Читать книгу ДеньГа. Книга странствий человеков в людском море - Семивэл Семивэл - Страница 33

– Для полковника ничего нет.

Полковник смутился.

– Я ничего и не ждал, – солгал он.

Потом посмотрел на врача своим детским взглядом:

– Мне никто не пишет.

(Габриэль Гарсиа Маркес. «Полковнику никто не пишет»)

Вдруг ожил мой сотовый, да так энергично – вибратором об стол бьёт, электронным оркестриком своим дудит, старается, словно извиняясь за долгое бездельничанье. А чего извиняться? Дело житейское – отставным полковникам и раньше не писали, и теперь не звонят. Кому они нужны – все рядом. Жена да дети…

Да! Вот только что влетело в башку: а ведь «Полковнику никто не пишет» – повесть о деньгах, о страшной нужде в них. Деньги – главный стержень, на который нанизано там всё. Это и пенсия, которую… то ли пятнадцать, то ли того больше лет – никак не назначат ветерану тамошней революции (И «никто не пишет» – это не какие-то там «некто», а – конкретно чиновники, зажавшие эту самую пенсию). Это и те гроши, что откладывают нищие земляки полковника в надежде на победу его бойцовского петуха. Это, наконец, вообще Деньги – монеты, банкноты, ужасающей нехваткой которых насквозь пропитан убогий мир латиноамериканского городка, в котором обитают герои повести*.

*Отсыл к знаменитой повести «Полковнику никто не пишет» за авторством ещё более знаменитого колумбийского писателя Габриеля Гарсии Маркеса, нобелевского лауреата и внука полковника.

– Добрый день, Гойда… алло!… Ты слышишь меня? Как поживаешь?

Гойда – это моя фамилия. И даже больше, чем фамилия. А «тыкает» абонент мне, своему экс-директору, наставнику и старшему товарищу, не из-за недостатка в воспитании или такта – вовсе нет. Причины тому две. Первая: у журналистов это устоявшаяся традиция – называть коллег по имени и на «ты». Далеко не все, кто потом выбивается в редакционные начальники, ей следуют, но я – из традиционалистов. В каком бы статусе ни оказывался – редактором, наёмным директором или владельцем издательства – я старался оставаться для своих сотрудников прежде всего товарищем, коллегой. Получалось ли со всеми или не получалось – вопрос второй, но видят Боги, я старался.

Это – во-первых. А во-вторых – сохранению «ты» в отношениях способствовала моя фамилия. Гойда – плохо согласуется с местоимением «вы». Почему фамилия, а не имя-отчество, которые чаще всего фигурируют в деловом обращении? Да как-то так повелось – ещё со школы, – что меня редко звали Егором, или Егоркой, чаще звучало – Гойда. Думаю, сему способствовала сама природа этого слова-клича. В нём есть всё – краткость (Гойда!), хлёсткость (Гойй-да!), необычность, – что так ценились в мальчишеском мире. Но думаю, главную роль всё же сыграло моё собственное отношение – мне нравилось жить Гойдой. И ещё больше понравилось, когда, повзрослев, я узнал, что такое – Гойда. Потому-то я и просил всех называть меня – «на ты» и Гойда. Всех, кроме начальства – здесь я фамильярность (в буквальном, получается, смысле) старался, насколько сие возможно, не допускать – «Прошу Вас, господин директор (главный редактор, секретарь обкома, мэр города, губернатор) – «на вы» и по имени-отчеству. Если вас не затруднит, конечно».

Впрочем, я несколько затянул с пояснениями – абонент ждал ответа.

– Не слышу тебя, Гойда! Сейчас перезвоню!

– Не надо перезванивать, дружище. Я тебя прекрасно слышу. Почти, можно сказать, вижу. Привет!

– Ну как ты?

Сразу слышно, что у задавшего непростой вопрос моя персона по-прежнему в авторитете: его «ты» из телефонного микрофона даже на мой неидеальный слух звучало с заглавной буквы. Ну, как Ты. Не скрою, приятно. Особенно в обстановке тотального игнорирования моей отставленной особы среди работодателей. Да и коллег, собственно, тоже…

– Хороший вопрос, коллега. Отвечаю: как выброшенная в море аквариумная рыбка. Плыви, куда хочешь. А она, дура, не хочет – хотелка атрофировалась. Или устала… Лучше, конечно, если б только устала. Тогда можно было бы в Доминикану сплавать, отдохнуть, благо я не успел забеременеть и вирусу Зика* не интересен, ибо – уже дурак. Старый. Кстати, ты знаешь, как он выглядит? Я о Зике. Нет? Ну, а ещё журналист. Журналюга, дружище, должен всё знать. Хотя бы по чуть-чуть. В нашем деле чуть-чуть очень даже считается. Ты ж не учёный, чтобы узкой специализацией обходиться. Так вот Зика этот – на вид совсем не страшный, я бы даже сказал – симпатичный. Ну вылитый футбольный мяч, весь в таких вертушках, с загнутыми влево концами. Хотя из-за явной мохнатости он, пожалуй, больше на бабушкин клубок шерсти смахивает, чем на мяч. Точно – клубок! Уютный такой, мягонький, но как-к даст по неокрепшему мозгу человеческого плода – и нет мозгов у ребёнка. Такой вот славный симпатичный детоубийца. Очень уж смахивает на очередные штатовские мины – помнишь, в своё время много писали про мины, замаскированные под детские игрушки? Да… Клубочек, бл… Мячик… Ты о делах моих спрашивал – всё нормально, дорогой. Только вот аквариум офисный не могу забыть. Как мы там плескались все вместе. Как хозяин корм нам дважды в месяц сыпал… Но я справлюсь с ностальгией, обещаю.

На том конце дециметровой волны молчали – абонент, похоже, впал в неловкость, он-то по-прежнему в аквариуме плещется. Глупыш, переживает, совестно ему, вишь ли, корм из рук хозяина получать, в то время когда Африка с Латинской Америкой голодает, да что Африка – старший товарищ, учитель от кормушки отлучён! Вон, даже в завирусованную Доминикану готов отчалить, да кто ж его, безработного журналюгу, туда без денег пустит!

– Может, деньгами выручить? Как у тебя с этим?

– Спасибо, коллега. Резервный фонд пока не исчерпан. Жаль, что не неисчерпаем. Но за души прекрасные порывы спасибо. Буду иметь в виду.

Господи! Не оскудела ещё земля русская правильными человеками. Сам от зарплаты до зарплаты, а вот, поди ж ты… Хотя, человек-то, в общем, не чужой. В «Дрим-Диме» звонивший стоял одесную* от меня, был самым ценным моим помощником. Талантливый мальчишка, я, можно сказать, в своё время путёвку в жизнь ему выписал. Как сейчас помню – стоит в дверях высокий нескладный подросток, со славным лицом константино-васильевского* северянина, его даже очки в дешёвенькой роговой оправе – не портили. Ну, или почти не портили. «Вы, сударь, кого ищете?», – спрашиваю его. – «Редактора отдела культуры и образования». – «Кто ищет, тот обрящет. Я и есть тот самый редактор. Почти – реактор. Очевидно, стихи принесли?» – «Нет, рассказ». – «Надо же… А по виду – не скажешь, что прозаически на мир смотрите. Ну, давайте, что ли», – внутренне вздыхаю я.

*Одесную – справа, по правую руку (древнерус.), то есть был, что называется, правой рукой.

*Константин Васильев – великий русский художник, всем своим творчеством и всем своим естеством пытавшийся проникнуть в тайну русского характера и русской судьбы. Трагически погиб «на взлёте».

Вид мальчишка имел какой-то несовременный, оттого внушал симпатию, и я, опять же внутренне, поморщился от перспективы говорить ему через период всякие утешительные слова типа «Задатки у вас есть, развивайте… Но пока сыровато… для публикации не дотягивает… но вы учитесь, трудитесь…главное, жизнь познавайте… у вас, молодой человек, всё впереди…» и прочую лебеду, которую приходится произносить по долгу службы редактору отдела культуры городской вечёрки, щадя самолюбие большинства рвущихся в творцы.

Ан нет! Опус у пятнадцатилетнего мальчиша неожиданно оказался вполне крепким по текстуре, неожиданным по фабуле и даже философским по подкладке. Через пару недель рассказ «Древо» выпорхнул в свет, потом я с радостью и гордостью открывателя таланта благословил, слегка подредактировав, ещё несколько его вещей, попутно натаскивая на газетных заметках. Мальчиш поступил на журфак, окончил его, начал работать в газетах… Разных. Затем, в силу рыночных обстоятельств (как и я ранее) и не без моего содействия, оказался на дне профессии – в «Дрим-Диме». Ещё недавно вместе по дну ползали… Не далее как… Ну, ползает теперь без меня.

– Гойда, я что звоню… Ну, то есть… Главное, конечно, узнать, как ты… Но…

– Дружище! – построжел я голосом. – Не мямли, вот сколько тебя учить! Журналист – что?

– Журналист – не беллетрист, мямлить нет времени, «номер» ждёт строчки, – подтянулся мой молодой коллега. – Дело в следующем. Есть тема. Важная. Очень важная! Хотелось бы размять. Не по телефону.

– Вот! Ведь можешь, когда помогут. Дорогу ко мне не забыл? Когда колбаски к мангалу подтаскивать?

– О! Узнаю старшего товарища… – оживился голос в телефоне. – Ну а я к колбаскам твоего любимого тогда куплю.

– Так, стоп, машина. Виски пить нам с тобой теперь не по чину, точнее, не по доходам. У меня их вообще нет, а у тебя пока не… високосные. К тому же в моих домашних закромах добрые настойки ещё не иссякли.

– Понял. Удобно будет, если завтра после работы подъеду?

– Всё. Вношу твоё славное имя в ежедневник.

Ну вот, подытожил я мысленно. С выпивкой всегда так: если захочешь, то всегда повод подвернётся. Змий не дремлет! Стало быть, выпьем. За дружбу и наставничество, за тех, кто высоко несёт в себе человеческие атавизьмы и анахронизьмы. А заодно узнаем, что в иерархии ценностей младого племени стоит на позиции «не просто важно, а очень важно». Насколько я знаю сего молодого человека, не в его натуре бросаться такими словами.

Любопытно-с, судари мои и сударушки, звонок энтот вне плана – или как раз по Плану?

Про деньги. А под шляпкой-то…В 1952 году на британский престол взошла и доныне пребывает там Елизавета II, прославившаяся своими шляпками. А в 1954-м в Канаде выпустили тамошний доллар с её портретом. И – разразился скандал. Кто-то из дотошных нумизматов, изучая монарший портрет под лупой, обнаружил в элегантной причёске молодой королевы… злобную физиономию Сатаны. Те из злополучных банкнот, что не успели попасть в оборот, уничтожили, взамен выпустив скорректированные банкноты. Но вот вопрос: так ли уж случайна любовь английской королевы к шляпкам?