Читать книгу Бриллиант «Dreamboat» - Сергей Анатольевич Петушков - Страница 5

Несмазанные петли взвизгнули мартовским котом, полуденной рындой отозвался дверной колокольчик – и Северианов очутился в маленькой уютной мастерской, посредине которой склонился над столом хозяин – круглый колобок с короткими руками-ногами, густой курчавой шевелюрой и десятикратным монокуляром в глазу. Толстые пальцы-сардельки колдовали над брошью-стрекозой, и Северианов не увидел, как это произошло, но на золотой голове вдруг возникли два изумрудных глазка и один сверкнул отражённым зелёным светом, словно подмигнул.

Северианов с благоговением относился к мастерам своего дела, профессионалам, которых называют магами и волшебниками, у которых в руках всё горит, всё спорится, а сами руки считаются золотыми. Его восхищал, например, дворник, одним движением колючей метлы выметавший сор из трещины в мостовой величиной с игольное ушко. Или плотник, грубым топором выстругивающий из сучковатого толстого полена изящный питьевой ковшик. Или художник, лёгким тычком широкой кисти прописывающий тонюсенькую веточку с сотней листочков. Поразительно! Северианов всегда считал, что настоящий живописец, мастер колорита с тщательной скрупулезностью прорабатывает каждый листочек, каждую травинку, каждую шероховатость на коре дерева. Но подполковник Вешнивецкий, имевший какую-то подчас животную страсть к живописи, работал толстой кистью и восхищал Северианова точными мазками. Казалось бы, простая мешанина красок, какофония цвета – один точный, даже точечный удар кончика колонковой кисти – и изумрудно-охристое месиво на холсте становится густой кроной берёзы, ольхи, дуба! Северианов никак не мог понять этого. У многих его знакомых было хобби, пристрастное увлечение, любимое занятие. Подполковник Вешнивецкий писал изумительные пейзажи, а головорез и хладнокровный убийца Малинин подчас на досуге сочинял слезливые романсы о любви сопливого гимназиста к такой же сопливой гимназисточке. Лениво перебирая струны, Малинин задушевным голосом мелодично рассказывал о страданиях и вожделенных мечтаниях незрелого юноши, и Северианову казалось, что это не его напарник, многоопытный диверсант и лучший в мире стрелок, капитан Малинин сочиняет всю эту высокосветскую мелодраматическую муть, а какой-то неоперившийся отрок, юнец, подросток. А может быть, в душе Малинин и был таким отроком, может быть страдал от неразделённой страсти, Северианов не знал.

Волшебник продолжал своё колдовское дело. Стрекоза помахала бриллиантовыми крыльями, выгнула и опустила сапфировый хвост. Блеснули золотом паутиновой толщины лапки, пухлый палец ювелира почесал, лаская, изумрудно-зелёное брюшко.

– Я, конечно, не вовремя, – сказал Северианов.

Семён Яковлевич Ливкин улыбнулся.

– Не смею отрицать очевидного, молодой человек. Вы, действительно, чертовски не ко времени. Но, увы! Люди Вашей профессии имеют обыкновение всегда появляться подобным образом и как правило не спрашивают, имею ли я время и желание для беседы с ними. Если скажу, что сильно занят – это ведь не заставит Вас уйти, напротив, Вы станете более настойчивы и менее деликатны, нет?

Теперь улыбался Северианов. Ювелир ему нравился. Очень нравился. Небольшой прозрачный камень, словно сверкающая капля воды, дождинкой упал на левое крыло стрекозы, и Северианов готов был поклясться, что она вздрогнула, словно отряхиваясь.

– Я не задержу Вас надолго. Всего несколько вопросов – и я перестану докучать Вам своим присутствием.

Ювелир вздохнул.

– Ох, молодой человек, Ваши бы слова да Богу в уши. Последний раз подобную фразу я слышал от преинтеллигентнейшего и премилого мальчика из городской ЧК.

– И что?

– К сожалению, он изволил солгать – после нашей встречи я провёл несколько не самых лучших дней своей жизни в заключении, а в мастерской моей устроили тщательнейший обыск. Всё, что им удалось найти пошло на нужды мировой революции. На удовлетворение, так сказать, потребностей победившего пролетариата.

Семён Яковлевич Ливкин работы не прерывал, продолжал скупыми движениями пальцев ласкать брюшко драгоценной стрекозы, так что казалось, что голос его исходит откуда-то изнутри, и ювелир имеет весьма немалые чревовещательные способности.

– Но нашли, конечно, не всё? – Северианов не спрашивал, он утверждал. – Думаю, всякую ерунду, мелочёвку, а по неграмотности своей приняли за ценности, так? Что-либо существенное Вы ведь не станете держать на виду, а надежно укроете, так, нет?

– Вы задаете очень щекотливые вопросы, господин штабс-капитан, – ювелир наконец оторвался от работы, в упор посмотрел на Северианова, посерьёзнел, глаза налились свинцовой тяжестью, круглый и мягкий колобок мгновенно превратился в чугунное пушечное ядро. – У меня складывается неприятное ощущение, что Вы пришли с той же целью, что и давешний мальчик из ЧК.

Северианов улыбнулся:

– Ну что Вы, отнюдь. Неужели у меня столь грозный вид?

– Внешность не всегда соответствует содержанию. Поверьте, тот чекист тоже выглядел весьма мило и дружелюбно. И говорил ласково, как с несмышлёным младенцем: зачем, мол, мучаете себя и нас, высокочтимый Семён Яковлевич, всё равно побрякушки ваши найдём, но тогда уж Вам хуже будет, поверьте.

– И как звали того милого мальчика?

– О, его звали товарищ комиссар Оленецкий Григорий Фридрихович. Этакий черноокий красавец. Знаете, высокий, волосы смоляные как воронье крыло, глаза горят революционным огнём, просто пылают. Куртка размера на два больше, новая, необмятая ещё, аромат кожи настолько привлекателен, что приступ дурноты вызывает, фуражка со звездой, офицерская полевая сумка – просто картинка, загляденье. Из студентов, идейный революционер!

Ливкин вдруг замолчал и, прищурив глаза, посмотрел на Северианова внимательно-оценивающим взглядом, словно на драгоценный камень, выискивая малейшие изъяны, одному только ему видимые недостатки совершенного с виду алмаза. Ощущение было весьма неприятным: Северианову показалось, будто ювелир ощупал его взглядом, словно обыскал, – и содержимое карманов умудрился проверить, и даже мысли в голове каким-то неведомым способом сподобился прочитать. Будь на месте штабс-капитана человек более тонкой душевной организации, более впечатлительный, более эмоциональный и деликатный – этакого взгляда мог и не выдержать, смутиться, отвести глаза. Проиграть зрительный поединок, одним словом. Но Северианов лишь слегка улыбнулся, одними кончиками губ.

– Продолжайте, Семён Яковлевич, будьте любезны. Что дальше?

– Оленецкий погиб незадолго до того, как большевики сдали город. Так, во всяком случае, мне сказали во время очередного обыска. На сей раз руководил неприятной процедурой сам председатель ЧК Житин, он оказался гораздо грубее Оленецкого, хамовитее. На мой вопрос, где тот красивый мальчик, что имел удовольствие обыскивать мое скромное заведение в прошлый раз, Житин злобно сказал, что комиссара Оленецкого убили такие, как я, можно подумать, я могу кого-либо убить крупнее комара.

– Значит, Вы не в курсе, как погиб Оленецкий?

– Увы, откуда же мне знать.

– Скажите, а в тот раз чекисты много изъяли у Вас?

Ювелир поморщился, как от ноющей зубной боли, брови взметнулись и замерли ледяным торосом.

– Ничего существенного они не нашли. Не сумели найти.

– Вам не приходилось позже встречать товарища Житина? Может, случайно видели где-нибудь?

– Нет, не видел. Слышал только, что он сбежал с реквизированными ценностями. Ну что ж, поступок для него, конечно, не очень красивый, зато весьма и весьма прибыльный.

– И какова цена его добычи?

Ювелир ещё раз внимательно посмотрел на Северианова.

– Думаю, около полумиллиона золотом. Это минимум, скорее, даже больше.

– Там было что-либо особенно ценное? Может быть, какой-либо раритет, уникальная вещь?

Семён Яковлевич поднял стрекозу на уровень переносицы, внимательно посмотрел в изумрудные глаза.

– Что Вы имеете в виду? Что может быть уникального в нашем захолустье? Бриллиантовое колье и серьги императрицы Елизаветы Алексеевны? Изумрудный перстень светлейшего князя Меншикова? Золотой кулон с голубым бриллиантом княгини Лобовой-Вейтейской? Не смешите, молодой человек! Подобное возможно встретить в столице, а уровень Новоелизаветинска – вот! – Семён Яковлевич погладил правым указательным пальцем стрекозу по голове, которая при этих словах, как показалось Северианову, расправила крылышки и даже изобразила полупоклон. – Не тщите себя надеждами! Мы все друг у друга на виду, только кажется, что каждый наособицу. Если у Исаака Либермана появятся любимые серьги государыни императрицы Екатерины Второй, то Валерий Недбайло будет точно знать, у кого и за какую сумму Исаак их приобрёл, а Миша Горяев постарается их перекупить ещё до того, как Исаак хорошенько рассмотрит чистоту бриллиантов в этих серёжках. Если алмаз «Dreamboat», по-нашему – «Голубая мечта», только сверкнёт где-то в пределах версты от городской окраины, как все уважающие себя ювелиры выстроятся в очередь у той самой версты… Нет, молодой человек, ничего раритетного не было у Житина, я, во всяком случае, в этом уверен!..

Семён Яковлевич Ливкин внезапно замолчал, словно последнее слово застряло в горле, словно он задохнулся, словно язык закупорил гортань. Дверной колокольчик резко взвизгнул испуганной дворняжкой, и в мастерской появились новые персонажи. Трое. Картина Ильи Ефимовича Репина «Не ждали». Ненаписанный роман Фёдора Михайловича Достоевского «Преступление без наказания». Новая модная картина синематографа «Смерть у порога». Или просто очередное рядовое ограбление: три откровенно бандитских личности с пистолетами и ясными как солнечный день намерениями. Сейчас должна последовать ставшая уже обыденной фраза: «Спокойно, это налёт!», сопровождаемая таким же обыденным выстрелом в потолок или в грудь человека в военной форме, то есть в грудь штабс-капитана Северианова, а затем привычное изъятие ценностей в пользу, как теперь принято говорить, деклассированного элемента.

Главарь был неимоверно красив изысканной бандитской красотой: пепельно-косая чёлка из под видавшего много лучшие времена картуза, непременнейшая золотая фикса на месте верхнего резца, ультрамариново-грязная тельняшка под снятым с какого-то подвернувшегося под лихую руку бедолаги официального сюртука и синие татуированные фаланги пальцев. Подполковник Вешнивецкий мог бы, по всей вероятности, написать с него портрет лихого человека, иллюстрацию к уголовным романам о жизни московского дна. Впрочем, подполковник Вешнивецкий, скорее всего, при виде данной красочной особи забыл бы о своих талантах живописца и поступил бы с несостоявшимся натурщиком несостоявшегося же шедевра криминальной романтики сообразно своим основным умениям. Либо выстрелил аккурат между великолепной чёлкой и золотым зубом, либо, что свидетельствовало бы о хорошем настроении подполковника и несвойственном ему либерализме, вырубил татя коротким прямым ударом, а потом связал ему руки за спиной, перетянув верёвку через горло и подвязав к согнутым ногам.

Двое остальных были под стать главарю: одетые в человеческую ливрею орангутанги, уверенные в собственной исключительной силе и безнаказанности, культурой поведения не обезображенные, как говорится, совесть под каблуком, а стыд под подошвой. Оружие в слоновьих пальцах казалось продукцией фабрики игрушек товарищества «Дюпре и компания», у всех были автоматические браунинги М1900, про которые в журналах писалось: «Безопасное и верное оружие для самозащиты, устрашения и поднятия тревоги. Вполне заменяет дорогие и опасные револьверы. Поразительно сильно бьёт. Необходим всякому. Разрешения не требуется. 50 добавочных патронов стоят 75 копеек, 100 штук – 1р.40 коп. При заказе 3 штук прилагается один пистолет бесплатно…».

Лицо ювелира стало мраморно-бледным, задрожали пальцы-сардельки, а стрекоза, если бы могла, спикировала под стол. Сейчас ей наверняка хотелось сбросить бриллиантовое обмундирование и притвориться грошовой бижутерией, изделием из позолоченного металла и цветных стекляшек.

Офицерская форма подействовала на бандитского главаря, как красная тряпка на быка, он мгновенно выстрелил в Северианова. Вернее, это ему так показалось, что мгновенно. Пистолет Браунинга, модель 1900, или Браунинг N 1 имел перед севериановским наганом огромное и убедительное преимущество в габаритах и массе, быстроте перезарядки и, главное, в величине усилия спуска, напрямую влияющей на точность стрельбы. Но сейчас всё это не имело решающего значения. Это ведь только кажется, что для производства выстрела надо всего лишь нажать на спусковой крючок. На самом деле перед выстрелом стрелок делает непроизвольное движение рукой вперед и вверх, движение почти незаметное простому человеку и занимающее микроскопическую долю секунды… Но этой доли секунды опытному бойцу достаточно, чтобы уйти с линии поражения и сбить прицел! Северианов не думал, тело действовало само: мгновенно широкий шаг вправо, корпус вниз и вбок, к опорной ноге, правая рука вырвала револьвер из кобуры ещё до того, как тело пришло в конечную точку. Выстрел. Северианов стрелял самовзводом, держа наган горизонтально, так меньше погрешность от сдёргивания. Продолжая движение, перекатился через плечо, не прекращая вести огонь.

Выстрел.

Выстрел.

Выстрел.

Главарь удивлённо посмотрел на Северианова открывшимся во лбу третьим глазом, подручные получили по пуле в корпус – и вся троица синхронно повалилась на пол. Резко запахло сгоревшим порохом, после оглушающего грохота выстрелов наступила вязкая тишина, в которой громко шуршали крылья бриллиантовой стрекозы, и гулко ухало сердце Семёна Яковлевича Ливкина. Ювелир безмолвствовал, словно народ в последней сцене трагедии «Борис Годунов». Лицо его застыло в безысходном трепете, изменив оттенок с мраморного на васильковый, нижняя челюсть безвольно опустилась, а слова застряли где-то в районе пищевода. Не опуская оружия, Северианов резким движением выбросил себя с пола вверх, метнулся к входной двери, рванул на себя. Опасаясь встречного выстрела, сразу на улицу не выскочил, выждал секунду, кувыркнулся вниз через правое плечо, откатился в сторону и, привстав на колено, изготовился к стрельбе. Улица была пустынна, словно всё население или вымерло или просто предалось сладостному послеобеденному отдыху, лишь одинокая извозчичья бричка резво взяла с места и понеслась по мостовой, с головокружительной скоростью вращая обтянутыми резиной металлическими колёсами. Кто в бричке: четвёртый преступник или просто испуганный извозчик, Северианов не знал, поэтому вместо огня на поражение, выстрелил в воздух. С брички быстрым неугомонным снарядом слетела маленькая фигурка, метнулась во дворы, Северианов мгновенно поймал ее на мушку, и указательный палец начал свое неумолимое движение, но фигурка была слишком маленькой, подросток, мальчишка, подумал Северианов и, вскинув дуло вверх, снова пальнул в воздух. Извозчичий фаэтон стремительной неуправляемой стрелой уносился вдоль по улице, Северианов вернулся в дом, шагнул к мёртвым налётчикам. Тем было уже всё равно, никаких признаков жизни. Северианов зафиксировал отсутствие пульса, только после этого достал патроны и доснарядил барабан. Вернул револьвер в кобуру и посмотрел на ювелира, как заботливый хозяин на больную собаку.

– Семён Яковлевич, с Вами всё в порядке? Вы можете говорить?

Ювелир сипел, он выдавливал, вынимал из себя слова, как недавно Северианов стреляные гильзы из камор револьверного барабана.

– Что? Это? Было?

Северианов был спокоен, как закусывающий кроликом удав.

– Не поручусь за точность, но, скорее всего, рядовое ограбление. Бандитизм—с, – Северианов сноровисто обыскивал тела мёртвых налётчиков. На столе кроме трёх браунингов появились золотые часы, самодельная финка, несколько мятых денежных купюр, россыпь мелких монет, засаленная колода карт, набор фотографических открыток с полу- и совершенно обнажёнными дамами, склянка с кокаином. Штабс-капитан понятливо усмехнулся.

– Полный джентльменский набор!

Ювелир словно не слышал его. А может, и действительно не слышал. Он поднялся, через силу переступая короткими ногами, вышел из комнаты, вернулся с перламутровой от пыли бутылкой.

– Я не пил уже очень давно, – сказал он, с титаническим усилием вывинчивая непослушную пробку. – Но…

– Очень рекомендую, – кивнул Северианов. – Весьма способствует снятию стресса. Лучше сразу граммов сто пятьдесят – двести.

– Вы? – Ливкин заговорщицки и слегка подобострастно посмотрел на Северианова. – Давно храню, коньяк ещё довоенный.

– Благодарю! – кивнул Северианов, – Право не стоит. Что, товарищи чекисты не употребили во время обыска?

– Не нашли, – сказал Ливкин, – Вернее, не подумали, что в сей непритязательной таре может быть столь благородный напиток.

Ливкин налил янтарно-коричневой жидкости половину чайного стакана, вылил в рот одним движением и проглотил без всякого выражения. Не поморщился и не выразил на лице признаков удовольствия и приятных ощущений, скорее, просто не почувствовал аромата и крепости, словно обычную воду пил. Прикрыл глаза, посидел с минуту застывшей мумией, потом повторил. Северианов ждал. Лицо ювелира постепенно меняло цвет с сумеречно-воскового на пурпурно-розовый, горло перестало сипеть и клекотать.

– Что теперь будет? – задал глупый, но естественный для его состояния вопрос. Северианов всё с той же невозмутимостью обедающего удава ответил.

– С Вами или с ними? Если с ними, то господам грабителям уже всё равно, и для них подобный вопрос больше не актуален, а с Вами?.. Выпейте ещё рюмочку, успокойтесь, придите в себя и завершите наконец свое великолепнейшее произведение искусства, – он с любовным восхищением кивнул на изумрудную стрекозу.

– Они, точнее, их сотоварищи могут прийти ещё раз…

– У Вас есть оружие? – спросил Северианов.

– Был раньше карманный пистолет, но чекисты отобрали.

– Понятно. Я, конечно, могу оставить Вам один из этих, – Северианов кивнул на горку пистолетов. – Но вряд ли это поможет. К сожалению, умение быстро и не раздумывая открывать огонь приходит только с опытом. Вам часто приходилось стрелять?

– Боже упаси!

– Я так и подумал.

– Зато Вы, как я увидел, овладели этим искусством в совершенстве, – в голосе ювелира появился неприкрытый сарказм, ирония: Семён Яковлевич постепенно приходил в себя.

– Увы! – пожал плечами Северианов. Удав докушал кролика и с недоумением посмотрел на другого кролика. – Скажу честно, отработал я скверно. Старею, наверное. Или испугался – положил всех троих наповал, а должен был хоть одного живым взять. Чтобы не гадать теперь, кто это такие, и что ещё можно ожидать… Вы их не знаете, случайно?

– Никогда не видел!

Семён Яковлевич вполне окрепшей рукой наплескал в стакан коньяку по самый край, сдавил гранёные бока пятернёй и жадно, словно воду в знойную пору, опрокинул в рот. Одним могучим глотком схлебнул – только кадык вверх-вниз дёрнулся. Словно в стакане был лёгкий жаждоутоляющий напиток, что-то вроде кваса или грушевого компота.

– Это страшно! – сказал Семён Яковлевич Ливкин. – Страшно и весьма тоскливо. Знать, что тебя хотят убить, уничтожить – и ничего не быть способным проделать в свою защиту. Горесть и безысходность смертная, хоть волком вой!

Ювелир говорил вполне трезвым голосом. Он расстегнул две верхние пуговицы, явив изрядно волосатую грудь, сделал глубокий вдох, словно задыхался, словно весь воздух вдруг непостижимым образом закончился.

– Плохо так, что дрожат руки и холодеют пальцы ног. И согреться невозможно! И изменить ничего нельзя!

– Вы что-то совсем пессимистично настроены, господин Ливкин, – Северианов пристально вглядывался в глаза ювелира. – Не рановато Лазаря петь, на судьбу жаловаться? Пока что не повезло им, – кивок в сторону убитых налётчиков. – А вовсе не Вам.

– Вот именно, пока… Сегодня они, а завтра – я! Мы всё торопимся, стремимся всё успеть, не думая, что в какое-то ужасное и внезапное мгновение тело превратится в тлен, в прах.

Северианов перевёл взгляд с лица Семёна Яковлевича Ливкина на полупустую бутылку и осуждающе покачал головой.

– Что-то Вас не в ту степь заносит, Семён Яковлевич. Что называется, начали за здравие, а кончили – за упокой.

– При чём здесь это! – досадливо поморщился Ливкин. Вы не понимаете, считаете, что это рядовой налёт, простое ограбление, а они приходили за моей головой, собирались убить.

– Да? С чего Вы так решили?

– Я чувствую это. Как только они вошли – сразу понял: сегодняшний день мне не пережить.

– У страха глаза велики.

– Вам легко говорить, господин штабс-капитан! Я перевидал более чем достаточно господ офицеров, Вы изрядно отличаетесь, словно из другого теста вылеплены. Вы слишком уверены в себе – в наше время это большая редкость, уж поверьте. Вы вошли не таясь, а я не услышал, а слух у меня, уж поверьте, дай Бог каждому! Ваша походка не такая, как у прочих: Вы двигаетесь мягко, бесшумно, как кошка. Вы приблизились, будто подкрались. Вы говорите слишком спокойно, равнодушно даже, без напускной бравады, мягко стелете, но не хотел бы я выспаться на той перине, что Вы приготовите. У Вас глаза застывшие, мёртвые. В них нет идейного пламени, нет никаких чувств, эмоций. Вы не станете подобно чекистам Оленецкого копаться в цветочных горшках в поисках золотых червонцев или простукивать стены. Вы, скорее, разберёте весь дом по камешкам, по брёвнышку, по досочкам или просто сожжёте, пепел просеете и из пепла достанете всё укрытое. Вы начали стрелять раньше налётчиков, хотя у тех оружие было в руках, а у Вас – в кобуре, и они шли на дело, а Вы мирно беседовали со мной.

Коньяк всё-таки не вода, не грушевый компот и своё дело делает неукоснимо, подумал Северианов. Незаметно, исподволь под воздействием выпитого ювелир говорил такое, о чём в обычном своём состоянии предпочёл бы, разумеется, не то что умолчать, но даже не смел бы подумать. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке – поговорка древняя, но почему-то все её забывают, считают, что к ним она никакого отношения не имеет, и что в поединке с зелёным змием обязательно выйдут победителями, уделают супостата враз. Приняв на грудь известное количество спиртного, человеку всё начинает представляться в радужном цвете, радостным и приятным. И все, кто в данный момент находятся рядом, симпатичны и желанны. Им многое можно поведать, они поймут и где-то даже посочувствуют.

– Не могу! – выдавил из себя ювелир. – Не могу находиться с этими, – вновь кивок на убитых, – рядом. Давайте перейдём в соседнюю комнату, господин штабс-капитан, мне дурно делается.

– Как пожелаете.

Северианову показалось, что одиноко распластавшаяся на столе стрекоза обиженно посмотрела им вслед.

– Первым отправили на тот свет Осю Свиридского, теперь, судя по всему, пришла и моя очередь, – сказал Семён Яковлевич, с грузным скрипом присаживаясь на массивную деревянную кровать.

– Что?

– Осипа Свиридского, ювелира убили точно таким же образом, каким сегодня собирались расправиться со мной. А уж Ося среди нас самым бедным никудашником слыл, постоянно в долгах, всегда у него всё не слава Богу. Чем уж лихие люди собирались поживиться – ума не приложу, только зарезали Осю, как курёнка, вместе с семьёй.

– Когда это случилось?

– Да буквально за день-два-три до того, как большевики город сдали. Представьте: повсюду тревога, судьба Новоелизаветинска на волоске висит, где-то вдалеке канонада слышна, причём всё ближе и ближе. Кого может в такой момент волновать судьба какого-то несчастного ювелира?

– То есть, убийц так и не нашли?

Всё-таки коньяк изрядно отпускает всяческие тормоза, подумал Северианов, потому что ювелир посмотрел на него как на изрядного недоумка, позволившего себе нецензурно выругаться в приличном обществе, и заливисто расхохотался.

– Вы это серьёзно полагаете, господин штабс-капитан? Да кто же искать-то будет, когда, так сказать, враг у ворот, и вот-вот уличные бои начнутся? ЧК что ли? Ха! Никто и внимания на сей факт не обратил.

– Подождите, Семён Яковлевич, бои уже в городе шли, или за несколько дней до этого? Согласитесь, всё-таки разница есть.

– Бросьте! В те дни такая неразбериха повсюду была, такой кавардак! Паника повсеместно. Режь-стреляй-убивай-насилуй кого хочешь – никто не почешется. Анархия и хаос!

– А что за человек был господин Свиридский?

– Ося? Осип Давидович Свиридский человек был весьма добрый и очень глупый. Не в том понимании, что олух царя небесного, а в том, что к жизни совершенно неприспособленный. Мастер замечательный, знаток ювелирного дела каких поискать, но всегда в долгах как в шелках, всегда без копейки, работал, можно сказать, себе в убыток. Не умел схалтурить и выгодно продать, не мог никакого профиту с мастерства своего поиметь, – Ливкин баюкал в руках коньячную бутылку, словно заботливая мать грудного младенца. – Все думают, что ювелир – это добрая фея, которая создаёт уникальные вещи, изделия взмахом волшебной палочки. Спешу Вас расстроить, разочаровать, это тяжёлый труд. По сути, ювелир – это слесарь. Слесарь по металлу. По драгметаллу. Он должен обладать вкусом, он должен обладать глазомером, у него должна быть усидчивость, он не должен бояться тяжёлого труда. Но как это прекрасно, взять кусок металла, железа, по сути, и сделать из него гармонию, сделать из него великолепие. Использовать оригинальность, проявить фантазию, инженерную мысль. Не щелчком волшебной палочки, как у феи, когда всё выходит этаким лёгким, ажурным, красивым. Щёлк – и пожалуйте бриться. Хочешь – фантастически красивый кулон, замечательной огранки. А хочешь – щёлк – бриллиантовое ожерелье, достойное самой королевы. Щёлк – по-царски величественное и великолепное украшение – изумрудно-рубиновое колье, эффектное, неповторимое. А? Мечта, блазн, фантастическое представление. Как скатерть-самобранка или двое из ларца, которые будут выполнять за вас всю и всяческую работу, – речь далась Семёну Яковлевичу с некоторым трудом, язык начинал цепляться за зубы, потому он налил ещё половину стакана и выпил. – Ювелир не будет жить, если он не будет интересен. Он не только должен уметь творить руками, он должен придумать оригинальную вещь. Например, рубин способен наделять неограниченной властью и оказывать непреодолимое воздействие на людей. Изумруд охраняет женщин и домашний очаг. Жемчуг даёт долгую жизнь и избавляет от любовных страданий, дурных взглядов и чёрных мыслей. Ну а уж бриллиант в представлении не нуждается. Бриллиант – это символ чистоты помыслов, проницательности и бесстрашия. Он дарит своему хозяину высокую интуицию, дар предвидения, олицетворяет высокое положение, богатство и власть. И в то же время, если вы человек импульсивный, взрывной – то бриллиант не ваш камень, и его лучше часто не носить. Всё это необходимо помнить, стараться силами своего мастерства, умения придать изделию черты, наиболее выгодно характеризующие будущего хозяина, владельца.

Но это с одной стороны. Можно быть весьма искусным мастером, можно великолепно гранить алмазы, можно изготавливать совершенно уникальные украшения. Но это всего лишь полдела. Их ещё нужно уметь продать. Даже не столько украшения продать, сколько свой труд, свою индивидуальность, свой почерк, если хотите. Потому что заказчик, разумеется, захочет уплатить за изделие дешевле, чем стоят материалы, из которого оно изготовлено.

Круглое лицо ювелира сделалось совсем свекольного цвета, он допил коньяк, поставил стакан на столик. Вид маленького круглого человечка, поглощающего спиртное в изрядных для него дозах, был весьма необычен. Семён Яковлевич с преувеличенной тщательностью вытер носовым платком лоб, переносицу, щёки, губы и подбородок. Платок сразу же из влажного сделался просто мокрым, Семён Яковлевич сжал его в кулаке.

– Разумеется, понять можно, каждый: и Вы, и я, и абстрактный господин Иванов Сидор Петрович будем желать потратить на любое приобретение меньшую сумму. И это вполне естественно, и странно, если бы было наоборот. Нет, вне всякого сомнения, если Вы – поставщик Двора Его Императорского Величества или придворный ювелир Дома Романовых – любой заплатит Вам ту цену, которую Вы назначите, совершенно не торгуясь и ещё доволен будет, что Вы соизволили осчастливить его самой возможностью приобретения Вашего изделия. Тут уже имя говорит само за себя! Но, к сожалению, Ося Свиридский был никоим образом не Карл Фаберже. И не Луи-Франсуа Картье или Чарльз Льюис Тиффани. И даже если ему по силам было изготовить украшения ничем не хуже творений знаменитых ювелиров, то выгодно продать их он никогда не умел! Не имел к этому способностей. Главное – правильно подать, преподнести, так сказать, на блюдечке с золотой каймой. Кто-либо другой мог вложить в изготовление меньше труда, меньше умения, проявить больше лени и изрядной доли разгильдяйства и попустительства, зато расписать своё творение так, что меньшую сумму за сие уникальное произведение искусства, шедевр и предлагать совестно, неуместно. Кто угодно, только не Свиридский. Может, именно потому его и привлекли в ЧК.

– В каком смысле?

– В любой полицейской работе не только держиморды нужны, господин штабс-капитан. Не только следователи, либо заплечных дел мастера. Изъяли, допустим, у господина Микулина ценности – так поди узнай, сколько стоят, полушку или тысячу золотых рублей. Нашли при обыске у господина Парамонова драгоценный камень с голубиное яйцо величиной – попробуй определи: действительно бриллиант или стекляшка, искусно изготовленный страз. Это Вам не золотую монету на зуб пробовать, здесь специалист потребен. Хороший специалист, вроде Оси Свиридского или кого другого, без разницы, главное, чтобы в ювелирке разбирался и мог отличить подлинную красоту, силу и магию веков от нынешнего мошеннического творения. Потому господа большевики пользовали Свиридского в качестве эксперта. А куда деваться: приказали – и я бы пошёл, и другие. Тем более, не задарма – за паёк, за хлеб, так сказать, насущный. Кушать захотите – побежите как миленький, поскачете, опережая урчание в собственном голодном брюхе. А Осип Давидович в деле выявления подлинности и оценки большой докой являлся, пожалуй, одним из лучших. Знаете, господин штабс-капитан, мы живём в удивительное время, когда правда выдаётся за ложь, а враньё мы впитываем, как настоящую истину. Взгляд может обмануть, улыбка – лишь надетая на лицо гримаса, только драгоценности никогда не лгут, всегда правдивы, трогающе-искренни и неподкупны. Известно, что цену камням, золоту и другим украшениям выдумали только чтобы найти хоть какое-то применение богатству. Золотом прикрывают пороки, перстни и колье не делают человека лучше, добрее, но заставляют почувствовать себя более красивым, более значимым, придают внутренние силы. Золотая оболочка не способна украсить то, чего нет, а бриллианты могут лишь подчеркнуть красоту, но не прибавить несуществующей. Но раз уж человечество условилось считать камни и презренный металл эквивалентом благосостояния – их надобно учитывать и подсчитывать. И отделять зёрна от плевел. Чекисты – не налётчики, не разбойники с большой дороги. Они не отнимали, а изымали ценности – почувствуйте разницу, господин штабс-капитан. Это не грабёж – это проведение в жизнь воли государства, политики партии. Потому всё должно идти, как положено: изъяли, оценили изъятое, подсчитали, сдали. Как тут без оценщика обойтись?

– Вы словно оправдываете их действия, Семён Яковлевич. Я так полагаю, что для Вас, например, результат одинаковый: изъяли у Вас ценности чекисты или отняли налётчики.

– Не оправдываю, господин штабс-капитан, просто пытаюсь Вам объяснить. Против грабителей Вы можете предпринять какие-либо действия: заявить в полицию, например, или, как Вы, перебить их. И будете правы. Против чекистов же Вы бессильны. Не пойдёте же в ЧК жаловаться. Каламбур получится.

– Не получится! – жёстко сказал Северианов. – Как видите, власть переменилась, и теперь чекистов самих разыскивают. И не очень-то они от грабителей отличаются – главный чекист Житин, Вы сами сказали, с реквизированным золотом сбежал. Когда, говорите, убили Свиридского?

– За несколько дней до сдачи Новоелизаветинска.

– А когда исчез председатель ЧК?

– Примерно тогда же.

– А Вы не связываете эти два события между собой?

– Я? – глаза Семёна Яковлевича удивлённо округлились, выпучились, готовые вылезти из глазниц. – Что Вы, господин штабс-капитан, мне впору совершенно о другом думать. Все мы трусы. Мужества не существует, есть только страх. Страх боли, страх смерти. Храбрецы и герои умирают рано, лишь трусливые человеческие существа почему-то живут долго. И я грешен, хочу прожить ещё, если повезёт, десяток-другой лет и умереть в собственной постели от старости. Но очень похоже, что моим желаниям сбыться не суждено, и умру я весьма скоро и не по своей воле. Я боюсь. Я ужасно боюсь, господин штабс-капитан! Существовать, дрожать каждую секунду, ожидая, что за тобой придут, – что может быть отвратительней?

– К чему такие сумрачные мысли, Семён Яковлевич? Безвыходных ситуаций не бывает, просто не существует – всегда можно найти некое решение. Например, поехать к нам, на Губернаторскую, 8, но, увы, скорее всего, охрану вам не дадут. У Вас есть, где укрыться на неделю-другую? Такое место, о котором бы никто не знал, и лучше, чтобы не в городе?

– Допустим, – сказал Ливкин. – Такое место найдется, свояк мой, Мирон Савельевич Смолин живёт в Афанасьево, это вёрст десять от Новоелизаветинска, думаю – приютит, но не смогу же я прятаться всю жизнь…

– Всю жизнь не надо, неделю, максимум, две. Полагаю, что за это время я смогу решить Вашу маленькую проблему. А дальше – как Бог даст.

– А? – ювелир указал на дверь, как бы напоминая, что за ней находятся тела налётчиков. – С этим что делать?

– Не берите в голову, это моя забота. Их просто здесь никогда не было. Или Вы изволите сомневаться в моих способностях?

– Боже упаси! – в голосе Ливкина Северианов различил неприкрытый сарказм. – Уж в этом-то я не сомневаюсь!

– Поедете прямо сейчас, так что собирайтесь. Возьмите извозчика, я провожу Вас до выезда из города. На всякий случай. И ещё. Возможно, подельники убитых явятся сюда, чтобы, по меньшей мере, навести справки или с другими целями, неважно. Потому оставьте мне ключи и позвольте бывать в Вашем жилище, даже ночевать здесь. Не всё время, разумеется, но иногда. Если господа грабители или убийцы заявятся – я сумею встретить их с подобающим гостеприимством. Засада называется.

Семён Яковлевич Ливкин кивнул.

– Разумеется, господин штабс-капитан. Живите, не стесняйтесь. Можете вообще перебраться сюда – мне спокойнее будет, честное слово.

Он помолчал, боялся спросить, и Северианов кивнул.

– Живите у свояка, ни о чём не беспокойтесь. Через неделю-другую я надеюсь навестить Вас и сообщить: возвращаться в Новоелизаветинск или подождать ещё. Если через две недели меня не будет – значит дела пошли из рук вон плохо – тогда поступайте по ситуации.

– То есть?

– Война, господин Ливкин. Хочешь рассмешить Бога – сообщи ему о своих планах. Всякое может произойти. Честно предупреждаю: приложу все возможные усилия для решения Вашей проблемы и, если повезёт, непременно сообщу Вам.

– Я понял Вас, господин штабс-капитан. Буду ждать с нетерпением. Спасибо Вам!