Читать книгу Бриллиант «Dreamboat» - Сергей Анатольевич Петушков - Страница 15

Капитан Малинин устало и равнодушно рассматривал стоявших напротив врагов. Противника. Пятерых местных оборванцев, понуро опустивших вниз глаза. Личности колоритные, признал он, чудо-богатыри, красные герои! В лаптях! Вида самого грозного, куда уж!

– Кто такие? – спросил Малинин, брезгливо переводя взгляд с пленных на пышущего карминовым румянцем казака Загоруйко и обратно.

– Краснопузые, ваше благородие! – молодцевато отрапортовал Загоруйко. – Комбедовцы. Повесить на ближайшей осине – и дело с концом!

Усталость имеет мерзкое свойство накапливаться. Понемногу, постепенно, исподволь. Сначала её вовсе не чувствуешь, потом ощущается лишь лёгкое недомогание, едва-едва уловимый дискомфорт, и кажется, что всё это мелочь, пустяк, зряшное волнение. Но она не переставая давит на плечи, утяжеляет обувь, делает равнодушным, безынициативным, появляется апатия, непротивление трудностям, хочется закрыть глаза и отключиться от действующей реальности, заснуть прямо там, где стоишь. Малинин на ногах держался только из злости. Из упрямства, из принципа, из уважения к себе самому и своим бойцам. Мысли отсутствовали, ноги налились свинцом, словно к сапогам привязали чугунные ядра, глаза протестовали против света, требовали темноты, отдыха, сна. Пятые сутки они, имеющие грозное название разведывательно-диверсионная группа особого назначения, почти не спали, питались на ходу от случая к случаю и все время шли, шли, шли. Путали следы, возвращались назад, рискуя утонуть, бродили по болотам, снова шли вперед и снова возвращались. Налет на склад боеприпасов провели удачно: часовых сняли легко, бесшумно и бескровно, просто вырубили полусонных красных солдатиков, связали, установили заряд динамита и отошли. Рвануло знатно, зарево полночи красило небо в багровые цвета, только большевикам это сильно не понравилось, и они порешили во что бы то ни стало наглую группу капитана Малинина отыскать и уничтожить. Не так и далеко до своих было: не более тридцати вёрст, один хороший марш-бросок, однако у красных кто-то опытный оказался, явно из своих, бывших: не теряя времени, мгновенно пресёк панику и организовал преследование. В общем, отрезали их, загнали глубоко в лес и обложили поисковыми группами. По дорогам конные разъезды стерегут, а в лесу пешие отряды на пятки наступают. Будто бы других дел у противника нет. Прорваться не вышло, слишком уж сильный численный перевес был у красных, а Малинин, как скопидом, людей берег истово, за просто так терять не хотел ни одного, уводил от столкновения, огрызаясь редкими выстрелами. И хотя помня, как Отче наш, что патронов много не бывает, так что с собой боеприпасов набрали под завязку, экономил каждый, словно предчувствуя нехорошее. Попробовать укрыться и переждать погоню не пытались: у преследователей появились собаки, их беспокоящий лай заставил отказаться от мысли замаскироваться – собаки любое укрытие обнаружили бы без труда. Провизия кончилась через сутки, они ведь много не брали с собой, и так выгадывали, как могли. Их грамотно оттесняли вглубь вражеской территории, и запасы таяли буквально на глазах. Афоня Петров, старый товарищ, якут, проводник, выводил какими-то неведомыми тропами, но невидимый противник словно мысли читал, а точнее, думал аналогично и все их ходы наперед предвидел. Правда, если бы не Афоня, их давно загнали бы в ловушку, но хитрый якут по-звериному, интуитивно-загадочно вёл мимо засад, лишь один раз едва-едва не попались. Малинин вытащил ситуацию из категории безнадёжных, он сам не понял, как почувствовал залёгших впереди стрелков, успел оттолкнуть идущего следом подпоручика Смольянинова и открыл огонь навскидку с двух рук из двух наганов в кажущуюся пустоту, резко перемещаясь вбок скрестным шагом в полуприсяде, прикрыв собой группу. Афоня растворился между деревьев, отвлекая интерес противника на себя беглым, но точным огнём карабина, а остальные откатились назад. Расстояние до засадников было изрядным и револьверный огонь не мог причинить вреда, даже если стрелял такой мастер, как капитан Малинин, но красные не выдержали – и завязалась изрядная перестрелка. Малинина зажали огнём ручного пулемета и винтовок, но Афоня пулеметчика снял – и они снова отошли без потерь, если не считать растраты боеприпасов. Теперь погоня висела на загривке, дышала в затылок, связывала движение, Малинин спиной чувствовал взгляды противника. Снова углубились в болота, шли, без рассуждений доверившись чутью Афони Петрова. И снова их ждали на выходе из болот, снова загнали назад, вглубь трясины ружейно-пулемётным огнём, снова они шли точно след в след за Афоней. Кто же командует облавой, думал Малинин, кто? Увидеться бы с тобой, неведомый визави, наверняка знакомы. Себе Малинин не врал, противник был явно классом выше его самого, и Малинин уже сомневался, что им удастся выбраться живыми. Подпоручики Смольянинов и Владиславлев совсем выбились из сил, плелись следом безразлично, словно лишённые разума, чувств, эмоций. Малинин осознавал, что появись сейчас рядом красные – оба сдались бы без боя. Прапорщик Лужнин, самый юный, всегда смотревший на Малинина с немым обожанием и буквально телячьим восторгом, пока крепился, видимо, обожание не давало окончательно пасть духом, но силы оставляли и его, он спотыкался на ровном месте, шел тяжело, без обычной лёгкости и резвости. Малинин объявил очередной короткий привал: все повалились в траву и застыли, хрипло и бессильно дыша.

– Плохо, командир, – шепнул Афоня. – С ними, – он кивнул на молодых офицеров, – не уйдем.

– Вижу, -зло процедил Малинин. – И что ты предлагаешь?

– Разделиться надо. Я уведу погоню, а ты выводи группу.

Малинин покачал головой:

– Не выйдет, Афанасий! Вывести можешь только ты, без тебя нас очень быстро отловят.

– Подожди, командир, не руби сгоряча! Вы отойдёте к болотам, затаитесь, я помотаю погоню сутки по лесу, вернусь за вами, а детишки отдохнут, силы восстановят, тогда уйдём вместе, иначе никак!

– А если тебя подстрелят? – вопрос был риторический, ответа не требовал, но Малинин категорически не желал дробить группу, тем более расставаться с Афоней. Хотя и чувствовал, что якут прав.

– Против нас действует кто-то свой, – сказал Малинин. – Слишком уж грамотно нас преследуют. Чувствуешь? Он наверняка твой вариант просчитал и постарается тебя отрезать и уничтожить нас. А один ты им не страшен, даже если и уйдёшь. Нельзя нам делиться, Афанасий.

– Так есть шанс, командир, а иначе вымотают и додавят. Решайся. По-иному не выйдет.

Лай собак и треск сучьев под ногами преследователей послышался рядом, Малинин поднял группу и погнал вперёд. Бегом, бегом. Афоня жестом показал: отрывайтесь, я уведу в сторону погоню, потом догоню! – и исчез в густом кустарнике. Грохнул карабин, ему ответил нестройный залп трехлинеек и злобный стрёкот «Льюиса». Малинин продолжал уводить группу, но преследователи на трюк Афони не купились, основная часть гонителей по-прежнему висела у развед-диверсионной группы на загривке, лишь небольшой отряд, даже не отряд, ватага, двинулась за Афоней. Малинин ощутил предательский холодок в груди и мысленно начал подсчитывать оставшиеся патроны. Выходило скверно. Нагонят их быстро, а для полноценного боевого столкновения боеприпасов не хватит. Вчетвером они продержатся несколько минут, и если до того их не подстрелят – придется идти врукопашную. Нет, они, конечно, бойцы хоть куда, всех троих он лично натаскивал, но что толку. Отчаявшись взять живыми, их просто перестреляют.

Речка возникла неожиданно, даже не речка – тоненький ручеёк, они пошли вдоль по воде, и вдруг Малинин понял, что свершилось чудо: преследователи больше не наступают на пятки, их потеряли, на какое-то время можно перевести дух. Не успел он это осознать, как появился довольный Афоня: завел преследователей подальше, сделал крюк, след оборвал и двинул наперехват. Улыбка во все лицо, а глаза хитрые-хитрые. Малинин вспомнил, что в редкие мгновения благодушия подполковник Вешнивецкий называл якута хитроглазым и не без причины. Малинин улыбнулся воспоминаниям, посмотрел на лежащих без движения подпоручиков и прапорщика. Когда-то давно, в другой жизни, в ином измерении, в чужой реальности подполковник Вешнивецкий взял их, молокососов, юнкеров вчерашних, «чайников», и изготовил, словно скульптор из глины вылепил, боевую контрразведывательно-диверсионную группу. Отбирал по одному ему ведомым признакам, из множества одного, но, как потом понял Малинин, влюблённых в свое дело. Сам он, Серёжа Малинин, например, оказался превосходным стрелком, хотя раньше за ним особого рвения к стрелковым наукам не наблюдалось. Северианов же проявил особый талант в рукопашном бое, равных ему Малинин не встречал, сам с ним спарринговать страшился, хоть и работал Северианов мягко, удары лишь обозначал, между тем Малинин его практически никогда не мог достать, каких попыток не предпринимал. Где Вешнивецкий добыл Афоню Петрова – так и осталось загадкой, но Афоня один стоил всех. Нюх у него был, как у доберман-пинчера, стрелять он мог с закрытыми глазами, на слух, по примятой травинке определял направление движения группы противника, казалось, видит якут в темноте. А ещё он обожал читать. В любую свободную минуту Петров доставал из вещмешка книгу и увлеченно, по-детски забыв обо всем на свете, глотал страницу за страницей, облизывая указательный палец, перед тем, как перевернуть очередной лист. Может от этой его любви к чтению, изъяснялся Афанасий на русском языке чисто, даже иногда литературно, избегая слов-паразитов.

Развели небольшой бездымный костёр, Афоня мгновенно насобирал одному ему ведомых трав, кореньев, даже несколько грибов отыскал; и очень скоро все с хищным звериным аппетитом хлебали из котелка непонятное, но ужасно вкусное варево. Сразу потянуло в сон, Малинин разрешил молодым отдыхать, и те мгновенно уснули.

– Плохо, командир! – сказал Афоня. – Нас не потеряли, нас специально отпускают подальше, ослабляют поводок, усыпляют – значит, жди беды.

Малинин и сам это понимал, беспокойство глодало душу голодным волком.

– Нас ждут, определили направление движения, по запаху варева вычислили, сейчас обкладывают качественно, чтобы наверняка. Вы отдохните пока, я сползаю, посмотрю как и что вокруг происходит. Если вдруг случится чего – отходите к болотам, прорываться не пытайтесь – не выйдет.

Якут вернулся, сияя надраенным самоваром, и Малинин почувствовал, что беды позади.

– Есть шанс, Сергей! – то, что Афоня назвал его по имени, а не как обычно, командиром, говорило о многом.

– Впереди заслон, человек двадцать, с пулеметом, разместились грамотно, ждут, позади нас большой отряд, я понимаю, погонят в засаду. Только засадники уже нас похоронили и расслабились, вздохнули свободно, курят, махрой издалека тянет, а мы-то еще живы. Есть один вариант, но очень зыбкий: пройти рядом с ними, под самым носом, сквозь пальцы просочиться, мы-то с тобой проползём легко, а вот молодёжь…

Малинин раздумывать не стал, поднял чуть посвежевших офицеров и повёл группу за Афоней. Шли сторожко, след в след, почти беззвучно. Когда Афоня замер, Малинин понял, что наступает кульминация, итог операции. Или им повезёт, или здесь закончит своё существование развед-диверсионная группа.

Они подбирались к затаившимся красным с подветренной стороны, и теперь Малинин сам различал запах махорки, ружейного масла и человеческого пота. Курить в засаде – дело последнее, Малинин кивнул Афоне:

– Ты первый, потом остальные, я – замыкающий. Огня не открывать!

Спустя два часа, оторвавшись наконец от назойливого дыхания в затылок, Малинин понял: на этот раз обошлось! Он гнал группу бегом, не снижая скорости, без привалов и долгих остановок, сейчас все решало время. Успеют выйти к своим – все будет прекрасно, не успеют – придётся снова отходить и начинать по-новому.

Но все, как будто, обошлось. Вырвались они из лесу, добежали до небольшого хутора, там уже казаки. Можно отдохнуть, расслабиться, поверить, что в этот раз повезло…

Красные стояли, хмуро глядя вниз, Загоруйко мечтательно щурил усы. Сзади толпились до полутора десятка солдат, хищно разглядывая пойманных коммунистов, а какой-то слащавый мужичонка в купеческому картузе тыкал кнутом в грудь молодой женщины и сладостно приговаривал:

– Вот она, ваше благородие, наиглавнейшая змеюка. Жинка главного комиссара.

Юный хорунжий с азартом и некоторым даже любопытством хлестнул женщину нагайкой, целя в лицо, но она в последний момент отшатнулась непроизвольно, и удар лишь ожег плечо.

– Ого! – С неподдельным, даже детским любопытством посмотрел хорунжий на женщину и снова взмахнул плеткой. Несчастная мышка хочет поиграться с матерым котом? Извольте-с! Ноздри хищно раздувались, зрачки расширились, офицер был явно неадекватен, хотя спиртным не пахло. Либо кокаин, либо просто пьян от крови и чувства непомерной власти. Стоящие вокруг довольно улыбались, похохатывали; и Малинин вдруг со всей отчетливостью понял, что в следующий раз красные их обязательно изловят, не выпустят, ибо воевать уже будут не за советскую власть или мировую революцию, а за конкретных расстрелянных селян. Лицо побагровело, кровь ударила в виски, Малинин резко шагнул вперед, прихватив хорунжего за запястье, как сквозь вату услышал резкий окрик Афони:

– Командир!

Хорунжий изрядно удивился: занесённая для удара рука словно попала в стальные клещи. Он обернулся, готовый стряхнуть непонятно откуда взявшуюся назойливую муху, и увидел два безжалостно прищуренных глаза, два испытывающих крайнее презрение зрачка, словно два пистолетных дула.

– С «мирняком» воюешь? – зловещим шёпотом спросил Малинин. – Всех большевиков перебил, остались только эти? Других не нашёл? Проскачи вперёд верст десять – там как раз дожидаются. Или только с бабами воевать умеешь?

Рядом с красавцем хорунжим пропылённый с ввалившимися щеками, измазанным жжёной пробкой в виде тактического грима лицом и мятым обмундированием, Малинин явно проигрывал статью, да и группа его больше смахивала на кучку дезертиров, либо окруженцев, однако выправку офицерскую камуфляжем не скроешь, и поведение тоже способствовало.

– А ну встать, как положено, мерзавец! – рявкнул Малинин разъяренным офицерским басом, и белёсый хорунжий едва не обмочился, а похохатывающие солдаты враз присмирели и изобразили строевую стойку. – Как стоишь, сволочь, а ну смирно! С тобой целый капитан разговаривает!

Со стороны они смотрелись весьма колоритно: отряд красномордых, раскормленных карателей и пропылённая, измотанная долгим преследованием пятёрка малининцев. Однако лишь полный идеалист рискнул бы сейчас поставить на красномордых и сытых казачков. И численный перевес не являлся определяющим фактором.

Солнце резвилось, светило слишком игриво и радостно, о чём-то своем щебетала птичье сборище, а опьяняющий, дурманящий ноздри аромат степных трав провоцировал весьма романтическое настроение. Юрий Антонович Перевезенцев, Новоелизаветинский поэт и прозаик сказал бы высокопарным слогом, поэтической строфой припечатал: «В такой замечательный летний день так не хочется умирать!». Как будто радостное или, наоборот, печальное состояние природы имеет способность определять время, когда смерть похлопает по плечу костлявой рукой. Понятное дело, никто не спрашивает у курицы о её планах на день: имеет ли она желание попасть сегодня в суп, или, может быть, возражает. Курица – она и есть курица. Участь её предрешена. И мнение комбедовцев тоже не интересовало казаков: хотят ли они быть расстрелянными именно сейчас или нет, – роли не играет. Пока господа офицеры бранятся, пусть используют последние минуты по своему усмотрению: на небо посмотрят, вспомнят прошедшую жизнь, или молитву творят. Но вот каратели уж совершенно определённо не планировали на сегодня таких эксцессов, как возможная смерть. Причём, не от большевистской пули, а от своих. Малининской же пятерке играться со смертью в гляделки было в полной мере обыденно и вполне привычно, капитану достаточно лишь сигнал подать – и завертится кровавая карусель. Сборищу дворовых псов весьма затруднительно одолеть пятерых озлобленных матёрых волков.

Афоня неодобрительно покачал головой, но карабин незаметно изготовил к бою, и другие офицеры разведгруппы положили руки на кобуры.

– Верно, ваше благородие, – степенно проговорил пожилой урядник. – Зверствовать ни к чему, лишнее. Заряжай! – зычно скомандовал он солдатам. Противно и нестройно заклацали затворы, загоняя патроны в патронники: вверх, на себя, от себя, вниз.

– Целься!

– Оставить! – резко шагнул навстречу поднявшимся в горизонтальное положение стволам Малинин, и добавил уже неуставное. – Совсем офонаренели, скоты?!!! Разряжай!!!

– Нельзя никак, ваше благородие, – рассудительность заметил урядник. – Краснопузых кончить необходимо. Иначе они завтра нам в спину стрелять станут.

Возможно, урядник был прав. Возможно. Если сегодня отпустить троих – завтра их будет уже тридцать три. Или даже сто тридцать три. Но не урядника пятые сутки кряду преследовали лучшие следопыты красных. Не на блондинистого хорунжего ставили пулеметные засады, не этих бойцов с безоружным «мирняком» мариновали в болотах, словно переспелую клюкву. Боевой русский офицер, считал Малинин, не опустится до расстрела мирных крестьян, даже если они действительно имеют какое-то отношение к красным. Каждому своё: кому с частями особого назначения силами меряться, куражом тягаться, а кому экзекуциями заниматься. Только лучше им не встречаться.

– Молчать! – взбешённым бультерьером рявкнул Малинин. – Пшли вон!

– Гляди, вашбродь, тебе жить, – с нескрываемым презрением сказал урядник. Каратели развернулись и быстро пошли прочь.

– Патронов у нас практически нет, эти не дадут, – задумчиво кивнул Афоня в спины уходящим. – А красные могут прийти по нашему следу, и против них нам обороняться нечем. Перебьют нас – и завтра хорунжий сотоварищи вернутся, тогда уж за нас рассчитаются: не троих, а полдеревни перебьют, остальных пороть станут. И, между прочим, будут правы.

– И что? – резко обернулся к якуту Малинин, сверкая яростью. – Предложения?

– Никаких, – спокойно ответил Афоня. – Только констатация факта. Ты же знаешь, командир, что прав, и я знаю, и ребята, мы все тебя понимаем и поступили бы точно также. Но в настоящее время ситуация патовая.

Подполковник Вешнивецкий научил якута многомудрой игре в шахматы, и теперь Афоня перемежал свою речь непонятными для некоторых, кроме железки и виста ничего не признающих, терминами.

– Нужно уходить, – сказал якут. – Но «мирняк» ты без защиты оставить не можешь, а красные могут появиться с минуты на минуту… – Он не договорил, рассусоливать не было нужды – они мыслили одинаково.

– Прав твой солдат, ваше благородие, – неожиданно подал голос один из приговорённых, хмурый пожилой мужик, с разбитым лицом и свежим рубцом через щёку, хорошо глаз не выбили, – следом нагайки. – Ты пришёл и ушёл, благородство сегодня проявил, а они завтра вернутся, когда тебя рядом не будет. Они от крови пьяные, от безнаказанности, вот и учинят смертоубийство и разорение. А ты, видать, кровушки досыта напился, не веселит она тебя более.

– Что? – резко обернулся Малинин.

– Видок у вас тот ещё, – как ни в чем не бывало, продолжал мужик. – Потрёпанный, пропылённый весь. Только вы не пораженцы и не дезертиры, ты, например, вашбродь, побриться не забыл. Вас пятеро: четыре офицера и только один солдат. У каждого по два ливольверта, у солдата не трёхлинейка, а кавалерийский карабин. Ходите вы слишком легко, невесомо, бесшумно. Без лошадей, значит, по лесу двигались. Патронов у вас нет, стало быть, расстреляли все. Мирных не трогаете…

– Продолжай! – кивнул Малинин.

– Из тыла Красной Армии идёте, – сказал мужик. – Какую- то большую пакость сотворили. Каратели – это так, нашим на один зубок, а вот вас надо в первую очередь истреблять, вы опасные.

– Не боишься мне такое говорить? – прищурился зло Малинин.

– А ты, вашбродь, руки об меня марать побрезгуешь. Да и не интересен я тебе. Не твоего уровня противник.

Малинин бессильно скрипнул зубами. Очень хотелось надавать наглецу по сусалам, только это не выход, да и не станет он мордовать безоружного и заведомо слабого, тут хуторянин прав. Не так их воспитывал подполковник Вешнивецкий. Малинин отвернулся.

– Ты бы, мил человек, помолчал, что ли, не гневил Бога, – ненавязчиво ввинтился в разговор юрким ужом Афоня. – Грубишь, издеваешься, а мы тебя, вроде как, не обижали. Если ты храбрый да удалой – беги домой, хватай ружьё да возвращайся силами меряться, чего языком зря колотить. Постреляешь нас – вот и выйдет тебе удача и полное удовольствие.

Мужик усмехнулся нехорошо.

– Нет уж, дурных ищите-свищите поодаль. Я супротив вас много не сделаю, обожду.

– Валяй, – устало махнул рукой Малинин. – Если вдруг в спину задумаешь стрелять – не взыщи!

Громко застучали копыта – это уходила разъярённая полусотня карателей. Казаки были злые, не вкусившие комиссарской крови, не потешившие душу, проклиная, вероятно, чистоплюйство и глупую привередливость капитана Малинина. Он не сомневался, что завтра же об этой его, с их точки зрения, глупой выходке будет доложено по начальству, а ещё через некоторое время станет известно всей армии, да ещё с таким подробностями, про которые он и сам до сих пор не догадывался. Только на это Малинину было глубоко начхать, его сейчас больше беспокоили обстановка и состояние собственного подразделения.

– Доберутся до ближайшего села – и там разгуляются во всю ивановскую. А назавтра вернутся сюда и добавят удовольствия. Уходить вам надо, господа комбедовцы, или кто вы там, – невесело проронил Афанасий. – Да и нам не грех. Бабу-то за что хотели жизни лишить? – повернулся якут к представителю комитета бедноты.

– Муж у неё комиссар. За красных воюет.

– Чего ж с собой не забрал?

– Забрал, да она рожать домой вернулась, как ваши нагрянули – ребёнка не оставила.

Малинин почернел лицом. Повернулся, внимательно рассмотрел молодую женщину, безразлично переступающую босыми ногами.

– Сын, дочь?

Женщина молчала, словно не слышала капитана.

– Дочка, – ответил за женщину комбедовец. – Третьего дня родилась.

Странно, но этот человек нравился Малинину. Вроде бы неприятель, явный военный противник, супостат, но держится достойно, не дрожит и не трепещет осиновым листом. Заслуживающий признания оппонент, короче говоря, Малинин уважал таких. Убеждённый, идейный враг.

– Тебя зовут-то как, почтеннейший? – с интересом осведомился капитан. – А то как-то не по-людски общаемся.

– Антип Фёдорович, – мужик ответил степенно, с вызывающим самоуважением, он, похоже, окончательно освоился и ни капли не боялся.

Малинин почувствовал вдруг, как усталость предательски навалилась стремительным ударом по ногам, расфокусировкой взгляда, полной отрешённостью от действительности. Напряжение, ярость, азарт, пыл, кураж – всё, на чем он держался, ушло, оставило, запал догорел. Малинин заскрипел зубами: ничего ещё не кончилось, силы нужны, и требуется отыскать их немедленно, себя переломить, чего бы ни стоило!

– Я вот что решил, Антип Фёдорович! – Малинин с долгим вниманием посмотрел комбедовцу в глаза. – Ты нас в город отвезёшь. Готовь телегу, лошадь – собирайся, короче говоря. Женщину и ребёнка тоже возьмём, постараюсь в городе пристроить. Дружков своих также можешь прихватить с собой, иначе поубивают вас здесь.

– А ежели я не соглашусь? – прищурился комбедовец.

– Реквизируем и лошадь, и телегу! – зло отрезал Малинин. – У тебя, либо ещё у кого… Не торгуйся, не на базаре! Недельку-другую в городе переждёте – потом вернётесь! И побыстрее, любезнейший, я передумать могу!

Солнце светило в глаза, одуряюще пахло полынью, скрип телеги не раздражал, а, наоборот, убаюкивал, глаза слипались. Молодые офицеры, разметавшись на телегах, спали мертвецким сном, тяжело, беспробудно, напряжение отпустило, пришла нега и расслабленность. Афоня сторожко высматривал окрестности, дозволив Малинину подремать, со стороны узкие глазки-щёлочки якута казались закрытыми, хотя указательный палец зорко лежал на спусковом крючке карабина.

Корунд, топаз, горный хрусталь, если осветить его хорошо и правильно поставленным светом, будет сверкать почти так же, как переливается изящно огранённый бриллиант. Искусно выполненный профессиональным ювелиром стеклянный страз тоже внешне походит на алмаз. А известный мошенник Ося Маркин успешно реализовывал бутылочные осколки под видом драгоценных камней, да ещё тихим вкрадчивым шёпотом под строжайшим секретом сообщал на ухо доверчивому ротозею-покупателю древнюю историю сего раритета, найденного много веков назад в копях Индии и тайно вывезенного сначала в Европу, а затем, также тайно, контрабандной и в Россию. Но все эти полудрагоценные камни и стекляшки так же походят на гордо и завораживающе посвёркивающий бриллиант, как похож был розовощекий толстенький барчук Серёжа Малинин, Серёженька, Сержик, Сергунчик, на сухого жилистого капитана Малинина, разведчика и диверсанта, головореза, убийцу и, вообще, хорошего человека. Любимец престарелых родителей, мягкий, рыхлый Серёжа, беззлобный увалень, пухленький медвежонок о карьере военного не то чтобы не помышлял, он и в дурных снах такого увидеть не мог. И все же один раз в жизни отец настоял на своём, и единственного любимого отпрыска отдали в военное училище. В науках Серёжа сильно не преуспел, учился ни шатко, ни валко, поэтому выпуститься должен был подпрапорщиком, но вышло иначе. Чем приглянулся этот неуклюжий увалень подполковнику Вешнивецкому понять невозможно, но сей изящный господин, больше схожий с утончённым интеллигентом, чем с потомственным военным, предложил ему вступить в свою группу. Убеждать Вешнивецкий умел, хотя всегда разговаривал ласково и весьма уважительно, и Малинин сам не понял, как согласился. Подполковник своих воспитанников ни в коем разе не муштровал, не давил авторитетом, не ломал характер. Он непостижимым образом умел находить в человеке такие струны, при игре на которых тот сам загорался предстоящим делом и выполнял его вдумчиво и со всей возможной энергией. Через три месяца Малинин в удовольствие, ни сколько не запыхавшись, пробегал вёрст пять-шесть по пересечённой местности, и бесчисленное множество раз отжимался на кулаках от земли, а от стрельбы из нагана получал подлинно сказочное блаженство. Револьвер стал для Малинина не просто оружием ближнего боя, как для остальных. Он стал даже не продолжение руки капитана, скорее, частью его тела. В любой момент, в каком бы положении Малинин не находился, наган мог оказаться в его ладони раньше, чем он подумал об этом. Как-то мягко и ненавязчиво подполковник рассказал, что стрелять, как в тире, с упора – это одно, а вести огонь в движении, в кувырке, в перекате – это гораздо интереснее. То, что вытворял через полгода Малинин, было непосильно цирковым акробатам и другим гимнастам, не говоря уж о полевых офицерах. А ведь когда-то маменька приглашала для него учителя музыки. Когда-то он вполне сносно мучал скрипку и фортепиано, различал четверти, восьмушки и шестнадцатые, преизрядно веселил гостей трагическим исполнением «Ах, не говорите мне о нём!» – и, по их мнению, голос имел «весьма премилый и ласкающий слух»… «O tempora! O mores! – О времена! О нравы! – сказали бы сейчас о Серёже Малинине те, оставшиеся в прежней жизни, в ином измерении, в отошедшей реальности. – Мальчик был невообразимо талантлив, подавал надежды, должен был стать вторым Паганини! И во что превратился! Уму непостижимо!».

Он проснулся мгновенно и сразу. Словно лёгкий платок с головы под сильным порывом ветра слетел сон, спонтанно, беспричинно и окончательно. Острое чувство тревоги кольнуло под лопатку, Малинин увидел, как подобрался и напрягся Афоня. Невидимые флюиды опасности передались и молодым офицерам, те зашевелились и прекратили беззаботно, по-щенячьи дрыхнуть.

Банда появилась неожиданно. Даже не банда, разъезд, человек десять-двенадцать вооружённых верховых в полувоенной и повседневной крестьянской одежде. В свете солнечного света, на контражуре их силуэты читались однородной неспешно-вялой, колышущейся в бесконечной пыли массой, плавно текущей навстречу. Пара телег в степи были сладким лакомым кусочком, и опасности представлять не могли никоим образом – всадники пришпорили коней и с гиканьем и улюлюканьем понеслись наперерез. Бандитское оружие, испоганенная винтовка с отпиленными дулом и прикладом, обрез, имеет лишь одно преимущество: возможность скрытого ношения. При выстреле в коротком стволе не успевает выгореть весь порох, и пламя из дульного среза вырывается далеко вперед, а звук гораздо громче. Пуля мощного винтовочного патрона, выходя из обрезанного ствола, начинает хаотично кувыркаться, отчего прицельная стрельба возможна лишь на коротких дистанциях.

Малинин уже различал отдельные фигуры, азартные лица. Впереди красовался толстый бородач в купеческом картузе, потный и донельзя довольный, словно выиграл в лотерею сотню тысяч рублей по билету от театрального гардероба, за ним двое помладше, в офицерских френчах, с залихватскими чубчиками, сладко облизывающиеся от вожделения в предвкушении лёгкой поживы. Это были не бойцы, это были шакалы, трусливые и отчаянно жестокие в своей безнаказанности. Сближаясь с противником, разъезд терял свои главные преимущества: дальнюю дистанцию и мобильность – и становился уязвимым для огня револьверов. Ибо на большом удалении серьёзное противление мог оказать лишь Афоня с его карабином, к тому же запас патронов у малининских бойцов имелся только на одно скоротечное огневое столкновение. Бандиты приближались стремительно, нацеленные на грабёж и кровавое, но зато приятное и увлекательное развлечение, а вовсе не на «внезапный встречный бой на поражение в составе малой группы». Кто-то для острастки выпалил в воздух, и тогда Малинин грозно рявкнул: «К бою!». Объяснять что-либо не требовалось, все члены разведгруппы свои обязанности знали на ять. Через секунду на телегах не было никого: скатились в пыльную траву, сшибли с телег красных, зло ощетинились стволами. Малинин, перехватив оторопевшего возницу-комбедовца поперёк тела, словно в классической борьбе, швырнул его через себя вниз, перекатом ушёл в сторону, ожившие револьверы сами прыгнули в руки. Прапорщик Лужнин легко, как пушинку, и в то же время аккуратно и бережно, словно до краев наполненный сосуд, ссадил жену комиссара и ее малютку, прикрыл собой. Ситуация изменилась мгновенно и кардинальным образом: добыча превратилась в охотника, а охотник – в добычу. Афоня уже стрелял. Он выпустил обойму серией, практически без пауз между выстрелами. Карабин в его руках, казалось, исполнял какой-то ритуальный танец, ибо для передёргивания затвора, перезарядки «Мосинки», в отличие от германского «Маузера», необходимо отнять приклад от плеча. На возврат винтовки в состояние прицеливания также нужно время. Но у Афони все получалось молниеносно и гармонично. Дуло карабина выплюнуло пять остроконечных пуль со свинцовым сердечником и мельхиоровой оболочкой калибра 7,62 мм., и в стане противника началось замешательство. Бородатый толстяк полетел в пыль первым, двое во френчах умерли одновременно, так и не перестав вожделенно улыбаться. Пять лошадей лишились всадников; беспорядочно, хотя и ненадолго защёлкали офицерские наганы. Ещё несколько бандитов вывалились из седел, остальные принялись разворачиваться для отступления, но было поздно: они приблизились на расстояние, достаточное для ведения прицельной стрельбы из короткоствольного оружия, и Малинин открыл огонь с двух рук. Постоянно перемещаясь в полуприсяде справа налево и одновременно вокруг всадников, отвлекая противника на себя, капитан бил с упреждением, вынося точку прицеливания вперёд по линии движения мишени и сохраняя револьверы в постоянном движении, «дожимал» спуск, не прекращая «поводки» оружия, тратил не более одного патрона на каждую цель. Кто-то всё же успел выстрелить в то место, где ещё мгновение назад находился Малинин, и даже попробовал передёрнуть затвор до того, как пуля левого нагана вошла самонадеянному стрелку между глаз. Огонь был страшен и жесток, патроны закончились быстро и одновременно с тем, как последний бандит упал с лошади. Пыль, кровь, резкий запах пороха, гул в ушах, конское ржание. Утратившие верховых лошади мечутся по полю и изловить их нет никакой возможности. Афоня уже деловито потрошит карманы убитых на предмет боеприпасов. К карабину набрал, к револьверам – нет, так что пришлось господам офицерам вооружаться обрезами. Лужнину пулей ободрало плечо, у остальных не было даже царапин, в общем, легко отделались. Малинину на секунду стало жутко: закрывая своим телом женщину, прапорщик являлся превосходной мишенью и серьезно его не зацепили лишь потому, что Малинин открыл огонь раньше, чем противники смогли выцелить Лужнина.

Комбедовцы испуганно хлопали глазами, наверное, уже попрощались с жизнью. Малинин легко пнул носком сапога подошву Антипа Фёдоровича, замершего на земле без движения, и процедил сквозь зубы:

– Подъём, коммуна, ехать пора, потом разлёживаться будешь.

Больше приключений в дороге не случилось, добрались вполне сносно, и на этот раз госпожа Удача благоволила капитану Малинину. Комбедовцев и женщину с ребёнком определили на постоялый двор, прощаясь, Малинин посоветовал Антипу Фёдоровичу вроде бы шутливо, ласково улыбаясь, но того от подобной улыбки словно мороз пробрал:

– Ты, Антип Фёдорович, уж сделай милость, больше не попадайся, в очередной раз может и не повезти. Бывай здоров, женщину оберегай, а уж если встретишься мне с оружием в руках – не обессудь.

Получилось зловеще, комбедовец поёжился, хотел что-то ответить и по возможности дерзко, но язык словно прирос к зубам, не слушался. Антип Фёдорович сумел лишь судорожно проглотить закупорившую гортань слюну и кивнуть.

В своих ожиданиях капитан Малинин не обманулся: каратели уже наябедничали высокому начальству – и Малинин получил изрядную выволочку от полковника Васнецова. То, что разведгруппа задание выполнила и вернулась без потерь, того не волновало совершенно, ибо налицо было едва ли не сотрудничество с красными. Начальник разведки капитан Голицын, пытаясь смягчить удар, вступился за Малинина горячо и страстно, в результате крепко досталось обоим.

– Считаешь себя правым? – спросил позже Голицын, Малинин лишь безразлично пожал плечами:

– Если бы это могло что-либо изменить…