Читать книгу Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий - Страница 5

Алексей собирал на стол. Прошло четыре дня, как на пути его повстречался Иван – этот странный, удивительный человек, и не хотелось думать, что настанет час и расстанутся они навсегда. Словно и не встречались вовсе.

Сколько таких мимолётных встреч за долгую жизнь пережить пришлось?.. Не счесть!.. И Алексей придумывал разные отговорки, чтобы ещё хоть на день удержать нечаянного гостя в своём доме. Тот, правда, не слишком сопротивлялся. Самовар призывно шипел, со звоном выбрасывая из клапана на крышке тонкую струйку пара.

– Алёшка! Самовар поспел! – радостно возвестил Иван, фырча и постанывая под струёй ледяной воды, льющейся на его поджарое мускулистое тело из самодельного душа, что соорудил Алексей у себя во дворе.

Странный, странствующий, странник… И почему таких людей "бродягами" обзывают?.. Что странного в том, что человеку не сидится на одном месте, а бродит он по земле от одного дома к другому? Может, у него забота какая или так ему свыше предначертано – отыскивать тех, кто в его помощи нуждается, и подавать её сирым и одиноким?..

Алексей вышел на крыльцо. Самовар разошёлся вовсю: самодовольно раздуваясь от пара, он сопел, пыхтел, клокотал!..

– Завтракать пора!

– Знаменито! – Иван уже вытирался широким льняным полотенцем и крякал от удовольствия.

Как будто нарочно, с появлением в его доме нежданного гостя погода исправилась: на смену затяжным, унылым дождям пришли ясные, солнечные дни, и, хотя по утрам легкий морозец схватывал корочкой льда лужи во дворе, а трава покрывалась седыми каплями замерзшей росы, солнце согревало промокшую землю, и кое-где даже свежая зелень пробивалась сквозь пожухлую жёлтую траву. И с души Алексея спадала унылая зябкая тоска.

Что ей надо, одинокой больной душе?.. Чтобы выслушали… Чтобы поняли… А остальное?.. Как-нибудь приложится…

Иван в глазах Алексея обладал редким качеством – умел слушать. Не часто такого встретишь: люди в большинстве своем поговорить любят. А Иван, подперев подбородок кулаком, надолго замолкал, как бы предлагая собеседнику: "Ты говори, говори, не тушуйся, я слушаю. Всё выкладывай, до самого донышка".

И Алексей всё ему рассказал. И о том, как был счастлив, и какое непереносимое горе испытать довелось, и как смерти искал, но не нашёл, и о том, как от новой любви отрёкся, а сердце навек оледенеть заставил. И, хотя порой подкатывал к горлу комок невыплаканных слёз, держался, не позволял себе распускаться. Кто он – мужик или кисейная барышня?..

– А ты поплачь, поплачь, – то ли уговаривал, то ли утешал его Иван. – Это какой-то полудурок придумал, будто мужику плакать не след. Ему, мню, пуще баб это нужно. Наш век, может, потому и короче ихнего, что боимся мы душу свою слезами омыть. "Блаженны плачущие, ибо они утешатся…" Помнишь, как Серафимушка любил повторять: "Слезами душа умывается". Плачь, Алёшка, не таись… И я с тобой…

И два взрослых мужика беззвучно плакали, не стесняясь, не таясь. Но без слёз. Из последних сил держались.

И душа Алексея, истерзанная безконечным лихим одиночеством, жутким холодом ночных кошмаров, бедная душа его потихоньку стала оттаивать, грелась под ласковым взглядом серых страдальческих глаз. Нет, не только немецкий осколок сидел у него в груди все эти годы, но тяжкий камень невысказанной, неразделённой боли теснил его израненное сердце. Иван помог ему снять с души этот камень. Чем отблагодарить его за это?..

Алексей никогда и никому не рассказывал то, что поведал Ивану.

Почему?.. Во-первых, стеснялся взваливать на чужие плечи свои "негоразды" – как любил говорить отец Серафим. А во-вторых, некому было. Не станешь же ни с того ни с сего выкладывать первому встречному своё самое сокровенное, наболевшее.

Иван – другое дело.

Он не встречный, а посланный. Это Алексей понял сразу. Видно, батюшка Серафим постарался и молитвами своими направил стопы Ивана в Дальние Ключи.

Уже после первого чаепития в день их знакомства, он спал сладко, без мучительных снов. А утром впервые ощутил в груди не тупую боль, а покой и тихую радость.

Алексей Иванович Богомолов, сын приходского священника, не пошёл по стопам своего отца. После окончания гимназии уехал в Москву, поступил в университет на классическое отделение филологического факультета, который блестяще закончил в 14-м году. Его дипломная работа была опубликована в научном журнале. Седовласые профессора с нежностью раскрывали ему свои академические объятья: "Вас ожидает прекрасная карьера, молодой человек!" – и многозначительно кивали головами. Но началась Первая мировая война. Все Богомоловы, во все времена верноподданно служили царю и отечеству, и Алексей, повинуясь гражданскому долгу, оставил филологию до лучших времён и добровольцем пошёл на фронт. Правда, повоевать ему на этот раз не довелось. Эшелон, в котором он направлялся на передовую, каким-то неведомым образом заблудился. Как всегда, виноват в этом оказался стрелочник: неправильно перевёл стрелку, и состав российских патриотов на всех порах влетел в расположение немецких войск. Без единого выстрела весь эшелон был взят в плен, и 4 года Алексей провёл в концентрационном лагере в Восточной Пруссии. В Москву Богомолов вернулся только в 18-м, после того, как большевики подписали Брестский мир.

Ещё в университете Алексей влюбился в Анечку Калинину – очаровательное существо с бездонными ярко-синими глазами и толстой каштановой косой. Прелестная девушка дождалась своего суженого, и в июне 18-го они обвенчались. Через год у них родилась Настенька, и, казалось, не было на всём белом свете более счастливой семьи. С научной карьерой пришлось распрощаться навсегда: проблемы Септуагинты почему-то совершенно не интересовали большевиков, и Богомолов хватался за любую работу, только бы девочки его не знали нужды ни в чём. Приходилось и вагоны разгружать, и улицы мести, и чужие чемоданы на вокзале таскать, и дрова для котельной пилить. В самые трудные времена Алексей не унывал, переживал все напасти с лёгким сердцем, потому что был по-настоящему счастлив. Анечка помогала ему, как могла. А когда жизнь понемногу наладилась, оба стали преподавать в школе. Он – литературу, она – географию. Так и жили: небогато, но дружно и весело.

После школы Настенька по совету отца поступила в университет, но через 2 года, когда вся страна сидела у радиоприёмников и с замиранием сердца следила за героическим дрейфом папанинцев, всё бросила и уехала зимовать за полярный круг, на Маточкин Шар, простой лаборанткой. Там она встретила своего героя – лётчика полярной авиации Николая Стёпушкина, и в октябре 38-го сорокашестилетний Алексей Иванович Богомолов стал счастливым дедушкой.

21-го июня 41-го года Коля Стёпушкин на Белорусском вокзале провожал тестя с тёщей и жену с двухлетней Алёнкой. Они уезжали к его родителям в Лиду на всё лето. Был тёплый летний вечер. Вовсю цвели липы, и разогретый за день асфальт медленно остывал под струями ледяной воды из дворницких шлангов. Весело звенели трамваи, переливались милицейские трели, на разные лады гудели автомобили. Как здорово жить на этом свете! И сердце полярного лётчика так сладко сжималось от невысказанной нежности и любви!.. Выпуская клубы белого пара, протяжно прогудел паровоз, лязгнули колёса, и, пока состав не скрылся из виду, Николай стоял на самом краю перрона и всё махал, и махал рукой. Так он прощался с самыми родными и любимыми. Прощался навсегда.

Ночью проехали Минск, а ранним утром уже в Молодечно поползли по составу тревожные слухи, среди которых чаще всего повторялось грозное слово "война". Здесь поезд по расписанию должен был стоять 15 минут, и Алексей выскочил из вагона, чтобы разузнать обо всём подробней.

Налёт фашистских самолётов на вокзал в Молодечно длился недолго: десять минут, не больше, но, когда Алексей выбрался из-под обломков рухнувшего на него газетного киоска, вокруг дымились воронки, а вместо вагона, в котором ждали его его девочки, нелепо торчала на рельсах груда искарёженного металла.

"Аня!.. Алёнка!.. Настенька!.." – ему казалось, грудь его разорвётся от жуткого нечеловеческого крика, но лишь хриплый шёпот срывался с его губ.

Кое-как на попутках Алексей добрался до Минска, бросился в ближайший военкомат с одной-единственной просьбой: "Отправьте на фронт!" Везде царила страшная неразбериха, жуткая паника, если не сказать истерия. Никакого фронта не было и в помине, но Алексею, несмотря на его совсем непризывной возраст – 49 лет, дали винтовку и вместе с тремя такими же случайными людьми отправили охранять какой-то завод. Как могли 4 человека это осуществить, никого не интересовало, тем более, что охранять уже было нечего, – завод, вернее то, что от него осталось, лежал в руинах. Отважная четвёрка решила пробираться на фронт самостоятельно.

Так получилось, что на этот раз Алексей воевал с фашистскими войсками с самого первого дня нападения Германии на Советский Союз.

Вопреки всем статистическим раскладкам, гвардии рядовой Богомолов не погиб ни в первый, ни во второй, ни даже в трёхсотый день войны. Трижды был ранен, два раза – смертельно, но выжил, и, сколько не искал смерти, так и не сумел найти её.

В самом конце своего ратного пути, в госпитале, он встретил свою последнюю позднюю любовь – Наталью, но так получилось, что увидеться им после войны не пришлось, и Алексей поставил на своей личной жизни жирный крест.

Вернувшись после госпиталя в Москву, он обнаружил в своей комнате совершенно чужих людей, которые выезжать с занятой ими жилплощади вовсе не собирались. Спорить, а тем более судиться да рядиться с ними инвалид Великой Отечественной войны Богомолов не стал. Ещё в госпитале Егор Крутов, сосед по палате, рассказал ему об отце Серафиме, и Алексей наудачу, даже не списавшись и не испросив позволения, приехал в Дальние Ключи, зашёл в храм к отцу Серафиму и остался здесь навсегда.

– Чудак человек, что же ты батюшке не пожалился? – Иван был искренне удивлён. – Неужто полагаешь, не понял бы он тебя?!..

– Ему и без меня не сладко приходится. Я вообще удивляюсь, как может человеческое сердце столько чужого горя в себя вместить?!.. Ведь он один за всех нас перед Ним в ответе.

– Ошибаешься, за исповедью отец Серафим не одинок. Ему сам Господь помогает.

Этот разговор состоялся у них в первый же вечер, а потом, о чём только не переговорили!.. Засиживались допоздна, далеко за полночь, и, если бы можно было, Алексей бы и спать не ложился вовсе. Кончилось его одиночество!.. Надолго ли?.. Но так не хотелось, чтобы оно возвращалось. Вот и сейчас, внося кипящий самовар в избу, Алексей с тревогой ожидал: а вдруг Иван опять заговорит о своём уходе.

Сели за стол.

"Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животное благоволения", – прочитав молитву, Алексей перекрестил накрытый к завтраку стол.

Солёные рыжики в сметане, горяченькая картошечка, густо посыпанная зеленью укропа и петрушки, сваренные вкрутую яички, солёные огурчики и помидорчики в одной миске с квашенной белокачанной капусткой, свежие ломти ржаного хлеба, жёлтое сливочное масло и белый оковалок домашнего творога – настоящий пир для двух мужиков. Втайне Алексей полагал, что, может, хоть этим удастся удержать дорогого гостя. Не зря же с раннего утра обходил соседских бабок, выпрашивая у них всю эту роскошную снедь для своего гостя.

– Ты не обижайся, Алёшка, но вот позавтракаем, и уйду я от тебя. Хватит. А то, словно в синатории каком загораю. Не привык я бездельничать. Пора мне.

Алексей вздрогнул, как от удара: этих слов он пуще других боялся. Коротко взглянул на Ивана и снова уткнулся в свою тарелку. И уже завтрак был не в радость, и опять навалилась на сердце тоска.

– Я понимаю, – только и смог выдавить из себя, ковыряя вилкой ни в чём не повинные рыжики.

– Ничего ты не понимаешь. Со старцем Антонием поговорить надо. Два года у него не был. А это всё одно, что два года спёртым воздухом дышал. Ей-ей!.. Ты когда-нибудь слыхал о нём?

– Отец Серафим говорил как-то, но… мельком… вскользь.

– Почему бы это?.. Они в одно время и в семинарии учились, и потом вместе на Афоне были… Хотя в нашей стране иной раз промолчать полезней бывает. Но тебе скажу: удивительный человек Антоний!.. Таких теперь, почитай, и не осталось вовсе. Прежде Русь старчеством славилась, а ноне… – он горько вздохнул. – Помяни моё слово: лет эдак через 20 ни одного старца на Руси не отыщется. Вымрут, всё к тому идёт. И будут люди наши бродить по голой земле сирые, безприютные.

Иван прикрыл глаза рукой и надолго замолчал.

– А этот старец чем знаменит? Какими чудесами? – осторожно спросил Алексей. – У нас в Ближних Ключах бабка одна живёт – Агафья. Так она, говорят, любую болезнь вылечить может. Травками, маслом лампадным да водой родниковой. Ну, и молитвой, конечно…

– Старец Антоний, Алёша, не знахарь и не чудотворец. Он душу человеческую лечит. Случалось и ему, конечно, хворь облегчить, но главное не телесное здравие, а душевное. От душевных недугов вся немощь наша телесная. Как полагаешь, мир, что вокруг нас, хорош?

Алексей усмехнулся:

– Куда как "хорош"!..

– А что увидел Господь, когда сотворил его? Помнишь, как в Ветхом Завете об этом сказано?..

– "И увидел Он, что ЭТО хорошо".

– Вот!.. Вот!.. И вдруг плохо стало. С чего вдруг?

– С чего? – эхом повторил Алексей.

– А оттого, мню, что человек в этот мир пришёл и, вместо того, чтобы жить по Его законам, стал свои порядки на земле устанавливать. А ведь сказано: "Без Меня не можете ничего". Но мы все такие умные, такие учёные!.. Мы всё сами осилим!.. И осилили: вместо райского мира, вышла карикатура, а вместо человека, подобного самому Господу, нарисовался шарж.

Скрипнула входная дверь.

– Лексей, ты дома?

– Дома, Егор, дома… Заходи.

По дощатому полу застучала деревянная нога Егора Крутова, а следом, и он собственной персоной появился в горнице.

– Доброго здоровья… Приятно кушать.

– Присоединяйся к нам. Я тебе тарелку сейчас поставлю.

– Благодарствую, не стоит безпокоиться, – Егор был трезв, а потому зол. – Я бы с удовольствием закусил, но ведь ты не нальёшь? – в голосе его прозвучала слабенькая надежда.

Алексей рассмеялся:

– И рад бы, да нечего. Ты же знаешь, у меня это зелье не водится.

– У тебя и зимой снега не выпросишь, – разочарование Егора было огромно.

Иван улыбнулся, встал из-за стола и, вытирая краешком полотенца рот, хитро подмигнул правым глазом:

– Ну, что же?.. Люди добрые, пора мне.

– Уже?!.. – еле выдохнул из себя Алексей.

– Ты не переживай, Алёша, на обратном пути опять загляну, больно мне у тебя понравилось. Как? Примешь?

– Только рад буду, заходи.

И обернулся к Егору:

– С чем пришёл?

Тот не спеша полез в карман, достал измятый конверт, разгладил его и аккуратно положил на стол:

– Весточка от отца Серафима пришла. Письмо тебе писано, но, прости, на конверте мой адрес, я и открыл. Не обезсудь.

Если бы сейчас здесь в избе ударила молния и прогремел гром, если бы закачалась и разверзлась земля, впечатление не было бы таким ошеломляющим, как от услышанного. Медленно, будто во сне, Алексей взял со стола конверт и почему-то долго, внимательно читал написанный на нём адрес. Потом поднял глаза на Ивана. Тот усмехнулся.

– Чему удивляешься? Узнал батюшка, что мы с тобой повстречались, решил о себе напомнить. Всё правильно. Что он там пишет? Читай, – и снова сел за стол.