Читать книгу ДеньГа. Книга странствий человеков в людском море - Семивэл Семивэл - Страница 40

На повороте поезд выгнулся такой дугой, что стал виден как последний вагон, так и тепловоз. Своим мощным прожектором он вплавлялся в темноту, волоча в ослепительную дыру весь состав. Темнота покорно раздавалась перед ним, обтекала его громыхающее суставами длинное тело и вдруг смыкалась сразу же за последним вагоном. Смыкалась ещё более чёрной и нисколько не пострадавшей, неуязвимой массой. В этом противостоянии боролся, сжигал энергию только поезд, тьма же предательски податливо пропускала его сквозь себя, словно заглатывая – всё глубже, глубже, глубже…

– Шли бы вы спать, пассажир! – чей-то резкий, недовольный голос вывел Табунова из задумчивости. Он оглянулся – из крайнего купе виднелась голова проводницы. – И окно закройте. Закрывайте-закрывайте!

Проводница проследила за тем, чтобы полуночник (вот ведь нет рейса, чтобы не нашёлся такой!) выполнил её требование, и скрылась, назидательно шваркнув на прощание дверью. Советский сервис в действии.

Тем не менее спать Табунов не пошёл. Уже несколько часов поезд уносил его из города, в котором он готовил… в котором он готовил акцию. Да, именно так – акцию. Мысль о ней родилась не враз, не в минуту озарения – нет, подобно мудрой змее она заползала в его мозг медленно, осторожно. Она сунула голову – он насторожился, она протащилась немного вперёд – он задумался. И только когда она втянулась вся целиком, он увидел пристальный немигающий взгляд холодных расчётливых глаз и впервые испугался, впрочем, коротко и легко, прогнав страх тут же.

Однако всё лишь начиналось. Мысль незаметно переросла в идею, та свернулась всё более и более тяжелеющими кольцами и принялась ждать…

Зимнякова. Эту фамилию Табунов слышал не часто. Гораздо чаще сестра называла её Райпо. «Райпо сделала так-то, Райпо сказала то-то»… Татьяна делала это всегда со злостью, сквозь которую светилась и зависть, и обида, и невольное уважение, и ненависть, и восхищение, и ещё бог весть что – классифицировать все оттенки было весьма сложно, почти невозможно. Редкий Татьянин приход в дом родителей обходился без промывки зимняковских косточек. И постепенно у Табунова сложился образ деловой, жёсткой, бесцеремонной, жадной, умной и хитрой коммерсантши, превратившей государственное предприятие торговли в собственную вотчину.

В конце концов Табунов настолько привык к злопыхательству своей сестрицы в адрес никогда им не виденной Зимняковой, что старался улизнуть при одном лишь её упоминании. Но однажды… Однажды Татьяна пришла прямо-таки взбешённой.

– А Райпо-то наша сегодня в бриллиантах на работу припёрлась. Не вынесла душа поэта, терпела, терпела и не удержалась-таки. Нацепила по три с половиной тысячи на каждое ухо, нате, смотрите, какая я богатая.

– Так уж и семь тысяч, – усомнилась мать.

– Да я эти серёжки в ювелирном видела, семь тысяч с копейками!

Мать округлила глаза, поцокала языком.

– А я и не знала, что есть такие. Дорогие-то-о-о.

– Дорогие! – презрительно выпятила нижнюю губу Татьяна. – Да для неё это семечки.

– Так уж и семечки? – усмехнулся Табунов. В продолжение всего разговора он сидел в комнате, чинил утюг. – Что она у вас, миллионерша?

– Миллионерша не миллионерша, а тысяч триста-четыреста имеет, – о чём-то думая, сказала Татьяна и тут же вздрогнула. Взгляд её метнулся на мать, с матери на брата, потом – на дверь кухни, из-за которой слышались голоса отца и Светланы.

Сей зигзаг не ускользнул от внимания брата. Татьяна же поспешно улыбнулась и сказала:

– Шучу-шучу…

– Ой, Танюшка, – покачала опять головой мать, – гляди, не доведёт тебя до добра эта твоя Райпо. Смотри, девка, как бы не вышло худого. Может, тебе работу поменять? Махинирует там всяко, и тебя, небось, тоже использует. Вот попадётся…

– Ага, как же, – махнула рукой Татьяна, – попадётся она. Да у неё всё куплено кругом, связи такие, что ой-ё-ёй!

Татьяниному «Шучу-шучу» Табунов не поверил. А, не поверив, задумался.

Триста тысяч булыжничек приличный. Споткнуться о него и не упасть – дело сложное. И Табунов упал. Правда, поначалу он и не заметил того, он всего-навсего подумал, что триста тысяч – невероятные деньги. И сколько же лет надо воровать, чтобы заиметь такую сумму? И при этом ни разу не попасться? И воруя, получить орден? И «повеситься» на областную «Доску Почёта»? И не бояться при этом?

Морщась внутренне, что следует дурацкой привычке отца считать чужие деньги, он разделил поразившую его цифру на свой годовой заработок. Получилось сто пятьдесят лет.

Деньги… При желании Табунов мог бы припомнить множество событий – больших и не очень, – так или иначе связанных с деньгами. Вот, он восьмилетний, лежит на полу и, запустив руку под шифоньер, достаёт из своего тайника баночку. Обыкновенная картонная, с жестяной крышкой, баночка из-под витаминов. Там – всё его богатство, копеек восемьдесят. А надо – три рубля пятьдесят копеек. И тогда тот шикарный луноход, на который он ходит вздыхать почти каждый день в «Детский мир», будет его. А пирожков с мороженым он потом наестся, сейчас не до них. Он опускает в баночку ещё один сэкономленный двадцатник, вздыхает и нахлобучивает на банку железную крышечку…

А вот он сидит зарёванный в углу и со страхом следит за тем, как отец выдёргивает из своих брюк ремень. Рядом, на столе – большая глиняная фигурка. Сверху у неё – прорезь. Это опять копилка, но уже не его, а бабушкина. Однажды, перенося её на другое место, он продавил пальцем в её основании дырку. Продавил нечаянно, просто стенка оказалась слабенькой. Несколько монет и высыпалось. Он их подобрал, осколок глины приладил на место. А потом в течение двух или трёх недель его словно магнитом тащило к проклятой копилке, и каждый раз он брал только одну монету – на мороженое. Последняя вытащенная им монета оказалась меченой крестиком, которого он не заметил…

А вот он уже старшеклассник, мучительно краснеет и признаётся своей девчонке, что у него не хватает денег расплатиться за заказанное в кафе. Он до сих пор не может забыть ухмылку официантки, он помнит, как раскрывала кошелёк его подруга, он помнит, как стыдно, как гадко стало тогда у него на душе…

И всё же не эти узелки стали главными. Наиболее крепко и наиболее крупно завязался самый первый узел. Тот самый, когда однажды из десятка разномастных игрушечных машинок мать купила ему самую некрасивую, самую неказистую, ту, на которую он и смотреть-то не хотел, ту, которой и играть-то не хотелось ни вот столечко. Года три-четыре было тогда Витюшке Табунову. Всего-навсего. Но корявая машинка запомнилась навек. Она была неказиста, но зато дёшева. А дёшево, объяснила ему мать, это когда стоит мало. Чем красивее, чем лучше, тем дороже, тем больше денег надо отдать. Деньги? Что такое деньги? Да вот же они, ты же видел уже. Почему я не дала больше? Почему не дала эти? О, эти, сынок, не для твоих машинок. Сейчас мы вот хлеба пойдём купим, молока, сахара. Ты что! Ты почему бросил машинку на пол?!

Так Витя узнал, что такое деньги. Потом, став уже больше, он поймёт, что иначе и быть не могло. Семья их жила небогато, отец к тому же выпивал. Своего дома у них тогда ещё не имелось, скитались по «чужим углам», как горько говаривала мать, – откуда взяться деньгам? Да и не один Витя существовал в семье Табуновых, сестре старшей тоже какие-никакие куклы требовались.

Да, он поймёт всё это. Но одновременно поймёт и то, что без денег плохо. Очень неудобно и очень стеснительно жить без денег. Стыдно и неуютно. И уже тогда он решил для себя: нет, у него, когда вырастет, будет много денег. Столько, сколько захочет.

И вот он вырос. Сейчас ему двадцать семь с небольшим довеском, и последние два месяца этого довеска мысли его заняты исключительно одной особой, у которой этих самых денег видимо-невидимо.

… Однажды услышав, Табунов уже не мог забыть про зимняковские тыщи. От безобидных мечтаний о том, как можно распорядиться этими деньжищами, он незаметно для себя перешёл к разработке планов их захвата. Звучит-то как – план захвата! Все эти умственные упражнения поначалу только забавляли его, щекотали нервы, дразнили воображение, но – не больше. Всё происходило как в детективе – захватывающе и нереально. Условно. Придуманно. А потому совершенно безопасно.

Странная игра продолжалась до тех пор, пока Табунова не осенило. Он вдруг понял: тыщи-то реальные! Не из модного детектива, не плод чьей-то фантазии – настоящие! Настоящие триста, а может и больше – да наверняка больше, много больше – тысяч! Странное дело: он понял то, что знал с самого начала. Он знал, но не понял, а не понял потому, что тысяч было триста, а не три. Три тысячи – это понятно, это представимо, это из советской жизни. Триста тысяч – это не очень понятно, не очень представимо и совсем не из советской жизни. Это – из кино. Из книг. Ну, на худой конец, не из нашей жизни – из западной.

Открытие почти потрясло его. И – испугало. Он вдруг ощутил, как внутри его что-то быстро и неотвратимо перестраивается, как киношный недостижимый «дипломат» с плотно уложенными пачками бутафорских банкнот превращается в осязаемую, близко лежащую – только руку протяни! – кучу настоящих денег. Мираж отстаивался в реальность. В такую реальность, к которой так и тянется рука. И рука – потянулась. Начала щупать. Искать. Пока ещё играючись, но игра постепенно оформлялась в возможную реальность.

Табунов уже почти всерьёз нащупывал варианты. Почти – это опять-таки лазейка. Для успокоения совести. Но окончательное решение пока только зрело. Он не был человеком быстрых решений. Он всё просчитывал, всё взвешивал – в вариантах плана, в самом себе. Работа шла адская, тошная, невыносимая. Его, до сей поры добропорядочное, существо раздирали десятки чувств – от страха и жесточайших сомнений до экстазного полуобморочного восторга.

… Поочередно отпали все возможные варианты отъёма денег. Всё, кроме одного. Табунов остановился на нём по нескольким, принципиально важным причинам.

Первая – высокий уровень безопасности исполнителя (исполнителей).

Вторая – отсутствие даже намёков на так называемые «мокрые» и другие близкие к ним штучки.

Третья – минимум помощников.

Четвертая – помощником этим вполне мог стать родной, а значит, надёжный человек. Ну, во всяком случае – более надёжный, чем прочие. Минимумом в количестве и максимумом в качестве представлялась ему сестра Татьяна. К тому же, как никто мотивированная.

… Так, постепенно, умственные упражнения его перешли в режим реального дела. И принялся Табунов за него как истый инженер – акцию «по изъятию денег» он даже не планировал, он её – конструировал. Как сложный технический узел – эффективный, надёжный, безопасный.