Читать книгу Разбитый Адам - Роберт Олегович Киров - Страница 3

«Как странно мне», – думает Зекла сквозь тонкий сон, – «я вновь видела себя во сне. Горе… сделало меня другой. Будто ниспали чары. Но меня неустанно кто-то манит… там, в пустоте».

И вдруг на Зеклу наваливается такая горькая и острая тоска, что она бросается бежать в лес, в чем есть, наугад, желая раствориться в июльской ночи, в ее пульсирующей глубине… Как будто где-то под земляничным кустом в сумерках бьется ее собственное беззащитное сердце… Словно мотылек вспархивает она, чтобы попасть в огонь.

На следующее утро становится известно, что из Керженской секты исчезла не только Зекла. Суматохой воспользовались еще двое: Кириак, заболевший идеей «растворения» греха, и хлыст Николай, задумавший воспротивиться церковной системе через юродство Ничто ради. Оба они направляются в столицу Евразии – Новую Москву.

Парадокс христианского юродства действовал и в благодатные времена. Юродивому, отрекающемуся от людей, все равно нужны зрители, чтобы терпеть от них издевательства и наказания за провокации. Так ведет и Николая его юродский инстинкт.

«Пострадать хочется!»

Из числа керженских стяжателей наибольшее потрясение от истории Зеклы пережил юноша по имени Агат. Он младше Зеклы на пять лет и тайно питает к ней чувства любви. Агат никогда не говорил о своих чувствах, они почти не общались. Но когда он узнал о ее бесчестии, любовь его лишь стала более ясной и личной. Неподобающе личной для хлыста.

Матовый лоб, серо-зеленые глаза. В радужках от зрачка – прозрачные ветви. Взгляд этих глаз поглощает.

Слухи достигают ушей Агата спустя три недели. «Мать была в Оргороде, сказала, что видела ее… что Зекла пала… что скитается и зарабатывает блудом…»

Керженских хлыстов так никуда и не направляют. Но юношу беспокоит не это.

«Клеветники!» – в сердцах кричит он, и слезы брызжут из глаз. Сперва он узнает, что Бог мертв. Потом умирает Любовь…

«Простись… Если она умерла, поцелуй ее в лоб. Простись или… Нет! Не может быть. Любовь не умирает, любовь жива, любовь воскресит нас! Зекла, Зеклушка, я найду тебя, я помогу тебе, потерпи…»

. . . . .

Несколько дней Агат тянет с побегом. Желание увидеть Зеклу овладевает его существом сразу же, как он теряет ее. Наконец Агат дерзает и сбегает из Керженской общины. Он без остановки проходит все восемь часов пути. Добравшись до Оргорода, засыпает в подворотне.

– Здравствуйте, я могу здесь найти девушку по имени Зекла?

– Кусову, што ле? – морщится старая хлыстовка. – Госпожу? А-а, да, да, понимаю… – улыбается старуха, – что-что? Ждет она тебя, голубок. Агат, да? Помятый какой-то…

При входе Агата обдает запах мускатного ореха.

– Ах, здравствуй, мой милый друг! Я ждала тебя.

– Зекла! Я так боялся, что опоздаю… Мне так много нужно сказать тебе!..

Зекла улыбается и обволакивает мальчика руками. Их лица никогда не соприкасались так близко.

– Что это значит? И что ты делаешь здесь? Неужели это…

– О чем ты? Ах, да, чуть не забыла! У меня кое-что для тебя есть. Уверена, ты оценишь.

Зекла выходит из комнаты на пару минут.

Агат осматривается в просторной полусумрачной комнате. Окна завешены багровыми занавесками. Между оконными проемами – мебель из красного дерева. Роскошное ложе приковывает внимание Агата. Над ним висит картина: распятая богиня Иштар окружена хороводом хлыстов. Хлысты в огне…

«Я в блудном доме. Сомнений нет. Но как это произошло?.. Как я мог быть столь слеп?.. Зекла!..»

– Смотри, хочешь? – Зекла показывает бутылку вина, кокетливо прижимая и без уловок заметную грудь.

– Я сейчас не хочу замутнять свое сознание, – юноша сглатывает.

– Глупенький! Этим напитком ты не сможешь помрачить разум!

«Я не видел Зеклу всего лишь три недели, но мне кажется, что она прожила за это время несколько лет».

– Испив это, ты откроешь свое сознание для тех скупых остатков Святого Духа, что еще витают в нашем эфире.

– Неужели это…

– Это кровь Христа!

«Не может быть!» – проносится в уме Агата.

– Откуда?

– Позаимствовала у нашего Давидочки во время театрального представления.

– Подожди, мы не можем просто так…

– Можем!

Зекла открывает пробку и начинает медленно выливать освященную кровь на декольтированную грудь.

– Нет, нет, постой! – не зная, как не допустить проливания крови Христовой на землю, Агат припадает к Зеклиной груди, пытаясь устами собрать освященное вино.

Зекла смеется. Агат не замечает, что его язык уже слизывает вино с обнаженной груди растленной возлюбленной. Кровь мгновенно ударяет в пах. В его душе сращиваются похоть и сакральное, душа и грех.

– Нет, нет! – юноша отстраняется в отчаянии. – Этого не может быть!

Глаза Агата слезятся. Растленная сказка. Он не может сопротивляться, Зекла прижимает его голову к липкой и сладкой груди.

Все его лицо залито кровью Распятого. Его взгляд потерян и отчаян. Нет, Зекла уже не растленная девочка. Хладнокровный питон, сожравший плоды Древа Жизни.

– Невинный мальчик! Теперь ты знаешь, что значит грех, как тесно он сращен с нашим сердцем. Это тебе не книжки читать, поклоны давать. Это падение нашей души! И для того, чтобы стать подобным Христу, это сердце, что до сих пор, я вижу, толкает твою тщедушную кровь в половой член, это сердце нужно вырвать с корнем!

Она встает на колени и нежно обнимает Агата, сироту, от роду не знавшего никакой женской ласки. И говорит на уровне паха.

– Но так было при живом Христе. То есть тридцать три года с начала нашего летоисчисления. А теперь доказали и знают, что Бог мертв.

И для того, чтобы тебе креститься в его смерть… нужно покончить с собой. Да-да, ты не ослышался. Именно покончить – самому, а не умереть в бессмысленной и постыдной дряхлости. Иначе ты не займешь Его место.

– Нет, нет, ты не можешь так… Какое место? Ты мучаешь меня!

– Ах, Агатенок, ты оказался таким трусом, букашкой! Мне даже стыдно за тебя. Но я помогу тебе. Не переживай. Смерть можно обмануть. Главное, не на шутку наслать ее на себя.

А пока, я вижу, ты устал. Я сделаю тебе хорошо. Видишь, как ты напряжен. Бедненький…

Истомный звук вырывается из груди мальчика.

– Положись на меня. Ведь мы любим друг друга… Любим же, да? Это и будет началом твоей смерти.

– Я искал тебя… искал тебя, чтобы любить и воскреснуть.

– Для того чтобы воскреснуть, нужно умереть, – говорит Зекла и целиком проглатывает половой член юноши.

Когда Агат доходит до истечения, его ребра скручивает чувство опустошения, позора и немощи. Лицо искажает плач. Но нет слез, есть вкус желчи во рту и тошнота.

Зекла встает с ложа и одевается.

– Теперь все кончено, уходи.

– Для чего? Для чего ты растлила меня? Ты ведь знала, я люблю тебя, я не могу тебе сопротивляться…

– Лжец! Ты мог мне отказать. Слабак!

– Не надо…

– Теперь ты знаешь, что ты Ничто. Тебе и убивать себя не надо, чтобы умереть. Ибо ты Ничто, а Ничто не сможет занять место Отца, как червь не может занять место человека!

Агат бледнеет. Взгляд его становится болезненным. Он перестает понимать, что говорит Зекла, и в голове его начинают клубиться мысли: как она устроилась в этот блудный дом? Когда успела стать госпожой? И кто внушил ей эти дерзкие, жестокие идеи?

– Нет, это немыслимо! – восклицает Агат, на секунду выйдя из оцепенения.

– Бог мог бы сказать: «Кто следует заповедям Моим, тот достоин Меня». Но нет ничего дотошней и омерзительней для Бога, чем выхолощенное благочестие морализаторства. Даже для Мертвого Бога! Бог никогда не желал видеть нас «моральными».

Бог хотел, чтобы мы стали достойны Его. И нет другого пути, кроме как через грех. Потому что в противном случае «благочестие» – ничто. Оно не заслужено. Но только тогда тебе будет воздаяние и слава благочестивого, когда ты от греха откажешься, оторвешься, будучи к нему приращенным всем сердцем. Это и значит сораспяться и умереть для мира вместе с Христом. Мы родились, чтобы умереть. Совершенно умереть. Неужели ты никогда не думал об этом? У смерти свои гении.

Зекла толкает Агата на ложе и залезает на грудь обессилевшего мальчишки.

– Я же, милый мальчик, стараюсь прелюбодействовать как можно больше, я совершаю преступление против любви. Ты спросишь, зачем?

Пощечина.

– Чтобы как можно меньше людей держались за ветошь морали.

Пощечина.

– И когда эти обрывки вымоет шторм сладострастия, они останутся ни с чем, они завянут, как трава.

Не вздумай убрать ланиту!

Пощечина.

– Земля-хлыстовка, – пощечина, – столько веков ходит без глаз в бездне разложения, в яме, – град пощечин, – богооставленности!!! А-а-ах!..

Зекла снимает с мальчишки бедра и встает на ноги. Она глубоко дышит.

– Я же, Великая блудница, заставлю сполна ощутить настигшее горе. Я заставлю каждого выпить эту чашу до дна. И только сильные смогут. Для них уготован жребий, вдохновляющий гореть духом даже в Последнем веке – война! Священная война…

Ты еще не представляешь, какие судьбы уготованы нам Господом. Падение – часть замысла. Все в руках Божиих.

Скажи, разве без падения и греха мы бы познали сладость Распятия? Разве мы возгоревали бы по тому, что сладость эта растаяла с оттоком благодати? Нет, нам было бы все равно. И мы бы не имели смысла. Смысл безблагодатности в Утрате, в скорби величайшей, скорби безутешной.

Но для тебя у меня особый план. Ты умрешь для людей и Закона. Люди тебя осудят… например, за неуплату. Ведь денег у тебя нет, да?

– Есть около 10 монет.

– Ночь со мной стоит в десять раз больше! В тюрьме ты умрешь, как я и обещала тебе… Если не сгниет там твое тело до какой-нибудь счастливой амнистии, то уж точно душа твоя, такая слабая и хилая, умрет!

Зекла выходит из комнаты, сияя обнаженным телом. Через шесть минут появляются глашатаи порядка, ухмыляясь юношеской наготе. Повсюду разлита освященная кровь.

– Ах, подождите! – говорит Зекла.

Она приближается с ножницами к юноше и отрезает один из его длинных локонов.