Читать книгу Жизнь вместо жизни - Семён Штейнберг - Страница 4

Я стоял у окна солдатской казармы, и передо мной открывалась часть центральной линейки, вдоль которой выстроились солдатские казармы. Между асфальтированной полосой автомобильной дороги и казармами, раскачивались, раздетые осенью, сотрясаемые порывами ветра, освещенные фонарями, высоченные тополя. Этот же, холодный, осенний ветер швырял в окно казармы заряды мокрого снега, вперемешку с непрекращающимся, нудным дождем.

Именно под впечатлением этой ужасающей картины, я, наконец-то осознал, какую огромнейшую глупость я совершил, попав на три года за армейский забор, напрочь вычеркнув их из своей жизни. Это при том, что ещё не хлебнул солдатского пота, ещё не зная, что меня ожидает в эти долгие, почти бесконечные, три года.

У меня был законный способ избежать призыва в армию. Надо было только следовать намеченному для себя курсу. После окончания школы я намеревался поступать в авиационный институт. Только куда – в Харьков или в Ригу – пока ещё не решил…

Когда и где я сбился с выбранного пути?… Здесь и произошел разворот в моей судьбе – резкий, но, вероятно, не первый …

На третий или четвёртый день после выпускного школьного вечера, ко мне пришел живший неподалёку школьный товарищ и заявил, что подаёт документы на вечернее отделение Уральского политехнического института – УПИ. Оказывается, у нас в городе есть такое отделение. Необходимо только устроиться на работу, и через неделю вступительные экзамены. Студенты вечернего отделения не подлежат призыву в армию. В общем, уговорил. Я поступил, товарищ мой провалил физику.

Когда получили студенческие билеты, оказалось, что это не вечернее, а заочное отделение. Отсрочка от призыва заочников не касается. Забирать документы и поступать заново в другой ВУЗ, я не рискнул. Учиться и работать оказалось очень сложно, гораздо сложнее, чем предполагал и я обзавёлся несколькими «хвостами». У меня был вариант: после окончания первого курса перевестись на дневное отделение, снова на первый курс, но мне отказали. Вероятно, из-за «хвостов».

Сказать честно – большого интереса и энтузиазма в учебе я не проявлял, – видел себя авиационным инженером, как мой двоюродный брат, Зиновий Турецкий. Когда мне было ещё 14 – 15 лет, в один из длинных зимних вечеров, просматривая с родителями семейный альбом, увидел на фотографии молодого офицера – в форме старшего лейтенанта с «крылышками» в петлицах парадного кителя.

– Кто это? – поинтересовался я у мамы.

– Твой двоюродный брат, его мама моя сестра.

– Он кто, летчик?

– Нет, он служит авиационным механиком, где-то в Средней Азии.

На этом разговор закончился, но чувство уважения и хорошей зависти осталось – кто из мальчишек в годы первых спутников и первых космонавтов не хотел видеть себя в авиации, откуда, как считалось, открывалась прямая дорога в космос … Кроме этого, в 18 лет хотелось ещё и погулять …

В общем, я оказался там, где оказался – в солдатской казарме…

Вполне вероятно, что со своей дороги я свернул ещё раньше, года за три до окончания школы. После окончания восьмого класса, весь наш класс, в полном составе, перевели в другую школу. Школа была новой, там собрался весь цвет учительского состава. Поступление в ВУЗы после неё было почти сто процентное. Учились в этой школе дети всего городского и заводского начальства. Собственно, городское и заводское руководство было практически в единых лицах, ибо руководство одного из крупнейших металлургических заводов страны определяло всю жизнь нашего городка. Мой отец не входил в это число – он работал в цехе старшим мастером.

Уже в шестых – седьмых классах среди ребят стали появляться отдельные компании – не по интересам, не по совместному проживанию, а по социальному положению своих родителей. Родители сами учили своих детей – с кем нужно дружить, а с кем только можно, а вот с теми – нельзя. Этих детей можно приводить в гости, а тех – весьма нежелательно, лучше не приглашать совсем. Естественно, и отношение было соответствующее.

Я это хорошо чувствовал, поэтому, за неделю до начала учебного года, перешёл в другую школу – одиннадцатилетнюю, с производственным обучением. Ребята в этой школе были проще, тем более, что встретил двух своих прежних одноклассников. Быстро приобрел новых друзей и чувствовал себя вполне комфортно, значительно лучше, нежели среди «высокопоставленных» учеников.

В цехе, куда нас привели на производственное обучение, бросилось в глаза большое количество рабочих в военной форме без погон. В бригадах было много бывших офицеров, попавших под знаменитое «хрущёвское» сокращение армии. Среди них были представители всех родов войск. Моим наставником оказался бывший авиационный инженер – капитан Шантуров, имя и отчество его, к сожалению, запамятовал. Он с таким увлечением рассказывал о своей бывшей работе – да, да именно о работе, а не о службе – было видно, что он любил свою профессию, скучал по ней.

Он много рассказывал о самолетах, об их красоте и мощи; рассказывал с такой любовью, словно они были живыми – так можно было говорить только о самых близких людях и друзьях. Конечно, он не рассказывал о деталях своей работы, но никогда не жаловался на трудности своей нелёгкой специальности, хотя и не скрывал их, относясь к ним с хорошим чувством юмора. Был он нетороплив, все движения его были точны, выверены до миллиметра; в них чувствовалась профессиональная мудрость и уверенность, – да и сам он притягивал к себе своей доброжелательностью.

Я хоть и был ещё наивным ребёнком, – мне всё время хотелось узнать, почему он попал под сокращение, – однако, понимая, что эта тема будет для него неприятна и болезненна, не стал спрашивать его об этом.

Искренне желая ему помочь, посоветовал написать письмо Министру обороны с просьбой о возвращении в армию. Тогда он посмотрел на меня, как на малое дитя, но через полгода пришёл и показал ответ министра – капитан возвращался в строй, к своей любимой профессии.

Мне было жаль расставаться с ним, но я искренне радовался за него.

Знакомство с этим человеком посеяло в моей душе какое-то зёрнышко мечты – мне захотелось окунуться в ту неповторимую атмосферу аэродромной, предполётной жизни, какой её описывал мой учитель; стать таким, как он, быть похожим на него …

… Среди бывших офицеров были и такие, которые с сожалением вспоминали годы своей службы, ругали, почём зря, требовательность начальства, тупость и бездарность своих командиров, проклиная неустроенность быта.

Разницу между капитаном Шантуровым и бывшими офицерами, недовольными службой в армии, я понял несколько позже, когда после окончания школы почти полтора года проработал среди них, рядом с ними.

Разница заключалась в том, что капитан чувствовал свою ответственность за порученное дело, а другие жаловались на то, что армейская дисциплина не позволяла им беспробудно пьянствовать. Зато на «гражданке» они позволяли себе приходить на работу с «больной» головой или вообще в нетрезвом виде, причём, чуть ли не ежедневно… От демобилизованных со срочной службы узнавалось о деспотизме сержантов и старшин, пьянстве и разврате сверхсрочников, и ещё многое такое, во что вообще было трудно поверить.

Именно тогда и зародилась мысль о гражданском авиационном ВУЗе, а не о военном. Самым престижным был МАИ, но конкурс туда был огромный, да и конструкторского таланта я в себе не видел. Из справочника я узнал о институтах инженеров гражданской авиации в Риге и Харькове, но окончательное решение принять не успел.

Школа, в которую я перешёл, готовила рабочие кадры для завода, соответственно и уровень знаний был несколько иным. Может быть, это обстоятельство и послужило основной причиной поступления на заочное отделение и отказа от повторной сдачи вступительных экзаменов в другой ВУЗ – конкурса не было, и все, кто получал удовлетворительные оценки, становились студентами…

… Самый первый раз комплекс своей социальной неполноценности я ощутил много раньше…

Жили мы в деревянном двухэтажном доме, на первом этаже, в коммунальной квартире с соседями. Все семьи первого этажа жили с соседями. На втором этаже каждая семья занимала отдельную квартиру.

Однажды, когда было мне лет пять – шесть, в первые дни Нового года, я выпросился гулять. На улице никого не было, но во всех окнах огромной, четырёхкомнатной квартиры на втором этаже, прямо над нами, горел свет. Там, в семье одного из заместителей директора завода, жила девочка, моя ровесница. Из квартиры доносилась громкая музыка, слышны были детские голоса и много смеха.

Как я оказался в этой квартире, не помню. Там был разгар детского праздника – с Дедом Морозом и Снегурочкой. Посередине комнаты стояла огромная, до потолка, ёлка, вся увешанная блестящими игрушками. Мальчики и девочки, в основном, мои ровесники, взявшись за руки, водили вокруг ёлки хоровод.

Все они были очень нарядно и красиво одеты – девочки в ярких платьицах, с огромными бантами на головах, – мальчики – в черных костюмах и белых рубашках. По сравнению с ними я выглядел вороной – нет, не белой, а какой-то общипанной, оборванной и грязной. На мне была застиранная, вся в заплатах, клетчатая рубашка и такие же штаны – самый настоящий оборванец. Никто не хотел пускать меня в хоровод, – их родителям с трудом удалось вставить меня в круг… После хоровода и танцев, все уселись за стол.

Еще больше я был поражен количеством всякой вкуснятины на праздничном столе. Стаканы с соками, по два куска торта на тарелке, конфеты в блюдце, по две шоколадки перед каждым. В больших стеклянных вазах красиво уложенные апельсины и мандарины, бананы и другие экзотические фрукты. Такого количества сладостей я никогда прежде не видел – никак не мог понять, почему у них есть всё, а у нас, с сестрой, ничего, даже простой ёлки.