Читать книгу Пробежка по углям - Роман Пивоваров - Страница 5

11 февраля, четверг

Здесь, в этом письме, я собираюсь написать не о самых приятных вещах, что случились со мной недавно. На самом деле, неохота рассказывать об уроках и тех придурках, что ошиваются в школе. Скучно. Правда, придется, потому что случилось это не в самом классе, не буду вдаваться в подробности, расскажу самое главное. Я никому не стал говорить, но этот парень… такого мерзкого сукиного сына надо еще поискать, он все разболтал.

Поверь, мне меньше всего хочется трепаться о всяких кретинах и снова вспоминать ту чушь, что он наболтал мне в туалете. Но раз уж я начал, придется продолжить.

Так вот, по литературе нам задали выучить любой стих Булата Окуджавы. И когда подошла моя очередь выходить к доске, тут-то я заволновался. Целую ночь учил, повторял-повторял, психовал от того, что забываю строчки, пока не заснул.

Я медленно поднялся со стула и так же очень медленно пошел вдоль рядов парт: время тянул, само собой. Иду не спеша, а эти гадкие лица смотрят на меня. Глаза прищурены, рты приоткрыты – мерзость. Почти все из них были гадкими, кроме лица училки, Вано и, может, еще новенькой с последней парты. Я стал у доски, тупясь взглядом на разрисованную крышку первой парты. Напрягал мозги. Всегда не понимал, почему, как только приходит время отвечать стихи, так обязательно надо выходить к доске, чем с места плохо?

Из всех стихов Окуджавы я выбрал «Памяти моего брата Гиви», мне он показался очень честным и грустным. Если ты читал его, то должен понять. Правда грустный стих.

Начал я, как ни странно, неплохо, только доскажу одну строчку, сразу вспомню следующую, и так одна за другой. Ох, я был рад, даже самому не верилось. Пока меня не переклинило в середине, я повторял «он похоронен и отпет…», раз 7 проговорил эту проклятую строчку, но ничего не вспоминалось. В рядах зашептались, послышались смешки. В конце концов я повернулся к училке и сказал, что не готов. Она сказала, что я хорошо начинал и ей жаль. В ее голосе не было злости, скорее досада или… не знаю даже что. После ее слов мне стало не по себе, я почувствовал себя как-то отвратительно глупо. Получается, она понадеялась на меня, а я ее подвел. В ту минуту я странно себя почувствовал: стало трудно дышать, и по телу прошла мелкая дрожь. Казалось, еще минута – и меня вырвет, или свалюсь на пол без сознания, а возможно, случится и то, и другое сразу. Мне правда становилось хреново. Я смотрел на разрисованную крышку парты: противные мультяшные морды корчили рожицы, показывали языки, картинка плыла перед глазами.

Я шел по коридору с этими унылыми серыми стенами, а поганые слезы текли по щекам. Ох, уж раскис я тогда, самому стыдно. Я крепко сжимал руки в кулак, дышалось тяжело, словно что-то застряло в груди.

В туалете меня чуть не вырвало по двум причинам: во-первых, от смеси запахов хлорки и мочи, и во-вторых, от вида плевков насвая⁶, как пожеванное куриное дерьмо. Даже расстроенным я помнил – их нужно обступать. Я повернул кран с холодной водой до упора, полилась ледяная вода. Повиснув над умывальником, я как следует высморкался. Набирал полные пригоршни ледяной воды и умывал горячее лицо. Минут через семь мне полегчало. Я пошел отлить в писсуар и нажал коленом кнопку слива. В этой школе полно дураков, и, наверное, я один смываю за собой, остальные только и знают, что бить мимо цели и обливать паршивые кнопки.

Я застегивал молнию брюк, как в туалет завалился этот кретин Звиад.

– Наша плакса не выучила стишок, ах ты бедненький… Уже позвонил мамочке, поплакался ей в трубочку?

Звиад вертелся перед зеркалами, что висели над умывальниками, мочил ладони водой и поправлял дурацкую челочку. Если тебе действительно хочется знать, какого черта он ко мне цепляется, ответ прост: таким как Звиад дай только повод. Им необязательно делать что-то плохое, они нападают на слабых ради веселья.

– Эй, плакса, ты чего там делаешь? Навалил в штанишки? Не волнуйся, мамочка купит другие в секондe.

Я видел в отражении противную улыбку с этими белыми зубами. Ох, как же я хотел его ударить, ты бы знал. Больше всего на свете хотел отделать по этой самодовольной роже.

Приглаживая шевелюру, он продолжал что-то вякать, мол, я со страху схватился за конец, но стоило мне встать рядом, как он дернул к первой умывалке, что у двери. Меня это рассмешило.

– Чего дохнешь? – спросил он таким невинным голоском, от которого мне стало еще смешнее. – От тебя пованивает.

Я пошел к сушилке, а он все поглядывал в зеркало, чем я занимаюсь у него за спиной.

– Стой, – сказал я после того, как развернулся и перекрыл ему выход. – Зачем тебе это… Скажи, зачем? – я знал зачем, всем «Звиадам» нашей планеты нравится цепляться. Пока ты в порядке – они сидят тихо, но стоит чему-то случиться – они тут как тут.

– Не понимаю, о чем ты, плакса?

– Зачем ты цепляешься ко мне? – мне хотелось его достать.

По его бегающим глазкам было заметно, как он нервничает. Стоит таких трепачей застать врасплох, и они уже не такие смелые, куда-то уходит их спокойствие.

– Убрал лапы, педик, – он оттолкнул мою руку и задрал голову, чтобы казаться выше. Он часто других обзывает педиками, пидорами, трахожопами, наверное потому, что в этом отношении с ним самим не все в порядке. – Разве ты не понял? Давай покажу, – я ожидал, что он меня ударит, и потому напрягся, даже почувствовал пресс через прослойку жира.

Мы вернулись к умывальникам.

– Теперь смотри, – сказал он, показывая на зеркало. – Что ты видишь?

Я видел зеркало, сплошь усыпанное высохшими каплями воды, разводами грязных пальцев, и где-то далеко наши отражения.

– Сказать, что я вижу? Рядом со мной стоит какой-то урод. Ты урод, и с этим ничего не поделаешь. Мамочка, наверное, тебе не говорила, но раньше с такими чудиками… Ну, ты понимаешь, со всякими уродствами… Вот, с ними разговор был короткий. Одних – топили, других – уносили в лес… В общем, не сюсюкались. Раньше люди были, что ли, гуманней.

Какой же я дурак, что стоял и слушал его треп. Меня так распирало от желания ударить его по гадкой роже, пока не начнет харкать кровью. Но я так ничего и не сделал, словно оцепенел. Ох, как я ненавижу себя за это. Со мной такое постоянно: стоит кому-то сказать мне что-нибудь обидное, я сразу цепенею. Не могу постоять за себя.

– Сам подумай, разве это справедливо, что тебя заставляют мучиться? К тому же ты учишься и живешь с нормальными людьми… Не представляю, насколько ты себя чувствуешь ущербным. Ну, ходишь ты на свои занятия уродцев и уже не корячишься на лыжных палках, ну и что дальше? Так и будешь всю свою убогую жизнь шляться по врачам, пить таблеточки, чтобы не трясло? А если забросишь свою дрочку, скажем, сляжешь с малярийной эболой на месяц, что тогда будет, снова на костыли или в колясочку. Нет, плакса, нельзя так… Я тебе по-дружески советую, кончай с этим. Собаки и те лучше живут…

– Понятно, – говорил я с хрипом, словно в один присест выкурил 200 сигарет. Удары сердца отдавались в горло, жилка на виске пульсировала, и я вспотел. – То есть ты предлагаешь мне пойти повеситься сегодня вечерком?

– Как бы тебе сказать… Я, конечно, не подстрекатель, но это было бы лучшим решением. В твоем положении. На твоем месте я бы даже не стал задумываться, – говорил он на полном серьезе, даже взгляд не отвел, ублюдок.

Перед глазами начинало плыть, становилось душно, я боялся, что слабое сердце меня прикончит. Я оперся об умывальник. Нужно было поскорее заканчивать с этой болтовней. За свои слова я мог огрести, но лучше так, чем разбить голову о плитку.

– Я не буду тебя бить, хотя так хочется, правда, хочется побить. Но я не буду. Жалко тебя, Звиад. Слышал, твой папаша как напьется, так бьет тебя, бедолагу, пока не надоест. Возможно, и насиловал пару раз, пока рядом никого нет. У тебя комплекс неполноценности, вот ты и отыгрываешься на слабых. Оно и понятно, почему ты цепляешься ко мне. А по выходным от нечего делать издеваешься над бродячими котами. Так ты душу отводишь?

– Знаешь, что, пидор? – у него задрожала нижняя губа. – Иди на хер.

Насчет того случая в туалете я никому не говорил, даже Вано. Я надеялся, что после нашей беседы Звиад наконец заткнется и забудет обо мне. Любой парень с мозгами так бы и поступил, но только не он. Этот фантазер придумал такую дикую историю, что поначалу я не знал, то ли смеяться, то ли еще сильнее смеяться. По его словам, я закрылся в кабинке туалета и весь в соплях жаловался маме на училку. Потом заорал, как ненавижу училку, бился головой о дверь и обещал сжечь ей машину. Затем я накричал на маму из-за того, что она меня не понимает и пригрозил покончить с собой. Да уж, такой бред даже психам не приснится.

Как бы ни было смешно, многие одноклассники съели эту чушь. Теперь я герой мема и купаюсь во внимании. Хотя обычно им удобно вообще меня не замечать. Больше всего бесят их дурацкие вопросы типа: «Ты это… Когда собираешься сделать это? Ну, убить себя?».

На том остроумие Звиада не закончилось: вчера я нашел в своей тетради дурацкий рисунок, где я стою, расставив ноги, а подо мной дымится горячий крендель. Сверху надпись: «Мамочка, кажется, я обделался?». Когда я это нашел, то услышал смешки на задних партах: компания Звиада ложилась со смеху. Звиад ехидно ухмылялся, опять король дураков. Но я-то помнил испуганный взгляд и трясущиеся губы.

Вспомнил, я ведь не досказал, чем решилась история со стихом. После урока училка сказала, что напротив моего имени в журнале стоит точка. Она предложила выучить стих на выходных, а в понедельник найти ее и ответить на перемене. Я так и сделал. Она похвалила меня, сказав, что у меня получилось прочувствовать слова. Я бы мог получить 9, но раз уж ответил со второй попытки, то штрафной балл. Я благодарен ей за возможность исправиться. И пусть не сказал лично (это не в моем стиле), то хотя бы попытаюсь исправиться. Если придется о ней писать, то вместо «училка» буду писать Хатия Томазовна.