Читать книгу Игра как жизнь. Часть 3. Ярославль, 1948-1958 - Сергей Белкин - Страница 20

Наша квартира в доме на Гражданский и есть «дом моего детства»: с трех до восьми лет я жил в ней. Потом появится ещё один «дом детства» – квартира в Кишиневе, в которой я прожил с восьми до сорока двух лет. Оба этих образа сосуществуют в глубинах моего подсознания и всплывают в сновидениях.

Дом в Ярославле – это трехподъездный четырехэтажный дом на 36 квартир, по три на этаже. Стилистически такие дома теперь относят к «сталинским». Дом этот стоит на своем месте до сих пор. Время от времени в последние годы мы там бывали с братьями, заходили во двор, вспоминали, прикасались к стенам, смотрели на окна, всматривались в лица нынешних жильцов, стремясь опознать кого-то из старожилов… Но этого так и не случилось: сменилось уже не одно поколение. На современном фото (фото 105) дом снят со стороны ул. Гражданской (ныне проспект Октября).

Наша квартира и наш балкон – на правой стороне дома – на фото не видны. Хорошо видна левая сторона с точно такими же (но уже застекленными) двумя балконами на третьем и четвертом этажах, опирающимися на могучие столбы квадратного сечения. Я бы рискнул назвать их пилонами. На следующем фото (фото 106), тоже современном, венчает всю эту грандиозную конструкцию уже именно «наш» балкон: видно его ограждение. Современные жильцы на третьем этаже тоже свое пространство застеклили, а «наш» пока остается открытой террасой.

В те годы и дом, и двор, и соседи были, собственно, тем миром, в котором мы существовали. Приведу воспоминания Павла, указав предварительно, что наш подъезд был третьим.

В первом подъезде нашего дома на первом этаже жили Травниковы. Отец – татарин, изрядный пьяница. Жена и ее сестра его очень боялись, мог отлупить, что время от времени и делал. Правда, однажды, получив премию, не стал ее пропивать, как обычно, а отдал жене и посоветовал купить телевизор. Так они и поступили, правда, у него вскоре пропал звук, но их вполне устраивало одно изображение. Старший сын, Герка, 1946 г. рождения, был маленьким (19 кг к шести годам), но довольно проворным. Имя младшего сына я забыл, но помню первое слово, которое он научился выговаривать, – «гад». Также внизу была квартира Русаковой. В других жили Альтовы с овчаркой по имени Жером, Фарберовы с автомобилем, на третьем этаже дядя Сережа Воронин (дворник) с тетей Зоей и собакой Кроной. Где-то там же были и Громовы с двумя мальчишками. Некоторых девочек из этого подъезда я помню очень смутно, поскольку они с нами играли мало.

Во втором подъезде первый этаж был нежилым из-за магазина, на втором жил Сережа Великанов. Их окна выходили только на улицу, а Красильниковых – во двор. Выше размещались Саксины, Каретины, Ира Глазырина и другие. В этом подъезде я впервые увидел и услышал бродячего музыканта. Пожилой, аккуратно одетый скрипач долго играл довольно грустные мелодии на лестнице между вторым и третьим этажами. Вокруг него вертелось много детей. Взрослых не помню, в том числе вознаградивших его чем-либо.

В нашем третьем подъезде на первом этаже располагались Мусабековы, они получили, как и мы, трехкомнатную квартиру, напротив них – Пахомовы. В квартире между ними (№26) жили какие-то далекие от нас люди, может быть, Максимовы. На третьем этаже трехкомнатная квартира была коммунальной. Там жила Таня Захарова с родителями, одна комната некоторое время отдавалась студенткам сельскохозяйственного института. Вначале у них бывало шумно, от этого страдал Юсуф Сулейманович Мусабеков, чей кабинет находился непосредственно под ними. Однажды он не выдержал и поднялся к ним, но претензии высказал в более чем деликатной форме. Он лишь спросил, сколько человек здесь проживает. На вопрос, для чего это ему нужно, он представился и сообщил, что хочет каждой студентке подарить 8 марта мягкие домашние туфли. Потом комнату кому-то отдали.

Отец Тани Захаровой, инженер, был большим любителем приключенческой литературы. Она занимала у них целый книжный шкаф, изготовленный по специальному заказу. Именно у него я прочитал шеститомник Майна Рида, трехтомник Александра Беляева и многие другие.

Прерву цитирование для описания фотографии 107, на которой изображены Саша Белкин, Неля Мусабекова и Герка Травников, сидящие на скамейке во дворе. Фотографировал Павлик Белкин, 1956 г.

В кв. №29 жила Дарья Федотовна. Она часто приходила к нам в гости, особенно к бабушке Любе. Мы втроем играли в карты: в «дурака» или в «шестьдесят шесть». Сейчас я уже не смогу вспомнить правила второй игры, распространенной на юге страны. В следующей квартире жил знаменитый Юрка Ильин, сын профессора. К 20 годам его развитие соответствовало 12, именно тогда он тяжело заболел психически и пребывал в Ульяновском сумасшедшем доме несколько лет. Бывал буйным, совершал побеги, иногда и далекие. Ловили его даже в Москве на Красной площади. Потом его успокоили какими-то американскими препаратами, и он стал жить с родителями, также не лишенными определенных странностей. Иногда бывала у них и жена младшего 18-летнего сына. Кажется, ее звали Тася. Юрка очень любил угощать ее вареньем. При этом приговаривал, что ему непонятен существующий обычай, согласно которому каждому брату нужно заводить свою собственную жену. Вполне хватило бы одной на всех. Фраза стала крылатой, ее не раз использовали братья, когда уже я женился, а им хотелось пошутить. Во дворе Юрка был очень заметной фигурой. Родители денег не жалели, ему купили велосипед с мотором, который он постоянно разбирал и ремонтировал. Правда, по моим наблюдениям этим заняты почти все любители велосипедов, мотоциклов и автомобилей, необязательно отягощенные шизофренией. Был у него также фотоаппарат «Любитель», получались и примитивные изображения на негативах. Физически Юра был довольно силен, легко врубал топор в столб с нескольких метров, но умственно оставался ребенком. Особенно он симпатизировал маленьким детям, в их числе и нашему Сереже.

На третьем этаже, уже под нами, жил директор института. Сначала Анисимов, а потом – Герасимов. У второго был взрослый сын. Оба директора вели замкнутый образ жизни. Напротив них жили Граменицкие. Отец преподавал также в сельскохозяйственном, мама была учительницей немецкого языка, сын Алик заканчивал школу. Сейчас он доктор медицинских наук, профессор, занимается ультразвуковой диагностикой. О нем писали костромские газеты уже в 90-х годах, рекламируя гастроли ярославского специалиста в нашем городе.

Ещё раз прерву воспоминания Павла для описания фотографии 108, на которой у входа в Ярославский сельхозинститут стоят слева направо: доц. Д. А. Великанов, зам. директора института по научной работе доц. Н. И. Белкин, доц. Б. А. Граменицкий. Продолжу цитирование.

Удивительно, но не могу вспомнить, кто же жил рядом с нами. Напротив – уже упоминавшиеся Лебедевы. Сын окончил школу и уехал учиться в Московский физико-технический, часто приезжал на каникулы.

Чаще всего мы играли во дворе в обществе Алеши Каретина, Юсика (Юсуфа) и Нелли Мусабековых, Вовы и Нади Пахомовых, Оли Саксиной, Тани Захаровой и Геры Травникова. Первые годы я дружил с Сережей Великановым, но он был на два года старше, и не все наши игры были ему интересны. Иногда мы бывали у них в гостях всей семьей, когда Великановы приглашали многих соседей. Как правило, из детей были только мы с Сережей и могли надолго уединяться. Его мама очень вкусно готовила утку и угощала нас ею дополнительно на кухне. С Пахомовыми играли меньше, так как Надя, по нашему мнению, слишком зазнавалась. Дети ее за это часто наказывали, поэтому их папа присматривал за нами из окна квартиры на первом этаже. Чаще я играл с Алешей Каретиным, который очень рано остался без матери. Она умерла от какой-то болезни – наверное, от рака – уже немолодой. Старшие брат и сестра Алеши были совсем взрослыми. В 36 квартирах дома детей проживало немало, но я перечислил самых близких. Была и компания молодежи: старшие сестры Мусабековы, Алик Граменицкий, старший брат Оли Саксиной, Гора (Георгий) Красильников. К ним приходили друзья из других дворов, в их числе была и неизвестная мне в те годы Маргарита Модянова. Этот факт был установлен несколько лет назад. Маргарита Николаевна оказалась старшим преподавателем кафедры общей физики Костромского государственного педагогического института. Несколько лет назад она вышла на пенсию. Мы с ней не раз вспоминали наш двор, она дружила с одной из сестер Мусабековых. Мир тесен!

Основными нашими играми были прятки, лапта двух видов, городки, сделанные нашим папой, «классики» на асфальте. Длительной игрой были «казаки-разбойники». Одна команда пряталась куда-нибудь подальше, а другая находила ее, читая серию записок. Первая лежала на виду, в ней указывалось, где спрятана вторая записка, во второй, как найти третью, и т.д., лишь в последней (четвертой или пятой) говорилось, где же находятся прячущиеся. С годами появился настоящий крокет, его приобрела жилищно-эксплуатационная контора (ЖЭК). Кроме того, у нас был самодельный теннис, то есть площадка, перегороженная веревкой. На ней мы играли по теннисным правилам настоящим мячом, но самодельными «ракетками» из простых досок. В «чижа» играли редко. Нередко удавалось сделать бумажного змея, обклеив прямоугольный лист тонкими щепками. Запускали его всегда в сторону школы, над гаражом. У многих были велосипеды, на которых мы гоняли по двору, выезжать на улицу нам не разрешали. В те годы для проезда по городу требовался номер, выдаваемый велосипедистам в милиции. Были и специфические проказы. Больше всего доставалось механикам гаража за забором. Наиболее смелые из нас могли туда незаметно перелезть и спрятать или стащить деталь, необходимую для ремонта автомобиля. Немалой доблестью почиталось прыгнуть на крышу уборной в углу гаража, если там находился кто-нибудь. До сих пор поражаюсь ангельскому терпению всех механиков и водителей. Относительно невинной забавой было подкладывание гвоздя на рельсы под трамвай, который его легко плющил.

Самыми близкими нашими друзьями была семья Мусабековых. Их отец, Юсуф Сулейманович, в начале 50-х годов учился в московской докторантуре. Вскоре он защитил диссертацию по истории химии, но стал доктором химических наук, что разрешалось правилами тех лет, в дальнейшем измененных. Его мать была грузинкой, отец происходил из довольно знатного азербайджанского рода и когда-то считался известным бакинским юристом. Большую часть жизни профессор Мусабеков провел в России, его дети стали коренными ярославцами, не владеющими языком предков. Тем более что их мама, Елена Ивановна, была белоруской. Они жили под нами в такой же, как у нас, квартире, но на первом этаже. Кроме четверых детей (старшие дочери Елены Ивановны от первого брака, Юсик и Нелли) с ними жила сестра Елены Ивановны, тетя Валя, которая нас недолюбливала, а мы – ее. Юсик был моложе меня на один год, мы с ним часто играли во дворе или в наших квартирах. У них было довольно много игр, развивающих какие-либо умения или знания. Примерно в 1958 году Юсуф Сулейманович привез из ГДР детскую пишущую машинку без обычных клавиш. Для печатания текста нужно было передвигать ручку влево или вправо и нажимать ее после остановки у нужной буквы. Каждому положению ручки соответствовали три знака в различных регистрах, которые переключались левой рукой. В этой машинке не было отдельных литер, все они размещались на одной круглой бочкообразной головке, которая вращалась при перемещении ручки. В дальнейшем такие конструкции стала использовать фирма IBM для пишущих машинок с различными шрифтами на сменных головках. Ходили мы друг к другу и на дни рождения, которые устраивали наши родители. Неля была на год-полтора младше Саши, первые годы она с нами не играла, так как была для этого слишком маленькой. Она ездила на трехколесном велосипеде, к которому тетя Валя изготовила картонный номер с надписями «Неля» и «Ярославль», а мы уже гоняли на подростковых. Незадолго до отъезда из Ярославля разница в их возрасте стала не столь значимой, она чаще играла с нами и даже по-детски кокетничала с Сашей.

Юсуф Сулейманович умер где-то в 70-х годах заслуженным ученым, почетным членом Парижской Академии наук. Журнал «Наука и жизнь» не один год печатал забавные истории про ученых из коллекции профессора Мусабекова. Его помнят до сих пор очень многие ярославские преподаватели. Юсик трагически скончался в 80-х, отравившись чем-то у себя в гараже при не вполне ясных обстоятельствах. Вскоре умерла и Елена Ивановна. После развода с мужем, морским офицером, Неля вернулась из Североморска в Ярославль. Там она и живет с взрослой дочерью на проспекте Ленина, рядом с Таней Захаровой, у которой также взрослая и красивая дочь.

На первом этаже нашего дома был построен магазин, однако открылся он не сразу. Вначале его площади занимали другие организации, нам запомнились чертежники, выбросившие во двор остатки разноцветной туши, которую мы никогда не видели. Примерно через год открылся и промтоварный магазин, что немало оживило нашу жизнь. Появились во дворе тюки с ватой, на которые мы любили прыгать с пожарной лестницы, у продавщиц можно было раздобыть прекрасные круглые палки – на них наматывались рулоны клеенки. Не один месяц мы играли старым выброшенным во двор прилавком, прежде чем он превратился в груду досок. В редких случаях дефицитные товары давали во дворе, очереди занимались задолго до начала продажи. В одну из первых я успел встать за валенками под номером 19, причем эта цифра была написана мелом у меня на пальто. Оказалось, однако, зря. Родители сказали, что валенки нам не нужны, пока хватает тех, что скатал для нас дедушка Иван. Появилась во дворе загадка, сочинение которой Сан (В семье брата Сашу мы часто называли «Сан, Санка» – прим. С.Б.) приписывает Алеше Каретину: «Хвост длинен, глаза горят, шерсти нет, но скоро будет». Отгадка: «Очередь за шерстью». Довольно быстро во дворе были посажены две клумбы с цветами, много рядов акации и рябиновых деревьев вдоль забора, отделяющего от нас гаражей.

Снова прерву цитирование. Фотография 109 дает возможность увидеть Алешку Каретина (стоит слева), Павлика в центре и Сашу справа. О том, что на снимке есть и Сережа Белкин – спрятавшийся за Павликом так, что видна только попка, – знал я один. Теперь будут знать все. Двор пока выглядит не очень приветливо: весна, ещё мало растительности. За забором виден соседний жилой дом на углу Гражданской и Мологской (ныне – пр. Октября и пр. Победы). Фото сделано в мае 1954 г. Продолжу цитирование.

Заметным событием были редкие (раз или два в год) появления в нашем дворе точильщика. В те времена они ходили по городам с простым, но по-своему выдающимся точильным станком, который носили на спине. Конструкция была очень легкой, в основном деревянной, за исключением, разве что, подшипников. Точильный камень приводился во вращение ножной педалью с помощью ременной передачи. До сих пор помню их характерный клич: «Ножи точу, ножницы!» Похоже, что и сегодня те мастеровые не остались бы без работы и заработка.

Притягательной силой обладали подвалы нашего дома, особенно во втором подъезде, всегда затопленные водой. В нашем, третьем, было сухо, каждая квартира имела свой сарайчик для дров и разных вещей. На чердак мы попадали редко, как правило, он был заперт на замок комендантом. Им была тетя Зоя, а потом ее муж – Сергей Воронин. Дядя Сережа был личностью для нас привлекательной, особенно летом, когда можно было разглядеть все его татуировки, приобретенные в местах не столь отдаленных (кажется, за спекуляцию). На груди орел с раскрытыми крыльями, на руках Самсон со львом, женская головка с распущенными волосами и надписью «Люблю Катю», игральная карта, рюмка и бутылка с надписью «Что нас губит». Вероятно, были и обязательные в те годы сентенции «Не забуду мать родную» и «Нет в жизни щастя мне». Дядя Сережа поливал летом двор из шланга, естественно, иногда и нас, выгуливал свою собаку Крону, а зимой заливал каток, иногда и сам катался, как и многие взрослые. В зимние каникулы мы с удовольствием помогали ему вывозить снег со двора на улицу в большом ящике на полозьях. Оттуда его забирали машины. В немногих дворах – например, большого дома с аркой на Красной площади – появились снегоуборочные машины, которые произвели на нас немалое впечатление. Они представляли собой наклонный транспортер, забиравший снег большими скребками, похожими на человеческие руки.

И вновь прерву цитирование, поскольку наш фотоархив позволяет увидеть дворника Сергея Воронина с неопознанной девочкой на руках и мною – Сережей Белкиным, сидящим рядом. Фото 110 сделано папой на майские праздники 1954 года, поэтому в руках у нас флаги. Продолжим цитирование.

Однажды, лазая по заборам и крышам гаражей, нам захотелось сбросить снег с гаража Фарберовых. Зима шла к концу, понадобился лом, который быстро кто-то принес. С первого же удара я пробил крышу, не подумав, что она из тонкой жести. Давно наблюдавшая за нами жена хозяина сразу это увидела и выскочила ругаться. Больше мы туда не забирались. В основном зимние забавы были стандартными: коньки, лыжи, санки, сооружение крепостей из снега. Родители наваливали снег на клумбу и делали горку, потом ее заливали водой. Крона катала на санках тех, кто поменьше, если они могли в них удержаться на старте. Разгон у нее был очень быстрым. Другая собака – Жером, – проживавшая в бездетной семье Альтовых, к труду была неспособна. Конечно, не забывали мы играть в снежки и лепить снежные бабы. Игры редко проходили далеко от дома, пока мы учились в первых классах. В соседнем дворе была построена деревянная горка, которую зимой также заливали водой. Горизонтальная площадка, с которой мы съезжали, располагалась на высоте около 2 м., поэтому с нее можно было прыгать вниз в сугробы или на утоптанный снег. Однажды мы играли вдвоем с моим одноклассником Муратом Фасахутдиновым из 130-квартирного дома. Встал на ограждение, чтобы спрыгнуть, нога поскользнулась на оледенелых досках, и я упал, перевернувшись вниз головой. Ушиб был очень сильным, придя в себя, я увидел перепуганного Мурата и ощутил, что сделать вдох мне нелегко. Судя по тому, что несколько дней ныло левое запястье, а края зубов выкрошились, я упал на голову и руку. Чувствуя сильную слабость, я пошел домой в сопровождении товарища. В этот день была редкая для Ярославля температура воздуха – 42 градуса мороза, по дороге я сплюнул и попал на воротник пальто. Тут же попытался стряхнуть каплю рукой, но она затвердела практически мгновенно. Дома мама не заметила во мне никаких изменений, зато бабушка Люба тут же учинила допрос: «Немедленно расскажи, что с тобой случилось. На тебе лица нет!»

Лучшая горка стояла в Детском парке на проспекте Шмидта (ныне Ленина), там целый день катались дети, к вечеру появлялись и не вполне дети. Кто с девушками, кто с друзьями. С этой горки полагалось съезжать только стоя, часто группами. Случались и драки, и прочие выяснения отношений. Горка была длинная с хорошо отполированным льдом, дети поменьше не сразу ее осваивали и часто падали при переходе наклонной плоскости в горизонтальную поверхность. Привлекательным местом была и вторая деревянная горка – ниже, но круче, – с которой съезжали сидя. В другой стороне парка заливался большой каток. Летом там работали спортивные сооружения и игротека, где выдавали шахматы, шашки, домино, бильярд для тех, кто постарше, и другие игры. Однажды появился и старый фанерно-брезентовый самолет, по нему довольно долго лазили дети, прежде чем окончательно доломали. Потом построили тир с пневматическими винтовками. С тех лет сохранились лишь фонтаны да скульптуры с медвежатами и маленьким Лениным.

Добавлю к сказанному о доме и соседях и свои ремарки.

Поскольку дом строился для работников сельхоз- и технологического институтов, многие знали друг друга еще и по работе. Под нами жил директор сельхозинститута Анисимов, потом его сменил другой директор – Герасимов. В нашем подъезде жили профессора Троицкий и Ильин. Троицкий был, видимо, весьма пожилым человеком в образе ходульного кинематографического старорежимного профессора: седая бородка-эспаньолка, очки. Он жил вдвоем со своей также весьма интеллигентного вида старушкой-женой. Я захаживал к ним чайку попить: они почему-то меня очень любили. Не меньшим успехом, переходящим временами в настойчивое ухаживание, я пользовался в семье профессора Ильина: его жена, бывало, подкарауливала меня за дверью, чтобы неожиданно выскочить на лестничную площадку и затащить к себе. Она очень вкусно готовила и любила меня угощать. Помнится совершенно необыкновенный вишневый торт. Угощая меня, она рассказывала, сколько усилий требуется для его приготовления, как долго и как трудно приходится взбивать крем, вымешивать тесто… Что же до моего аппетита, то он был и остается настоящим праздником для тех, кто любит угощать: есть готов всегда, без ограничений с удовольствием и благодарностью. Кроме того, старший сын Ильиных – Юра, – несмотря на свой 20-летний возраст, был моим закадычным дружком, поскольку являлся умственно отсталым и часть жизни проводил в сумасшедшем доме. Видимо, его развитие остановилось где-то на уровне десяти—двенадцати лет, поэтому мне с ним было вполне комфортно. При этом внешне он выглядел как взрослый дядя, курил. Его главной страстью был велосипед с моторчиком, который он большую часть дня разбирал и собирал, потом, к концу дня, заводил и с оглушительным треском гонял по кругу во дворе. При этом полы его черного пиджака развевались, папироса в углу рта дымилась, глаза светились подлинным счастьем! Иногда он выезжал на улицу, существенно затрудняя движение транспорта, поскольку правил он не признавал, а по Гражданской ходили трамваи, шло интенсивное движение.

Жившая на втором этаже Дарья Федотовна тоже любила готовить. Она пекла пирожки и печенья и любила меня угощать чаем с вареньем. На третьем этаже жили Граменицкие. Павел о них вспоминает, но ни он, ни я не помним имени хозяйки, а именно она тоже была среди тех, кто любил меня заманить в гости. У нее были две притягательные вещи: телевизор (кажется, один из первых «Темпов») и съедобные сахарные цветы – из так называемого «фруктового сахара». Такие цветы мне больше не встречались: мягкие – видимо, свежие, – потом они затвердевают, – разноцветные, выполненные в виде букета: стебель, листья, чашелистики, лепестки. Я их с удовольствием поглощал, а однажды цветок мне был дан «с собой». Я принес его домой и поставил в стакан с водой: чтобы порадовать маму, когда она придет. Порадовать не довелось, а всплакнуть – пришлось: цветок бесследно растворился в воде.

Вспоминаю и другие кондитерские изделия, прежде всего – торт «Полено». Это было что-то невероятное: в нашу жизнь ворвалась баснословная роскошь – именно так я воспринимал появление на Волжской набережной кафе-кондитерской, в которой и увидел впервые сие изделие с контрастно неподходящим названием «Полено». Полено, то есть обрезок ствола дерева, предназначенного для отапливания печи, никак не связывался с утонченным искусством изготовления тортов и пирожных. Но тот, кто его придумал, считал иначе и изготовил торт в виде цилиндра, украсив его кремом, имитирующим поверхность березового полена, расположив по его краям грибочки и зеленую травку из крема. На самом деле это был простой бисквитно-кремовый торт, впоследствии тиражировавшийся по всей стране под названием торт «Сказка». Но я его впервые познал под именем «Полено». А сейчас – буквально только что – прочитал, что это типа древняя традиция, появившаяся, ясный перец, во Франции и являющаяся отголоском «языческого обряда сжигания рождественского полена»: да-да, так и написано – «языческого» и «рождественского» в одной фразе. Это взято из Википедии. И дальше там сказано так: «Большинство французов украшают свой стол маленьким макетом рождественского полена и оформляют в виде рождественского полена некоторые блюда. Так что в наши дни бюш де ноэль – это праздничный шоколадный рулет, украшенный сахарными фигурками и листьями». Ну, нет: моя история лучше, и я ее на ваш «бюш де ноэль» не променяю! «Полено» – наше, ярославское изобретение, появившееся в середине 1950-х годов в кафе на Волжской набережной! И всё тут! С этим я жил всю жизнь и отказываться от своего мифа не хочу!

Павел вспомнил семью Мусабековых. Не могу не добавить, что смогу, и от себя. Начну с описания фотографии 111, на которой мы с Нелей у нас дома сидим за детским столиком с хохломской росписью. На руках у Нели котенок по имени Тигрик. Фотографировал нас Павлик, 1956 г.

Нелечка Мусабекова и Танечка Захарова были моими подружками. Они обе были старше меня на год, поэтому дружба перешла в формальное соседство, как только они пошли в школу, а я еще нет. Но вот до этого я проводил то с одной, то с другой целые дни. Мы заходили друг к другу в гости. Таня жила на втором этаже с папой и мамой. Ее мама угощала нас гречневой кашей, посыпанной сахаром, чего я не любил, но аппетит был всегда сильнее вкусовых пристрастий. Папа Тани был интересен тем, что носил бородку и сам набивал себе папиросы, используя для этого специальное устройство и наборы пустых папиросных гильз, которые тогда продавались в табачных лавках. Видимо, моя первая в жизни кража была совершена именно в этом доме. Однажды Таньке купили новый набор пластилина, и в нем оказался невиданный доселе мною белый пластилин. Я не удержался от соблазна и кусочек, размером с горошину, утащил домой и, радостный, показал маме. Мамочка же, вместо того, чтобы обрадоваться вместе со мной, стала выяснять, откуда это сокровище, разрешили ли мне его взять и так далее. Потом она потребовала, чтоб я немедленно вернулся, возвратил пластилин и во всем повинился. Я ревел, сопротивлялся, но мама была неумолима. Пришлось спуститься вниз и, бормоча под нос, что вот, мол, «кусочек вашего пластилина прилип случайно к моему ослику», возвратить злосчастный предмет вожделения…

У Нелечки Мусабековой я, кажется, не крал ничего, хотя она нравилась мне не меньше Таньки. Правда, с Танькой я целовался, а с Нелькой нет, но это ничего не значит. Зато в семейном архиве имеется почтовый конверт, на котором печатными буквами красным карандашом написано: «СЕРЁЖЕ ОТ НЕЛИ» (рис. 112). Внутри лежит сложенный вчетверо бумажный квадратик, на котором тем же карандашом написано: «2-41-03. СЕРЁЖЕ» (рис. 113).

Окна Мусабековых на первом этаже были украшены ящиками с цветами – анютиными глазками. Кажется, они были первыми, кто стал так украшать свои окна в нашем доме. Мусабековы достойны воспоминаний как потому, что мы дружили семьями, так и по причине яркости личности главы семьи – Юсуфа Сулеймановича Мусабекова (10.04.1910—08.05.1970) – на фото 114.

Юсуф Сулейманович был химиком, доктором наук, профессором, известным историком науки. О нем немало сведений в Интернете, в частности, на сайте Ярославского университета, возникшего на базе Технологического института, в котором Ю. С. Мусабеков работал. Приведу основные.

Ю. С. Мусабеков родился в 1910 году в Тифлисе в семье адвоката. Позднее семья переехала в Баку, где он в 1927 году окончил педагогический техникум. Поступил на химико-биологическое отделение естественно-математического факультета Азербайджанского государственного педагогического института и окончил его по специальности химик-органик. Был оставлен в том же институте ассистентом, а позднее перешел в Азербайджанский сельскохозяйственный институт, где стал доцентом кафедры органической химии.

В 1939 г. был призван в ряды Красной армии в качестве рядового, вскоре ему присвоили звание инженера-капитана. В период 1941—1944 гг. Юсуф Сулейманович работал в санэпидемиологической лаборатории Западного фронта, руководил ее химическим отделением. За эти годы провел ряд исследовательских работ, разработал оригинальный способ определения калорийности пищи («оксидо-иодометрический метод определения калорийности пищи») и изобрел сухой спирт. После демобилизации в 1944 г. работал старшим научным сотрудником в Азербайджанском филиале Академии наук СССР. В том же году защитил кандидатскую диссертацию в Азербайджанском государственном университете имени С. М. Кирова. Через год прошел по конкурсу на заведование кафедрой органической химии Саратовского университета, откуда в 1946 г. был переведен в Ярославский технологический институт резиновой промышленности на должность заведующего кафедрой органической химии, которой он руководил до своей смерти. В 1955 г. защитил докторскую диссертацию и был утвержден в звании профессора.

Ю. С. Мусабеков в 1966 году стал членом-корреспондентом Международной академии истории и философии науки. Прекрасный оратор и популяризатор науки, он сопровождал свои лекции показом химических опытов, рассказами о жизни и творчестве великих ученых химиков. В годы войны Юсуф Сулеманович не только работал в лаборатории, но и участвовал в боях под Москвой, Смоленском, Витебском. Награжден орденом «Красной звезды», медалью «За оборону Москвы», медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.». В семидесятые годы журнал «Наука и жизнь» публиковал короткие истории про ученых химиков под рубрикой «Из коллекции профессора Мусабекова». Им была написана книга «Занимательные истории из жизни ученых» (1967).

Для меня стало полной неожиданностью – спустя многие годы – узнать, что Юсуф Сулейманович был изобретателем сухого спирта – хорошо всем известных белых таблеток, которые широко использовались для розжига костров, печей и т. п. В годы жизни в Ярославле и много лет потом я ничего об этом не знал: об этом почему-то никто не говорил.

Супруга Юсуфа Сулеймановича – Елена Ивановна – дружила с нашей мамой. Долгие годы после нашего отъезда из Ярославля они переписывались. Фрагменты из этих писем я здесь приведу. Кроме дочери Нелли, у них был старший сын Юсик (Юсуф). Он тоже был товарищем в наших играх, поскольку был на год младше Павлика и на год старше Саши. Кроме того, у них жила незамужняя и бездетная сестра Елены Ивановны – Валентина Ивановна, тетя Валя, исполнявшая обязанности воспитательницы детей и помощницы по хозяйству.

Юсуф Сулеманович умер на пять месяцев позже нашего отца. Произошло это неожиданно. Елена Ивановна, приболев, вызвала врача на дом. Врачи, зная о ее проблемах с сердцем, приехали с электрокардиографом. Обследовав Елену Ивановну, они предложили сделать кардиограмму и Юсуфу Сулеймановичу – как бы «за компанию». Сделали, посмотрели и сказали: «Юсуф Сулеманович, да ведь у вас инфаркт». Он рассмеялся и сказал, что быть того не может, что у него ничего не болит. Но врачи были уверены в диагнозе, сказав при этом, что бывают и безболевые инфаркты. Ему предложили лечь в больницу, где он вскоре умер. Было ему всего лишь 60 лет.

В семейном архиве сохранилось письмо Елены Ивановны, в котором она описывает этот трагический период их жизни (первая страница письма на фото 115). В верхней строке письма мама уже позднее добавила «Умер Юсуф Сулейманович 8 мая 70 г.».

Вот его текст.

19/XII-70 г.

Дорогая Людмила Павловна!

Если бы Вы знали, сколько мысленно я Вам отправила писем. Заставить себя писать я никак не могу. Очень много накопилось деловых писем, а я не знаю, о чем писать. Одна мысль над всеми. Все жду, что Юсуф Сулейманович вернется. Стремглав бегу на телефонный звонок, надеюсь услышать его голос. Последний год я особенно много болела, и он ежедневно звонил с работы узнать, как я дома одна. Дети оба и Юся, и Неля заканчивают институт, у них дел очень много, и дома весь день я одна. В декабре прошлого года у меня была операция по поводу гнойного аппендицита. Два дня я ужасно мучилась, но боли были неопределенными, и никак не могли определить, что со мной. Наконец, нашелся решительный врач, и если бы операция была сделана на час позже, то был бы конец. Я потом долго лежала в больнице, и мне Ваше письмо показали только в марте месяце. С марта стал неважно себя чувствовать Юсуф Сулейманович. У него был диабет, и все свои недомогания он относил за счет этой болезни. Был под наблюдением врачей, и все говорили, что сердце у него как у юноши. Последнее время он много нервничал, волновался. Его представили в действительные академики в Париже, где он до этого был членкор. Его представили в заслуженные деятели науки, в членкоры в Академию Азербайджана. Он много имел аспирантов, много писал. 17-го апреля был приступ сердечный. В этот же день была сделана электрокардиограмма и нам позвонили из поликлиники, сказали, что все хорошо, можно ходить. 20-го апреля у меня был приступ, и 21-го мне сделали электрокардиограмму тут же дома. Врач предложила Юсуфу Сулеймановичу повторную электрокардиограмму сделать, и тут обнаружилось, что у него обширный инфаркт. Сразу его взяли в больницу. Чувствовал он себя хорошо. Лежал очень спокойно и все говорил, что напрасно согласился лечь в больницу.

В ночь на 3-е мая у него началось резкое ухудшение, и нас ночью вызвали в больницу. Было много консилиумов. Приезжал главный терапевт РСФСР. Но никто ничего сделать не смог. Был Юсуф Сулейманович три дня без сознания, и 8-го мая в 8 ч. 50 м. сердце перестало биться. Что было потом, только знаю из рассказов.

Могла ли я думать, что мне придется такое переживать? Время идет быстро, а мое горе никак не хочет уходить, и чем дальше, все тяжелее. Теперь уж одно желание – закончили бы дети поскорее институт. Очень боюсь за Нэлечку, не сорвалась бы она. Она и за меня боится, и мне надо много мужества при ней держать себя бодро.

Очень много хлопот с памятником. Заказала я его в Подмосковье, приходится туда часто ездить. Со знакомыми стараюсь видеться меньше, так я ни о чем другом не могу говорить. Понимаю, что это глупо, что это надоедает, что это никому не нужно, но у меня такая боль нестерпимая, что нет уже никаких сил.

Думала даже на работу устраиваться, чтобы чем-то отвлечься. Стала через военкомат собирать свои справки. Так даже о том, что была в армии, не могут найти, так как все архивы во время войны пропали. Пенсию мне дали обычную, 40% от его пенсии – 64 руб. Жить мы привыкли хорошо. Как говорится, на «черный день» не прятали, мне всегда казалось, что я умру раньше, и для кого-то не хотелось копить. А тут получилось так неожиданно, невероятно! Как будто ураган вырвал его у нас. И по этой причине надо бы поработать. Но Юсик категорически восстал и стал сам работать на полставки мл. механика.

Вот так мы и живем скучно, грустно. Теперь мы с Вами друзья и по несчастью, и как жалко, что находимся так далеко друг от друга. В этот тяжелый час мне очень недостает Вас. Пишите мне, дорогая Людмила Павловна, подробно о Вашей жизни. Кто из детей живет с Вами? Где Павлик, как Саша и Сережа? Передайте им привет.

Целую Вас крепко, всегда Ваша Елена Мусабекова.

К письму приложена вырезка из Ярославской газеты «Северный рабочий» с некрологом (рис. 116).

Напомню, что в январе того же 1970 года умер наш папа, о чем мама написала Елене Ивановне в письме, которое ей показали только в марте. Так что они с мамой стали вдовами в одно время, поэтому Елена Ивановна и пишет, что они «друзья по несчастью». Горестные беды, однако, не оставили эту замечательную семью. Через 16 лет, 4 февраля 1986 года, из жизни трагически ушел старший сын – Юсик, Юсуф Юсуфович Мусабеков. Елена Ивановна нашла в себе силы спустя почти год написать об этом в поздравительной новогодней открытке.

Дорогая Людмила Павловна!

С Новым годом поздравляю Вас и всю Вашу большую семью. Желаю всем вам доброго здоровья и благополучия во всем.

Меня беды преследуют одна страшнее другой. 4-го февраля будет год как трагически в своем гараже погиб Юсик. Не знаю, как живу и существую. Он был для меня всем: и единственной опорой, и радостью, и гордостью. И вот ничего не стало. Чем дальше, все больше чувствую эту большую утрату. Нэлечка сразу переехала с Севера, и теперь живем вместе. Валентина Ивановна тоже с нами. Почти ничего не видит и не слышит.

Будете в Москве, может, заглянете к нам.

Извините меня за неаккуратность в ответах на Ваши письма.

Целую Вас, Елена Ивановна.

Вот такое трагическое поздравительное письмо…

Даже сейчас, когда прошло много десятилетий, когда «покорные общему закону» ушли из жизни почти все упоминаемые мною люди, вновь становится больно, потому что нет ничего горше, чем горе матери, пережившей своих детей.

В нашей семье все годы тепло, с любовью вспоминали Мусабековых. Юсуф Сулейманович был азербайджанцем, благодаря чему в нашей семье появилось в качестве уже нашей семейной традиции азербайджанское национальное кондитерское изделие – сладкие пирожки с орехами «шакир-бура». Мы их название произносили немного иначе – шакир-буру. О том, что в Азербайджане их называют «шакер-бура» (или «шакяр-бура»), я узнал спустя многие годы. А о том, что переводится это с азербайджанского как «сладкий пирожок», узнал только что. В последующем тексте я буду называть это изделие так, как было принято у нас в семье, а не так, как «правильно».

Блюдо это, которому маму научила Елена Ивановна, перенявшая рецепт в семье Юсуфа Сулеймановича, вошло в основной кулинарный репертуар нашей мамы на долгие годы. Несколько раз в год, к праздникам, мама пекла шакир-буру, наполняя готовыми пирожками большую эмалированную «китайскую» миску – желтую, с драконами. Миска (большая настолько, что, пожалуй, ее можно считать и небольшим тазиком) с пирожками ставилась на самый верх буфета, накрывалась льняной салфеткой и день-два ждала своего часа. Все – и я среди первых – хотели, не дожидаясь этого часа, стащить пирожок. И это часто удавалось: мама хотя и просила подождать и потерпеть, но не была слишком строгой.

Я часто принимал участие в изготовлении пирожков. Поэтому могу довольно точно описать рецепт. Все начиналось с подготовки начинки. У нас начинкой служили грецкие орехи, хотя в Азербайджане использовали и миндаль, и фундук, и вообще любые орехи. Орехи надо было очистить от скорлупы, потом чистые ядрышки перемолоть с сахаром. Эта смесь сама по себе была столь вкусна, что была опасность (в моем лице) к нужному моменту не получить требуемого объема: я мог сожрать часть начинки. Потом замешивалось тесто. В самом начале процесса замеса я непосредственного участия не принимал, но состав его был, примерно, таким: мука, яйца, сахар, много сливочного масла, сметана, немного соли… Я подключался, когда надо было уже получившееся тесто тщательно вымешивать. Оно было тугим, плотным и маслянистым. Затем тесто раскатывалось на разделочной доске (напомню, что у нас была невероятных размеров разделочная доска, изготовленная дедушкой Иваном). В получившейся тонкой лепешке диаметром сантиметров 50—60, тонким стаканом или винным бокалом вырезались кружочки диаметром около 5—7 см. Кружочки откладывались в сторону, а оставшиеся от каждого блина «кружева» из теста вновь замешивались и снова раскатывались. В кружочки чайной ложкой укладывалась сахарно-ореховая начинка. Кружок складывался, и теперь надо было край не просто залепить, а сделать жгут-косичку! В этом было одно из основных отличий пирожка шакир-буру от прочих пирожков: из-за этого особой красоты края его ни с чем другим не спутать! Технику заплетания косички я освоил в совершенстве, делал это быстро, с удовольствием и качественно. Затем надо было верхний бок пирожка украсить несколькими складочками, которые защипывались пальцами, образуя подобие узора. Готовые пирожки рядами укладывались на противень и отправлялись в духовку. Всякий раз, поедая эти пирожки, угощая ими наших гостей, мы вспоминали – иногда вслух, иногда про себя – замечательную семью Мусабековых…

Вот такая долгая и добрая память об этих людях – просто соседях по дому – хранилась в нашей семье. На зимнем фото №117, сделанном Павликом в 1956 году напротив нашего подъезда и окна Мусабековых сидят Нелечка, мама и я в очках.

Продолжу свой обзор нашего подъезда. На первом этаже, кроме хороших Мусабековых, жили не столь хорошие Пахомовы, оставившие о себе неприятные воспоминания – склочный доцент-доносчик папаша, его жена и дети: старшая Надя и младший Вовка, «уронивший» мне на пальцы кусок рельса – я описал это событие в другой главе.

Вспомню ещё некоторых соседей, восстанавливая в памяти картины детства. Представлю себе взгляд на окна и балконы со двора, где я проводил основное время. Выберу для этой мысленной визуализации некий летний день.

…На балконе второго этажа второго подъезда я увижу Го́ру (Георгия) Красильникова. Он старше нас всех, он даже старше моего старшего брата. У него есть спортивный велосипед марки «Турист». Однажды он катал меня на раме и приговаривал: «Да, Турист – сурьёзная машина…» На их балконе вместо цветов в цветочных горшках растет пшеница и рожь – это отец Горы профессор Красильников проводит опыты дома. Над ними на четвертом этаже живет Алешка Каретин – товарищ моих братьев по дворовым играм. Где-то рядом с ним – Олька Саксина и ее двоюродная сестра Тамара, а также Сережа Великанов. В этом же подъезде проживали два близких мне по возрасту брата по фамилии Громовы. От них я однажды заразился чем-то стандартным – ветрянкой, что ли. Запомнился необычный эпизод. Их мама – добрая, улыбчивая полноватая женщина – решила покормить своих детей во дворе, не зовя их, как делали обычно, домой. Во дворе был деревянный столик со скамейками, установленный на вкопанных в землю столбиках. Мамаша Громова принесла в кошелке кастрюлю с борщом, две тарелки, ложки и тарелку с нарезанным хлебом. Усадила сыновей и стала разливать борщ половником. Тут, конечно, рядом оказался и я… И меня, разумеется, тоже накормили: ложка нашлась, а вместо тарелки использовали половник, который надо было придерживать за рукоятку.

В первом подъезде было много людей необычных. Из товарищей по детским играм там имелся упомянутый Герка Травников. Там же жил тоже упомянутый Павлом татуированный «управдом-комендант» нашего дома дядя Сережа Воронин и его жена, дворничиха тетя Зоя, – тоже не без нательных знаков. Говорили, что познакомились и сошлись они «на зоне». Люди они были хорошие, честно работали, ладили с соседями, держали овчарку по кличке Крона, детей любили и играть нам не мешали. В том же подъезде проживала еще одна собака – в моем детском восприятии казавшаяся злой и страшной: боксер по имени Жером, принадлежащий неким Альтовым, у которых, кроме собаки, была своя машина. Тут же проживал еще один автовладелец – профессор Фарберов, хозяин новенькой «Волги» с оленем на капоте, которую мы ему время от времени мыли, а он нас за это катает вокруг дома. В следующих главах я ещё вспомню об этих людях.