахнувшись. – Будто думает, раз у нас нет высокого забора с колючей проволокой, то это повод заглядывать нам в окна.

У меня перед глазами ясно предстала картина: одинокий старик Харви, бубня под нос ругательства, прокрадывается к величественному дому Мэйфордов, прячась в кипарисах у подъездной тропы, а затем подбирается ближе, чтоб заглянуть в огромные окна и выяснить, что это тут, в глуши, за богачи поселились.

Живо представив себе эдакого деда, я усмехнулся, уже предвкушая, как он будет посвящать меня в свои теории относительно Майкла Мэйфорда, как Спенсер, словно прочитав мои мысли, процедил:

– Мерзкий тип.

Конечно, я не стал пристыжать Спенсера касательно того, что невежливо так говорить о стариках. Нет, ну поставьте себя на место моего друга: просыпаетесь вы рано утром, с чашкой кофе направляетесь к окну, поднимаете жалюзи и первое, что видите перед собой – прижавшуюся к стеклу физиономию некого старика. И так из недели в неделю. Наверное, Спенсер раньше не рассказывал мне об этом, чтоб я громко не смеялся.

Я не сдержал смешок и хлопнул Спенсера по плечу.

Тема безумного деда, который ходил вокруг дома Мэйфордов и заглядывал в окна, веселила меня даже спустя пару часов, после того, как мы вышли из школы и неторопливо зашагали в тот самый дом, который покоя не давал Харви Хогану.

У Спенсера я бывал довольно часто, а летом, бывало, и неделями жил, по той простой причине, что с постоянными разъездами его отца, он, фактически, жил один, а мистер Мэйфорд, очередная мачеха и залетный дядя-путешественник скорее были гостями, нежели членами семьи. И, даже несмотря на то, что я был частым гостем в доме Мэйфордов, один я бы уж точно заблудился в лесу, прежде чем отыскать широкую тропу, высаженную с обеих сторон хвойными кустарниками, ведущую к дому. Хоть и не сказать, что у нас такой дремучий и густой лес, в котором легко потеряться, да и дом Мэфордов видно издали.

Большой и добротный, он выглядел слишком дорогим и стильным для того, чтоб тесниться на небольшом участке в черте города, где окна одного дома выходят на лужайку другого. Первый этаж отделан камнем, второй – массивным деревом, в огромных окнах часто горел теплый свет – ориентировочный огонек в лесу.

– Нет в кустах Харви Хогана? – фыркнул я, нарочито прищурившись.

Спенсер коротко улыбнулся и открыл стеклянную дверь.

Низенькая экономка Нора, облаченная в наглаженную белую рубашку и черную юбку ниже колен, тут же повернула голову и, поспешила к нам, цокая низкими каблуками удобных туфель.

– О, вот он как раз вернулся, – воскликнула экономка и, одними губами прошептав мне слова приветствия, протянула Спенсеру телефон. – Поздоровайся с папой.

– Чьим?

– Своим, – в один голос вразумили мы с Норой.

– Привет, папа, – не прижимая трубку к уху, проговорил Спенсер и вернул трубку экономке.

Чуть закатив глаза, Нора снова прижала телефон к уху и, легонько хлопнув меня по спине, пригласила войти.

– Майкл, пора бы вам уже открыть для себя понятие «отпуск». – Мы уже поднимались по лестнице, когда Нора продолжала разговор с хозяином дома.

Маршевая лестница из темного дерева была натерта до блеска и всегда, сколько я себя помню, казалась мне ужасно скользкой, даже стеклянные ограждения блестели, а ладонь так и соскальзывала с перил – на полироль кропотливая Нора не скупилась. Все мои мысли были о том, как бы не грохнуться на ступеньках, аж испарина на лбу выступила, Спенсер же, лихо перескакивая через одну ступеньку, явно не разделял моего страха поскользнуться.

– Я думал, Эбигейл дома, – протянул я, наконец, поднявшись на второй этаж.

Вот, чего не хватало на первом этаже – в последние полтора года, как я не приходил к Спенсеру, его молодая мачеха постоянно сидела у камина в гостиной, сонно переключала каналы, тыкая наугад длинным ногтем в кнопку на пульте, и, удостаивая и меня, и Спенсера бесцветным взглядом, снова поворачивалась к экрану. Иногда же, когда она была в особо хорошем настроении, могла поздороваться, а однажды даже поинтересовалась у меня, как прошел день.

– К счастью, нет, – бросил Спенсер, шагая в свою комнату мимо большой картины. – В свой плотный график лежания на диване она втиснула тренировки у Элис Моро. Ей настолько здесь скучно, что она ходит на все занятия.

Паталогическая ненависть Спенсера ко всем женщинам своего отца, казалось, питала его получше любой еды, воды и солнечной энергии. С одной стороны, это смешило, с другой же, иногда мне было жаль тех несчастных женщин, которые бежали из этого дома, проклиная и мистера Мэйфорда и его неугомонного сына.

– Мальчики, спускайтесь обедать! – громко позвала экономка, хлопнув по двери комнаты Спенсера, буквально только мы вошли.

Спенсер как раз протянул мне стопку тетрадей и обернулся, когда экономка вошла в комнату.

– Спасибо, я пришел за конспектами, – сказал я.

Когда я возвращался домой не голодным, мама смотрела на меня так, словно я не оправдал ее самых светлых ожиданий.

– Спенсер брал у тебя конспекты? Здорово, наконец-то начал учиться, – усмехнулась Нора, одарив Спенсера ласковым взглядом. – Еще б он хоть раз их открыл…

Сунув тетради, которые, чувствую, действительно остались неоткрытыми, в рюкзак, я направился к двери и Спенсер, последовав за мной, чтоб по обыкновению провести.

Снова вцепившись в перила и смотря под ноги, я направился вниз по лестнице.

– Надеюсь, мисс Петерсон не выставит тебя за дверь в первые пять минут твоих «дней принудительной социальной ответственности», – ехидно сказал я, поправив лямку рюкзака.

– А я надеюсь, что Харви Хоган тебя выставит, – фыркнул в ответ Спенсер и, открыв дверь, прислонился к косяку. – Потом расскажешь, что у него делал.

– Ну как что… уверен, он подрядит меня заглядывать к тебе в окна по утрам.

Спенсер невесело хмыкнул и, повернув голову, указал мне пальцем в сторону беседки, у которой, стоя на руках и свернувшись на газоне в немыслимую позу, замер высокий молодой мужчина, чьи пшеничного цвета волосы спадали на лоб и закрывали обзор.

Мы со Спенсером переглянулись и, не сговариваясь, одновременно и очень тихо, стараясь не шаркать обувью по каменной дорожке, направились к нему.

– Дядя Райли, что с тобой?! – гаркнул Спенсер, замерев позади и чуть наклонившись.

Райли Мэйфорд вздрогнул так, что опасно покосился и едва не упал.

– Нельзя же так подкрадываться.

– Простите, пожалуйста, мы думали, у вас спину прихватило, – ввернул я.

– Или что ты папин бурбон нашел раньше меня, – фыркнул Спенсер.

– Ну и дурные, – беззлобно отозвался Райли, снова восстановив равновесие. Мышцы его рук сильно напряглись. – Это же асана «Скорпион» или вришчикасана, как звучит на санскрите.

Райли повернул голову к нам, отчего шея его скрипнула, как несмазанная дверь.

– Йога – просветление, здоровье и покой. В ашраме я освоил многие техники…

– Я, пожалуй, пойду, – едва слышно протянул я

Спенсер и сам поспешил к двери, подальше от дядюшкиных россказней. Я направился было обратно к подъездной дороге, как замер.

Коренастая фигура в старой грязной куртке, не по погоде теплой, воровато выглядывала из-за кипариса и, издалека заметив меня, тут же юркнула обратно и понеслась в лесную чащу, нелепо размахивая руками.

– Какого…

– М? – протянул Райли, выпрямившись из своей асаны, и подошел ко мне, потирая шею. – Что там?

– Харви Хоган, – недоуменно произнес я, все еще глядя на то место, откуда только что на моих глазах бежал этот странный человек.

Райли сделал глоток воды с лимоном из своей пластиковой бутылки и поинтересовался:

– Кто такой Харви Хоган?

– Я не знаю.