Читать книгу Поэзия перевода. Избранные переводы Ханоха Дашевского - Сборник стихов, Сборник стихотворений - Страница 27

Обречён, кто живёт без меча и доспехов в Содоме,

и уверен, что стены крепки в его доме.

Ибо горе народу тому, когда ярость подходит к порогу,

матерям и младенцам, и Дому, где молятся Богу.

Горе мёртвым, чья кровь липнет к вражьим колёсам,

и овечьим стадам, и прозрачным ручьям, и покосам.

Горе рекам его и колодцам с их сладкой водой.

Гнёздам птиц его пёстрых, садов плодоносных расцвету.

Горе любящим страстно и горе поэту.

Горе ниве, где Богом взлелеян побег золотой.

Горе гроздьям его молодым, горе струнам.

Если близится враг – нет укрытья ни старым, ни юным.

И поднимет тогда обречённый народ этот вой

в луже крови своей, как затравленный зверь полевой.

Кто выходит с мечом за страну и народ,

ценит жизнь больше тех, кто уходит от боя.

После слёз и прощальных объятий

рады солнцу бойцы и грустят на закате.

Потому что им жизнь дорога – и не знают они,

что их ждёт: возвращенье домой или тлен,

отдают они родине то, что дороже всего:

кровь из вен.

Весел каждый солдат – пусть изношен мундир,

он величьем борьбы не готов пренебречь,

ибо ради народа он вынул свой меч.

И не хлебом он сыт, опьянён не вином,

но немеркнущим светом Иерусалима.

Он не дрогнет, и клятва его нерушима,

отраженье Давида сияет на нём.

Таким был древний Израиль, вступающий в Ханаан.

Таков возрождённый Израиль в дни скорби и ран.

Они с оружием пали…

Их голос умолк.

Они были веселы, юны – отборный Давидов полк.

Просты, как пастух Давид: в походной сумке ломоть.

Тебе хвалу из гробниц они воздадут, Господь!..

Не смертный прах их тела укрыл.

Из этого праха был создан Адам.

И скалу, на которой высился Храм,

из такого же праха Бог сотворил.

От них приходит истина к нам.

Свет, идущий от их могил,

озаряет сияньем того, кто слаб.

И в душе у него умирает раб.

То, чего не вернуть – нам дороже всего,

и в мелодии сфер скрыта тайна его;

то, что можно постичь – светит нашим глазам:

золотистым сиянием видится нам.

Мы – солдаты, пока наш порыв не угас,

наш сегодняшний день – поле брани для нас,

и велик в нём и блага и гнева запас.

И как прошлого образ – грядущего лик:

в нём величья и царства заветный кристалл.

А идущий к суду и правленью – велик:

в узел силы он ярость свою завязал.

Не лицо искажённое нашего дня,

не бессильная чья-то, из глины, рука —

из гранита тот будущий лик и огня,

и сиянье и твёрдость его – на века.

И грядущим и прошлым тот лик озарён:

от Синая горит до Синая, и мы

видим, как над рутиной возносится он —

и блаженны идущие в гору из тьмы.

Что за символы были на наших знамёнах

в дни Синайской пустыни, в дни Царства Давида?

И подобно кому нас могуществом благословляли

Праотец наш и Законодатель[65]?

И сбылись те великие благословенья:

Змей и Лев, и Орёл – мудрость, сила и власть,

на царях Самарии[66] и Иерусалима…

Но свершилось проклятье – и рухнул наш стяг.

По закону народа, проигравшего бой,

воркованьем голубки стал клич боевой,

стало блеяньем жалким рычание льва.

Но настанет пора – колесо повернётся,

и придёт этот день: день поднятия флагов,

по закону народа, вознёсшего меч.

Будет ворон на знамени вышит

предрекающий гибель врагам – как живой,

и ведущий ряды наши первые в бой:

в память воронов тех, кому домом родным

были семьдесят наших изгнаний[67], а пищею – прах

и глаза наших мёртвых в кровавых снегах.

Тот, на ком моя тень – в тени факела он:

не узнает свой дом,

даже близких забудет.

Ибо взору его открывается вдруг

то, что скрытым казалось за ближним холмом:

даль до края земли, за которой

как на утре Творения, высятся горы,

а над ними – огонь первозданной зари.

Вырывается плоть из теснин на простор

по закону стремленья, манящего сердце и взгляд —

и уходят дома, отступают деревья назад,

и поля и долины серебряных рек.

И в сиянье дороги идёт человек…

Голосистые птицы

за плечами его остаются, и только орёл

распростёр свои крылья над ним

и зовёт за собою вослед:

в небеса, где горит восходящий рассвет.

Облаков виноградины тёмных и зелень от края до края,

и сверкает плавник серебристый, из вод выплывая.

Нет пейзажа такого на склонах восточных Иерусалима,

ибо место пророчества здесь, и земля эта жаром палима.

Золотистые днём, здесь лиловы под вечер узоры,

словно шкуры оленей и львов на себя натянули здесь горы.

И не страшно, что древние львы и олени

встанут вдруг ото сна – и, свидетели всех поколений,

устремятся наверх, до небес доставая…

Может, спрыгнуть с горы, словно вдаль улетая?

И лететь к Иордану, как птица, крылами хранима,

возвещая союз Иордана и Иерусалима!