Читать книгу Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции - Сельма Лагерлеф, Сельма Лагерлёф - Страница 11

Но давайте вернемся немного назад. Покуда гуси издевались над лисом Смирре, мальчик украдкой перелез на большое дерево, забрался в брошенное беличье гнездо и, не дождавшись конца представления, уснул как мертвый. И немудрено – полночи просидел на тоненькой веточке и боялся закрыть глаза, чтобы не свалиться прямо в пасть Смирре.

Проснулся уже к вечеру и пригорюнился. Радоваться-то нечему. Гуси наверняка доставят его домой, и что делать дальше? Предстать перед родителями в виде гнома?

Он вернулся на озеро и понуро ждал приговора. Но никто даже словом не обмолвился. Будто и не было вчерашнего разговора.

Наверное, посчитали, что Белый слишком устал, чтобы перенести его домой.

На следующее утро гуси пустились в путь еще до рассвета. Теперь он окончательно уверился, что настал час расставания.

Но странно – ни его, ни Белого никто не гнал. Непонятно, почему им дана отсрочка. В чем дело? Должно быть, гуси не хотят отпускать Белого в обратный путь на голодный желудок. Ну и хорошо… Он радовался каждой минуте, отдаляющей его от возвращения. Сама мысль показаться родителям в таком виде была невыносима.

Они летели над Эведклостером. Большой парк и очень красивый старинный дом с мощеным двором и ухоженным старинным садом. Беседки и перголы, тщательно постриженные кусты, пруды, фонтаны, вечнозеленый газон, на обочинах высыпали первые весенние цветы.

И ни одного человека.

Гуси несколько раз облетели парк, убедились, что там и в самом деле никого нет, и теперь летели совсем низко.

– А это что за будка? А это что за будка? – закричал один из гусей, увидев собачью будку.

Из будки рванулся цепной пес и яростно залаял:

– И это вы называете будкой, вы, бродяги? Ослепли, что ли? Это замок, а не будка! Посмотрите, как много окон, какие красивые стены, какие порталы! А терраса? Жизнь отдать за такую террасу! Будка! Идиоты! Сад, и теплицы шикарные, и мрамор! – Он даже привзвизгнул. – Мрамор! Настоящий мрамор! Будка! Придет же в башку… И парк большой, там и бук, и орешник, и дуб, и елки с соснами, и косули бегают. И все это вы, чурбаны деревенские, называете будкой? Да вы поглядите, сколько вокруг всяких сараев и складов – целая деревня. И церковь есть, и пасторская усадьба… вы, неучи носатые, обозвали будкой самое большое поместье во всем Сконе! Висите в небе, дармоеды, и ничего под собой не видите. Здесь чуть не вся земля принадлежит хозяевам этой «будки»! Здесь монастырь когда-то был! И парк монастырский!

Все это пес пролаял на одном дыхании, а когда ему понадобилось набрать воздуха, гуси хором закричали:

– Кончай лаяться! Кончай лаяться! Мы не замок имели в виду, а твою будку! Твою будку!

Мальчишка хохотал от всей души. Но внезапно замолчал – ему стало грустно. Подумать только, сказал он себе, сколько бы я всего насмотрелся, если бы полетел с этими гусями в Лапландию! Да и вообще… в моем положении только скрыться куда-нибудь и дожидаться, пока опять стану человеком.

Гуси, полетав немного над парком, сели на поле и начали сосредоточенно выдергивать прошлогодние корешки. Мальчик уже знал, что они могут заниматься этим часами, и пошел в парк, начинавшийся сразу за полем. Наткнулся на орешник и стал высматривать, не висят ли там забытые осенью орехи. Настроение было так себе – он никак не мог отделаться от мысли, что очень скоро ему придется возвращаться домой. Ну и что… возвращаться так возвращаться. Ничего хорошего в этом путешествии. Голодно, холодно… Это да. И голодно, и холодно. Зато не надо работать и учить уроки.

– Нашел что-нибудь поесть?

Старая гусыня подошла так тихо, что он вздрогнул.

Он молча покачал головой, и Акка принялась ему помогать. Орехов и она не нашла, их просто не было, зато обнаружила несколько ягод на кусте шиповника. Он съел их с таким аппетитом, будто его угостили невесть каким деликатесом. Интересно, что сказала бы мама, узнав, что сын ее питается сырой рыбой и прошлогодним шиповником?

Гуси наконец наелись и полетели на озеро. До самого вечера они развлекались, приглашая Белого посоревноваться в самых различных видах спорта. Плавали, бегали и летали наперегонки. Мальчик ни на секунду не слезал со спины Белого, подбадривал и давал советы. Стоял такой шум и гогот, что наверняка слышно было даже в замке.

Устав, гуси улеглись на лед и пару часов отдыхали. А дальше началось то же самое – щипали корешки в поле, потом купались и играли в ледяной воде. Но как только зашло солнце, все как по команде вылезли на лед и заснули. Стоя, как всегда. И как это только у них получается?

«Вот это жизнь, – подумал мальчик, залезая под крыло Белого. – Мне бы так… но завтра меня наверняка отправят домой».

Вот если бы его взяли в Лапландию! Подумать только, можно бить баклуши с утра до вечера и не морочить голову разными обязанностями. Одна обязанность – найти что-нибудь поесть. Но теперь, с его-то росточком, ему так мало надо, что уж как-нибудь вышел бы из положения.

И ему представлялось, как много он увидит, какие приключения его ждут… Да, это вам не корпеть над учебниками и пасти глупых домашних гусей.

«Если бы мне только разрешили с ними лететь… если бы разрешили! Я бы даже не огорчился, что злой гном превратил меня в такую фитюльку…»

Эта мысль преследовала его и на следующий день. Но гуси почему-то так и не заикнулись, что ему пора возвращаться домой.

Среда прошла точно так же, как и вторник. Вольная жизнь среди гусей нравилась ему все больше и больше. Он воображал, что весь огромный монастырский парк принадлежит только ему. Что хорошего возвращаться в тесную хижину и к крошечному арендованному наделу.

Он уже, не веря в свое счастье, посчитал, что гуси решили взять его с собой, но на следующий день надежду как ветром сдуло.

Четверг начался точно так же. Гуси, перелетая с место на место, паслись на далеко раскинувшихся рыжих полях, а он бродил по парку в надежде найти что-то поесть. И опять к нему подошла Акка с Кебнекайсе, и опять спросила, удалось ли ему найти что-нибудь съестное. Он отрицательно покачал головой, и она нашла ему веточку тмина с крошечными семенами. Не такие уж они крошечные, подумал он. Это раньше они мне казались крошечными, а они вовсе не крошечные. В мизинец величиной.

Акка подождала, пока мальчик поест.

– Ты, как я посмотрю, сломя голову бегаешь по парку и в ус не дуешь, – сказала она. – А знаешь ли ты, сколько у тебя здесь врагов?

Врагов? Он и понятия не имел ни о каких врагах.

Акка начала говорить таким тоном, что наверняка загибала бы пальцы, если бы они у нее были.

Когда бегаешь по парку, остерегайся лис и куниц, сказала она. На берегу надо помнить, что есть такой зверь – выдра. Даже мощеные дворы в этих замках небезопасны – ласка может просочиться в самую маленькую дырочку. Если видишь сугроб прошлогодних листьев и хочешь поваляться, убедись, что там не прячется гадюка. Сейчас они еще в спячке, но уже просыпаются. В полях поглядывай на небо – не высматривает ли добычу орел, коршун, канюк или сокол? В орешниках охотится ястреб-перепелятник. Я уж не говорю о сороках и воронах – они, может, и не опасны, но доверять им нельзя. А если думаешь, что ночью тебя никто не видит, ошибаешься. Большие ночные совы летают так бесшумно, что и не заметишь.

Мальчик выслушал наставление опытной Акки и понял, что ему не уцелеть – чересчур уж много охотников им полакомиться. Не то чтобы он боялся смерти, но ему была неприятна сама мысль, что его могут съесть.

– А что делать, матушка Акка?

– Что делать? Подружиться с мелким лесным народцем, – без секунды промедления ответила Акка. – С белками, зайцами, зябликами, синицами, дятлами, жаворонками… Если станешь их другом, они всегда предупредят об опасности, спрячут, если нужно, а в случае чего соберутся все вместе и будут защищать.

Легко сказать! Ближе к вечеру он заговорил с белкой Сирле, но наткнулся на суровый отпор.

– Даже не надейся, – сказал Сирле. – Ни на меня, ни на других. Думаешь, мы не знаем, кто ты такой? Как же, как же! Нильс-гусепас. Разве не ты в прошлом году разорил гнездо ласточки, перебил скворчиные яйца, бросил воронят в запруду? А кто ловил дроздов в силки? И не только дроздов! Страшно сказать – ты ловил в силки белок! Так что справляйся сам и скажи спасибо, что мы не объединились и не выгнали тебя отсюда. Тебе место среди таких же злодеев, как ты. Нашелся сирота!

Если бы только он был настоящим мальчишкой, как раньше, если бы он был настоящим Нильсом Хольгерссоном, показал бы этому нахалу. А теперь… не только не нашелся, что ответить, но еще и испугался. А вдруг мелкий лесной народец, как его назвала Акка, доложит гусям, как он проказничал, когда был большим, и его тут же выгонят из стаи? Было такое, нечего отрицать, но сейчас-то, сейчас? Что он может напроказить при таких смехотворных размерах? Положим, кое-что все-таки может. Разорить гнездо, например. Перебить яйца… да мало ли что.

Но желания такого почему-то не было.

Не было такого желания. Наоборот, он старался вести себя как настоящий пай-мальчик, не выдернул ни перышка из гусиного крыла, никому грубо не ответил, а когда утром увидел Акку с Кебнекайсе, даже снял шапочку, поклонился и с трудом удержался, чтобы не шаркнуть ножкой.

Весь четверг не выходила из головы мысль, что гуси не хотят брать его с собой именно из-за жестоких выходок с домашней живностью. Белый, наверное, насплетничал. Плохо дело…

И в тот же вечер услышал новость: супругу Сирле поймали в силки и увезли куда-то. А ее детишки, четыре новорожденных бельчонка, теперь наверняка умрут с голода.

И он решил во что бы то ни стало помочь беличьему семейству. Насколько это ему удалось, вы уже знаете.

В пятницу пошел погулять по парку и услышал, как зяблики чуть не на каждом кусте наперебой распевают историю, как у Сирле похитили любимую супругу, как страдали ее бельчата и как мужественный гусиный пастух Нильс, ныне Тумметот, не побоялся проникнуть в человеческое логово и принес несчастной матери ее детишек.

– Кого-кого-кого – фьють – кого мы славим в парке? – пели зяблики, а некоторые даже уточняли: в монастырском парке. – Мы славим Тумме-тумме-тумметота – фьють! Тумме-тумме-тумметот спас бельчат! Тот-тот, самый тот Тумметот!

Пели зяблики довольно нестройно, но среди них выделялся один – наверное, среди зябликов он считался крупным поэтом. Он с выражением декламировал, а хор после каждой строчки высвистывал: «Тот-тот Тумметот!»

Зяблик сделал паузу, потом негромко сказал прозой:

– Тумметот выше классом, чем гусепас Нильс Хольгерссон. Гусепас ниже, а Тумметот выше. Не ростом, а классом. Поняли?

И замолчал. Наверное, кончилось вдохновение. Зато весь парк, от макушек деревьев до молодой поросли, наполнился пением, щебетом, щелканьем, бормотаньем и чириканьем, и среди этого нестройного шума ясно выделялось без конца повторяемое имя: Тумметот! Тумметот!

– Теперь все будет по-другому! Все-все-все! – пели зяблики. – Сирле накормит Тумметота орешками! С зайцами – в догонялки! Кто кого! А если появится злодей Смирре, косуля посадит Тумметота на спину – и след простыл! А синички спасут его от ястребов! А все, кто умеет петь, то есть мы, зяблики… ну еще разные соловьи и жаворонки, они тоже что-то там чирикают… все, кто умеет петь, будут вечно воспевать подвиг Тумметота! Он совершил подвиг, рискуя собственной жизнью! Хотя где им, соловьям…

Мальчик был совершенно уверен, что этот гомон слышали и Акка, и другие гуси, – его нельзя было не услышать. Но день прошел как обычно – никто не сказал ни слова. Позволят ли ему остаться с гусями или отправят домой?

Гуси паслись на полях в окрестностях монастырского парка до субботы. Лис Смирре не показывался, но они прекрасно знали, что он прячется где-то поблизости, и это отравляло существование. Акка понимала, что после такого оскорбления он их в покое не оставит. Она подняла стаю, и гуси, пролетев несколько десятков километров, сели в Витшёвле.

Я уже рассказала, как там, в Витшёвле, бедному Белому чуть не подрезали крылья. Рассказывала, как мальчик проявил чудеса храбрости и изобретательности, чтобы найти своего друга и покровителя и вернуть ему свободу.

А в субботу вечером, когда мальчуган со спасенным Белым вернулись на озеро Вомбшён, он, само собой, ждал одобрения – все же неплохо потрудился за день! Но куда там! Гуси, которые обычно не скупились на комплименты, молчали. Друг друга нахваливали почем зря, а тут словно воды в рот набрали. Он так и не дождался слов, которые ему так хотелось услышать.

И опять настало воскресенье. Прошла целая неделя, как его заколдовали, а он нисколько не подрос.

Но теперь его это не волновало. Он устроился на ветке ивы у самого берега и дул в тростниковую дудочку. На других ветвях сидело столько птиц, что он удивлялся, как же все они поместились на сравнительно небольшом кустике. Синицы, зяблики, скворцы – кого там только не было. Сидели, распевали свои песни и пробовали научить его подражать им. Многого он не достиг – играл так фальшиво, что у несчастных учителей перья вставали дыбом. При каждой неверной ноте они вздрагивали, восклицали: «О, нет!» – и чуть не хлопались в обморок.

Мальчик так развеселился, что уронил дудочку. Спрыгнул с куста, поднял свой нехитрый инструмент и попробовал еще раз, но дело не шло.

– Ты сегодня играешь даже хуже, чем обычно, – пеняли ему птички. – Ни одной верной ноты. Где ты витаешь, Тумметот?

– Я о другом думаю…

А думал он только об одном: позволят ему остаться в стае диких гусей или пошлют домой?..

И вдруг замер – к нему длинной шеренгой приближалась вся стая во главе с Аккой с Кебнекайсе. Гуси шли медленнее, чем обычно, очень торжественно, и смотрели на мальчика ласково и одобрительно. Мальчуган понял: решается его судьба, и решается в лучшую сторону. У него даже защекотало в животе от радости.

– Я понимаю, Тумметот, – тихо сказала Акка, – я понимаю, ты удивлен и обижен. Я даже не сказала тебе спасибо, а ведь ты спас меня из лап Смирре. Но я не мастерица на слова и считаю, что добро делают не словами, а делами. И думаю, что сумела тебя отблагодарить. Я послала гонца к этому гному, который тебя заколдовал. Он не ответил. Я послала еще одного, потом еще. Я просила сказать ему, что ты проявил себя как настоящий герой. И в конце концов гном велел передать, что, как только ты вернешься домой, он тебя расколдует. Ты опять станешь нормальным человеком, а не Тумметотом.

Но подумать только! Мальчик нисколько не обрадовался. Он был так счастлив, когда Акка начала свою речь, а сейчас… а сейчас у него задрожали губы, и он, не сказав ни слова, отвернулся и заплакал.

– Это еще что такое? – удивилась Акка. – Тебе этого недостаточно? Ты ждал чего-то большего?

Нет, большего он не ждал. Он ждал меньшего. Он ждал простых слов: мы берем тебя в Лапландию. Всего-то. Мечтал разделить с гусями их беззаботную жизнь, смеяться их шуткам, лететь с ними высоко над землей… Ничего этого не будет. Ни-че-го.

Плач перешел в рыдание.

– Я… я… – пролепетал он и всхлипнул, – я хочу лететь с вами… в Лапландию…

– Ну что ж, Тумметот, – удивилась Акка с Кебнекайсе, – вот ты как решил… Но должна тебя предупредить: я давно знаю этого вашего гнома. Капризный и раздражительный старикашка. Он и в молодости был вредным, а сейчас и подавно. И если ты не примешь его предложение сейчас, я не уверена… не уверена, что оно останется в силе, когда мы полетим назад. И сумею ли я улестить его еще раз.

Странное дело… А может, и не странное, может, так иногда и бывает.

Этот мальчик, Нильс Хольгерссон, прожил на свете уже четырнадцать лет и никогда никого не любил. Не особенно любил мать с отцом, не любил учителя, не любил одноклассников, соседских мальчишек… Впрочем, не совсем так. Не то чтобы не любил – ему было все равно. Все, что ему ни предлагали, он считал скукой и занудством. Неважно, шла ли речь о работе, о школе или о детских играх.

И тосковать ему было не о ком и не о чем.

Единственные два человека, с кем ему было весело и легко, – это Оса, которая, так же как и он, пасла гусей, и малыш Мате. Но и без этих двоих он мог бы обойтись.

– Не хочу быть человеком! – прорыдал мальчуган. – Не хочу! Я хочу лететь с вами в Лап… лап… ландию! Я так старался, чтобы вы меня взяли! Целую неделю!

– А кто тебе запрещает? Оставайся с нами, сколько захочешь, – всплеснула крыльями Акка. – Но смотри, как бы потом не пожалеть.

– Мне не о чем жалеть! Мне никогда не было так хорошо, как с вами!

– Значит, так тому и быть.

– Спасибо… – У мальчика по-прежнему текли слезы и никак не хотели остановиться.

Но теперь он плакал от счастья.