Читать книгу Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции - Сельма Лагерлеф, Сельма Лагерлёф - Страница 18

Пятница, 1 апреля

Ни гуси, ни изгнанный со своих охотничьих угодий в Сконе лис Смирре даже предположить не могли, что когда-нибудь встретятся. Это казалось невероятным. Но гуси, напуганные задержавшейся в Смоланде зимой, выбрали путь через Блекинге, а изгнанник, преступивший Закон леса, направился именно туда. Совершенно случайное совпадение. Он бродил по северу провинции и проклинал судьбу. Ему не встретился ни один птичий двор, в обширных лесах он не нашел ни одной косули с косулятами. Сказать, что лис был недоволен, мало. Он был в ярости.

Как-то к вечеру Смирре бродил в окрестностях речки Роннебю в пустынном, словно бы вымершем лесу и услышал знакомые крики. Поднял голову и увидел стаю гусей. Он не спутал бы эту стаю ни с одной в мире: в середине летел крупный белоснежный гусь.

Это была стая Акки с Кебнекайсе.

Он погнался за гусями. Даже не из-за голода, хотя и в самом деле был голоден. Но голод можно пережить. Главное – отомстить за пережитое унижение. Смирре бежал и то и дело поднимал голову – не ошибся ли в направлении? Нет, не ошибся: как он и предполагал, гуси взяли курс на восток. Долетев до речки, они изменили направление и взяли курс на юг. Ясно, ищут место для ночевки на берегу. Там-то он их и возьмет. Даже и трудов особых не понадобится, подумал лис и облизнулся.

Но облизнулся зря. Увидел выбранное Аккой с Кебнекайсе место, и ему сразу стало ясно – там они в безопасности.

Роннебю – не такая уж большая и уж совсем не полноводная река. Небольшая речка. Но речка эта широко известна своими сказочно красивыми берегами. Она течет между высокими, величественными скалами. Скалы эти подымаются из воды почти отвесно, но на малейших уступах растут и жимолость, и черемуха, и боярышник, и клен, и ольха, и ракита. Нет ничего прекраснее, чем в теплый летний день плыть на лодке и любоваться всей этой мягкой, ласковой зеленью, непостижимым усилием примостившейся на суровых скалах.

Но сейчас, когда зима еще не совсем сдала свои полномочия, деревья стояли голые и печальные. Да и красотой пейзажа восхищаться было некому. А дикие горные гуси вовсе и не думали ни про какую красоту. Они радовались удаче: нашли полоску песка на берегу реки, крошечную, но все же достаточную, чтобы разместилась вся стая. Перед ними кипела вода в порогах, а за спиной высилась крутая, неприступная скала. Мало того, их и увидеть-то было трудно сквозь густое переплетение ветвей прилепившихся на скале деревьев. Лучше не придумаешь.

Уставшие птицы тут же, как по команде, уснули.

Но мальчику не спалось. Повторилась вчерашняя история: как только зашло солнце, его охватили страх и тоска по людям. Он свернулся под крылом Белого. Тепло, но здесь ничего не видно и не слышно. Если Белому что-то будет грозить, он не сможет его защитить.

Мальчуган высунул голову и прислушался. Откуда появляются ночью все эти шорохи и шепоты? И еще какие-то загадочные, но, несомненно, угрожающие звуки. Ему стало не по себе. Он выбрался из-под крыла и спрыгнул на песок. Лучше быть начеку.

А Смирре стоял на краю обрыва и размышлял.

Надо спуститься по отвесной скале. Если не сверзишься, придется плыть по бурной речке. Промокнешь до костей, а еще неизвестно, удастся ли незамеченным подобраться к пятачку, где устроились на ночлег гуси. Из этой затеи ничего не выйдет. Эта банда слишком умна для тебя, Смирре. Пора с этим кончать. Пора прислушаться к доводам разума.

Но лисам, как известно, очень трудно менять планы на ходу. Смирре подполз к самому краю скалы и лег, не сводя глаз с гусей. Лежал и подзуживал сам себя, вспоминал все неприятности, которые ему пришлось вынести из-за этой проклятой стаи. Это из-за них его выслали из Сконе, это из-за них он сейчас бедствует в этом нищем Блекинге. И под конец Смирре так себя накрутил, что уже не думал, как бы ему полакомиться гусятиной. Пусть они все сдохнут, даже если достанутся не ему, а кому-то другому.

Он чуть не терял сознание от ярости, когда услышал на высокой сосне какой-то шорох. Лис поднял глаза и увидел белку, с невероятной скоростью взбегающую по стволу. За ней гналась куница. Он замер, наблюдая за охотой. Белка прыгала с ветки на ветку так легко, словно была уверена, что сможет в случае чего и полететь. Куница уступала ей в ловкости, но тоже мчалась так быстро, будто по отвесному стволу были проложены специальные тропки для куниц.

«Умей я наполовину так хорошо лазать, гусям бы не поздоровилось, – с досадой подумал Смирре. – Поглядел бы, каково им спится там, на берегу».

Куница в конце концов изловчилась, поймала белку и спустилась с дерева. Смирре подошел и остановился в нескольких шагах, всем своим видом показывая, что не имеет ни малейшего намерения претендовать на добычу. Вежливо поздоровался и поздравил с удачной охотой.

Лисы – большие дипломаты, мастера выбирать правильные слова. А превзойти их в умении польстить собеседнику просто невозможно.

А куница… что ж, куница. Куница, со своим тонким, вытянутым телом, красивой головкой, блестящей, ухоженной меховой шубкой с палевым воротником, просто чудо гармонии, изящества и красоты. Но, несмотря на аристократическую внешность, куницы в глубине души остались такими же неотесанными лесными отшельниками, какими и были тысячи лет назад. Она даже не озаботилась ответить на вежливое обращение.

– И все же удивительно, – продолжил лис, не обратив внимания на явную неприветливость. – Удивительно вот что: такая охотница, как ты, и такая жалкая добыча! Зачем тебе этот хвостатый уродец? У тебя под носом великолепная дичь! – Он закрыл глаза, подвигал носом и поцокал языком, наглядно показывая, какая великолепная дичь под носом у куницы.

Смирре сделал паузу, но ответа не дождался. Куница оскалила свои белые, неприятно острые зубы, проворчала что-то и отвернулась.

– Неужели ты не видела диких гусей под горой? – с притворным изумлением спросил Смирре. – Наверняка видела… но я тебя понимаю. Ты, конечно, скалолаз хоть куда, но не настолько, чтобы спуститься по этому обрыву.

На этот раз ответа ждать не пришлось. Куница подскочила к лису, ее гладкая, волосок к волоску, шерстка встала дыбом, глаза засверкали, спина угрожающе изогнулась.

– Ты видел гусей? – прошипела она. – А ну говори, а то горло перекушу!

– Могла бы быть повежливей, – огрызнулся лис, на секунду забывший дипломатический протокол. – Да я вдвое больше тебя, так что кто кому и что перекусит – это еще вопрос. И нечего грубить, я и сам собирался показать тебе гусей.

В следующую секунду змеиное тельце куницы уже скользило по крутому обрыву, от ветки к ветке.

– Такое красивое создание – и такое жестокое сердце, – вздохнул Смирре. – Не знаю уж, дождусь ли я благодарности от Акки…

Он следил краем глаза за головокружительным спуском куницы и с нетерпением ждал, когда же услышит предсмертный вопль гуся. Но никакого вопля не дождался. Куница сорвалась с ветки и плюхнулась в речку, подняв фонтан брызг. И почти одновременно лис услышал сонные удары крыльев улетающих гусей.

Он хотел было сразу помчаться по их следу, но его разбирало любопытство: что же случилось? Лис сел, обернул ноги хвостом и дождался, пока появится мокрая, жалкая куница. Она все время вытирала передними лапками морду. Вид у нее был обескураженный.

– Показалось мне или нет? – ехидно спросил лис. – Кто это там свалился в воду, как гнилая репа? Что за растяпа?

– Никакая я не растяпа, – огрызнулась куница, стараясь выровнять дыхание. – Я уже сидела… на самой нижней ветке! Выбирала, кто пожирнее. Может, даже и не одного. Но тут какой-то мерзкий коротыш, не больше этой поганой белки, запустил мне в лоб камнем… да так звезданул, гаденыш, что я свалилась в воду… А когда вылезла…

Тут куница осеклась и удивленно оглянулась – слушатель исчез. Он уже был далеко – бежал привычным лисьим аллюром. Боялся потерять стаю из вида.

Акка летела на юг, присматривала место. Солнце село, но ночной мрак еще не опустился до самого горизонта. Там постепенно темнела сизая, с бирюзовыми прослойками полоса, а высоко в небе уже стояла яркая восковая луна. Вполне можно было различить, что делается внизу. К тому же Акка хорошо знала эти края – не первый раз весенние ветры заносили ее в Блекинге.

Поначалу она следовала течению реки. В лунном свете река напоминала своим тусклым блеском огромную черную змею. Так стая добралась до всем известного Юпафорса, глубокого порога, где река сначала прячется в подземное русло, а уже оттуда прозрачным живым потоком низвергается в узкую расщелину, разбивается на миллиарды цветных брызг и превращается в пышную, урчащую пену. Прямо под водопадом из воды торчало несколько камней, окруженных ревущими водоворотами.

Здесь тоже неплохое место для ночлега, особенно если учесть, что в это время дня люди здесь никогда не бывают. Всего несколько часов назад, когда еще светило солнце, и речи не было, чтобы здесь заночевать. Совсем рядом бумажная фабрика, а по другую сторону реки – заповедник, куда двуногие приезжают полюбоваться красивым и величественным зрелищем водопада.

Но гусям и теперь было не до красоты. Их неотвратимо клонило в сон, и вряд ли кто из них оценил великолепие пейзажа. Наоборот, перспектива провести ночь на холодных и скользких камнях, под неумолчный шум бушующей реки, мало их радовала.

Но примириться можно со всем. С шумом, с неудобствами – лишь бы подальше от хищников.

Гуси заснули, не успев даже как следует устроиться на камнях. Но мальчику опять не спалось. Вдруг что-то случится с Белым? И тогда ему уже никогда, никогда не стать человеком.

А Смирре был тут как тут. Он остановился на скале у порога, увидел в самой его середине гусей, окруженных клубами пены, и понял, что ему до них опять не добраться.

Игра и на этот раз проиграна.

Лис не мог заставить себя признать поражение. Он сидел на камне и смотрел, не отрываясь, на недоступных гусей. Сидел и все больше убеждал себя: он, Смирре, обязан отомстить за унижение. На карту поставлена его репутация великого охотника.

И тут из бурлящей реки вынырнула выдра с большой рыбиной в зубах. Смирре кинулся к ней, но остановился – не дай бог решит, что он собрался отнять у нее добычу.

– Странное ты существо, – сказал Смирре в пространство, вроде бы ни к кому не обращаясь. – Рыбкой пробавляешься, а кругом полно диких гусей.

Ему уже было не до дипломатии. Обычно он говорил затейливо, льстиво и убедительно, но на этот раз решил брать быка за рога.

Выдра даже не повернула головы – она, как и все выдры, часто меняла место жительства, не раз бывала на озере Вомбшён и прекрасно знала лиса.

– Знаю я тебя, Смирре. Хочешь выманить у меня форельку?

– А, это ты, Грипе, – обрадовался Смирре. Он тоже знал эту выдру. Трудно найти такого умелого пловца и ловкого охотника, как Грипе. – Спасибо, я сыт. Грызи свою форельку. Но сначала взгляни на этих недоумков там, на камнях. Только взгляни – и все. Думаю, даже тебе слабо туда добраться.

Слабо? Это выдре-то слабо? С ее плотным, совершенно непроницаемым для воды мехом? С ее лапами, больше похожими на ласты, с мощным плоским хвостом? С таким хвостом никаких весел не надо.

Грипе, ни слова не говоря, выплюнул рыбину, сжал зубы и бросился в воду.

Если бы дело было чуть попозже, не такой ранней весной, если бы уже прилетели соловьи и начали вить свои гнезда, они бы долго распевали героическую балладу о борьбе выдры Грипе со стихией. Несколько раз волны относили его от камней, где спали гуси, но он мужественно боролся с течением, раз за разом повторял свои попытки, и в конце концов ему удалось подобраться к стае. Это был эпохальный заплыв, и сомнений нет – Грипе заслужил соловьиную оду. Если бы, конечно, соловьи уже прилетели.

Смирре на берегу ерзал от нетерпения. Вот-вот, вот сейчас, вот выдра уже на камнях, совсем близко… Но вдруг Грипе издал яростный визг, попятился, поскользнулся и упал в воду. Его подхватило течение, как какого-нибудь слепого котенка. И тут же тяжело и устало захлопали крылья. Гуси снялись с камней и полетели искать другое место для ночлега.

Грипе вылез на берег и начал, ни слова ни говоря, лизать переднюю лапу.

– Я же говорил, слабо, – поддразнил его Смирре. – Плавать надо учиться.

– Плавать? Плавать я сам кого хочешь научу, – огрызнулся Грипе. – Я уже совсем к ним подобрался, а тут… какой-то коротыш подбежал и воткнул мне в лапу острую железку! Мерзавец! Я поскользнулся, и ясное дело… Поток подхватил, понес, ну тут я…

Лис сразу сообразил, что произошло. И Грипе мог не продолжать свой рассказ – если бы он оторвался от раненой лапы, заметил бы, что лис исчез. Бросился в погоню за гусями. Но все знают: нет ничего важнее, чем вовремя зализать рану.

А гусям опять предстоял ночной полет. Луна, к счастью, пока стояла высоко, и Акке не составило труда разыскать еще одно местечко – из тех, что она присматривала годами, совершая свои нелегкие перелеты с юга на север и с севера на юг. Гуси некоторое время летели, не отрываясь от черно поблескивающей реки с белыми кружевами порогов, потом сделали несколько кругов над Юпадальской усадьбой и взяли еще немного южней, туда, где расположилась знаменитая водолечебница Роннебю. Популярная водолечебница с купальнями, большими гостиницами и маленькими, изящными домиками для приезжающих «на воды» горожан.

Всем перелетным птицам известно, что в это время года в водолечебнице никого нет. И не одна стая выбирала для ночлега ее пустующие веранды и террасы.

Гуси покружились немного, нашли подходящий балкон и через несколько секунд уже крепко спали.

Но не мальчик. После бурных событий этой ночи сна не было ни в одном глазу.

Он даже не залез, как всегда, Белому под крыло.

Балкон открывался на юг, с видом на море. Здесь море встречалось с землей, и эта встреча удалась.

Дело в том, что суша и море могут встречаться по-разному. Во многих местах суша предлагает морю плоские, кочковатые равнины, на которое море сразу наносит песчаные сугробы и дюны. Словно бы земля и море настолько не любят друг друга, что при встрече нарочно стараются проявить себя с самой худшей стороны.

Или, скажем, земля встречает море каменными бастионами. А море обижается на такой прием, швыряет на эти бастионы пенные валы, ревет и неистовствует, точно собирается разрушить укрепления и взять их штурмом.

Но бывает и по-другому, как, например, здесь, в Блекинге. Земля приветливо расступилась холмами, мысками и островами. И море в ответ разделилось на фьорды и проливы; они будто обнимают друг друга. И кажется, что именно здесь, в Блекинге, море и земля встретились, к взаимному удовольствию.

Можно понять. Сами подумайте: море… огромное, пустынное, ему нечем заняться, кроме как бесконечно катить гигантские серые валы. Вот оно подходит к земле, видит первые шхеры, первые острова и бросается на них, смывает всю зелень, смывает вообще все, что попадется, пока острова не станут такими же голыми и серыми, как оно само. Все-таки развлечение. Со вторым рядом происходит то же самое. И с третьим – острова выглядят так, точно по ним прошлась банда разбойников. Ничего не оставлено. Но островов все больше и больше, они совсем крошечные… и море понимает, что земля выслала ему навстречу малых детей. Просят пощады. И волны делаются пологими, штормы стихают, траве и кустам дозволено расти в расщелинах и на склонах. В конце концов море, будто устав от собственного величия, становится спокойным и ласковым. Даже малыши решаются лезть в воду. Море, должно быть, само себя не узнает – таким оно стало светлым и приветливым.

А теперь подумайте о земле, или, как ее называет ворон Батаки, суше. Однообразная, скучная… плоские поля, между полями кое-где березовые рощи или лесополосы. Может показаться, что у земли и других мыслей-то нет, кроме как о репе, картошке и овсе. Ну, еще о соснах и елях. И вдруг неведомо откуда является морской залив и режет это все пополам. Суша не особенно по этому поводу огорчается – подумаешь, обсажу березой и ольхой. Что я, озер не видала? Потом является другой залив. И с другим та же песня – ольха, березы. Ива кое-где. Беда небольшая. Что с водой церемониться?

Но фьорды становятся все шире и длиннее, рассекают поля и леса, и суше уже трудно делать вид, что она этого не замечает.

– Уж не само ли море сюда явилось? – наконец догадывается суша. – С морем совсем другой разговор!

И начинает срочно прихорашиваться, примерять венки из полевых цветов, запускать ручейки и родники. Вместо мрачных сосен и елей появляются дубы, липы и каштаны. Равнодушная ко всему суша постепенно превращается в прекрасный парк, каких нет даже в королевских дворцах. И когда она в таком виде является на встречу с морем, она тоже, как и море, не узнает саму себя.

Конечно, сейчас всего этого не увидишь, надо дождаться лета, но мальчуган все равно не мог не почувствовать, как мягка и дружелюбна окружающая его ночь. И ему было совсем не страшно.

Он потянулся и хотел было залезть под крыло Белого, но вдруг услышал снизу леденящий душу вой. Мальчик подошел к краю. На поляне, прямо под балконом, стоял лис. Шкура его в таинственном лунном свете казалось серебряной.

Он не отказался от преследования. Он бежал очень долго, из последних сил догнал стаю и сразу понял, что до гусей ему опять не дотянуться. И завыл – от злости, обиды и разочарования.

Вид у него был такой, будто он поет серенаду.

Мальчик спрятался за балясиной.

От такого воя проснулась и Акка, она всегда спала очень чутко. Акка не видела лиса: у гусей почти нет ночного зрения, – но узнала его по голосу:

– Это ты, Смирре, бродишь по ночам? Не спится?

– Да, – пролаял Смирре, – это я. Хотел только спросить: как вам, гусям, показалась сегодняшняя ночка?

– Ты хочешь сказать, что это ты подослал куницу и выдру?

– Именно это я и хочу сказать. Вы поиграли со мной в гусиные игры, ладно. Теперь я поиграю с вами в лисьи. И не оставлю вас в покое, пока хоть один останется в живых, даже если ради этого придется пробежать всю страну.

– Смирре, а тебе никогда не приходило в голову, что это не очень уж достойно: тебе, знаменитому лису, с острыми зубами и когтями, преследовать беззащитных гусей?

Смирре послышался испуг в голосе старой гусыни, и он быстро произнес:

– Знаешь, Акка, если ты бросишь мне этого негодяя Тумметота, который у меня как кость в горле, мы заключим мир. И я обещаю оставить и тебя, и твою стаю в покое.

– Тумметота? Тумметота ты не получишь, Смирре. Потому что не только я, но и каждый в моей стае, от самого молодого до самого старого, готов ради него пожертвовать жизнью.

– Ну, что ж, если он вам так дорог… Единственное, что могу обещать, начну с него.

Акка не ответила.

Смирре еще пару раз провыл что-то тоскливое и ушел, чтобы не показаться смешным.

Мальчик все слышал. Он попробовал заснуть, но не смог.

На этот раз вовсе не страх не давал ему спать. Он даже подумать не мог, что когда-нибудь услышит что-то подобное. Кто-то готов ради него пожертвовать жизнью!

И с этого возвышенного момента мы уже не можем уверенно повторить то, что как-то сказали про Нильса Хольгерссона: этот мальчик никого не любит и никто ему не дорог. В этот момент в нем что-то изменилось.