Читать книгу Красное, белое и серо-буро-малиновое - Сергей Геннадьевич Светуньков - Страница 12

Здесь следует сказать несколько слов об одном из главных действующих лиц повествования этого этапа глуповской истории.

Елизавета Ани-Анимикусова была единственным, но не очень любимым ребёнком в княжеской семье. Брак её родителей был скорее политико-экономическим слиянием двух увядавших богатых родов, нежели проявлением каких-либо чувств князя Ани-Анимикусова и графини Саксон-Вестфальской. В соответствии с традициями в первую брачную ночь молодой князь познал свою молодую жену, отчего через положенный срок и родилась Елизавета.

Все последующие ночи в этой семье были абсолютно безбрачными – Ани-Анимикусов был равнодушен к графине, и она отвечала ему полной взаимностью. Князь грешил на стороне и кутил в офицерских компаниях, его жена в этих же компаниях отыскивала молодых офицеров, нуждавшихся в покровительстве, и, оказывая таковую, использовала офицеров для удовлетворения своих плотских потребностей. Всё гармонично и буднично, по-немецки педантично, без романов и истерик.

Елизавета воспитывалась не родителями, а многочисленными нянями. К матери и отцу она относилась как к окружавшей её мебели – их присутствие было привычным и ласкало глаз. Как только Елизавета подросла, её отдали в частный пансион, а затем – в Институт благородных девиц. Подруг она так и не завела, умом не блистала, талантов не имела, наружность имела самую заурядную.

По окончании института она благополучно вернулась в Глупов, где попыталась влиться в жизнь избранного общества. Поскольку она была некрасива, то рассчитывать на успех у мужчин не могла, но поскольку она была богатой наследницей, то молодые дворянчики и офицерчики, желающие обогатиться за счёт выгодного брака, вокруг неё вились всегда. Тогда она влюбилась – страстно и пылко – в подпоручика артиллерийского полка Станислава Пупыркина.

Этот Пупыркин был страшный мот и кутила, бабник и картёжник. Заметив заинтересованный взгляд Елизаветы, брошенный в его адрес, он мгновенно сориентировался, стал «волочиться» за ней и, получив нужный результат, беспардонно стал клянчить у неё деньги. Елизавета была готова сделать для своего любимого всё, кроме внебрачной связи. Здесь она была полна тех установок, которыми её напичкали с детства няни и пансионские воспитательницы. Подпоручик Пупыркин делал вид, что страдает от этого, посредством чего и получал от неё деньги в неограниченных размерах в компенсацию за томные страдания.

Обеспечив свою жизнь такой надёжной денежной «подушкой», Пупыркин пошёл «в разнос». Это его и погубило, потому что однажды, затащив друзей-артиллеристов в глуповский публичный дом и напившись шампанского до предпоследней стадии осознания окружающего мира, он кричал, хвастаясь, на весь публичный дом:

– Лизка Ани-Анимикусова, сучка, всё мне даст! Кроме себя… пока… Но дойдёт дело и до этого, если захочу! А сейчас – гуляй, ребята, Лизка за всё заплатит! Хочешь всех девок на свете? Покупаю! …Но какая она уродина! Бррррр… Но я на неё эдак выразительно посмотрю, ножкой шаркну, ручку чмокну, в глазки выразительно – прыг, и всё! Любые деньги, какие захочу, тут же вынесет…

В это самое время в отдельном и довольно секретном кабинете сам предводитель губернского дворянства князь Ани-Анимикусов изволили развлекаться с избранными особами данного заведения и всё слышали собственными ушами. Быстренько свернув своё посещение этого уютного дома, князь вернулся домой и со ссылкой на некоторого таинственного приятеля, который якобы был с проверкой в публичном доме, пересказал жене и Елизавете всё услышанное. Жена ударилась в истерику, а Елизавета не поверила своим ушам:

– Этого не может быть! Пупыркин человек благородный, каких свет не видал! Он без ума от меня, о чём неоднократно говорил. Всё вы, папенька, путаете…

Тогда князь приказал подать карету и вместе с Елизаветой, одетой в простую одежду, скрывавшую её лицо, и переодевшись сам, чтобы оставаться инкогнито, отправился в публичный дом. Хозяйка заведения сделала вид, что не узнала князя, а после того, как он попросил тайно показать им Пупыркина, отвела княжескую пару в ту часть дома, где кутили господа офицеры. Елизавета была чуть жива от волнения. Когда они ступили в комнату, находящуюся по соседству с местом кутежа Пупыркина со товарищами, хозяйка приоткрыла потайную форточку в комнату офицеров, и княжеская пара имела возможность слышать всё, о чём говорили офицеры. Голос Пупыркина Елизавета узнала бы из тысячи голосов других подпоручиков. Он и звучал в основном. В этот момент он расписывал своим сокутёжникам о том, как именно «дура Лизка» вздымает в волнении грудь, когда он ей шепчет на ушко всякие разные слова из бульварных романов, которые накануне он заучивает наизусть, и о том, что если её лицо платочком прикрывать, то, пожалуй, её можно было бы и «отыметь», поскольку формы у неё вполне аппетитные, хотя «грудь у неё – увы, господа». Тут господа младшие офицеры, поощряемые Пупыркиным, дали волю своему воображению, и их сексуальные фантазии в отношении Елизаветы полились удушливой волной через приоткрытую форточку в уши княжны. Она не выдержала и стремглав бросилась вон из комнаты и публичного дома в карету, где, почувствовав себя в безопасности, предалась истерике.

Поскольку истерика была длительной, Ани-Анимикусов отправил её подальше из города в имение Болотно-Торфяное и, воспользовавшись своим положением, добился перевода Пупыркина служить на Дальний Восток, где как раз начиналась война с Японией, и всех его друзей-артиллеристов отправил туда же. Пупыркин сгинул на Дальнем Востоке, и долгое время о нём никто и ничего не слышал.

Глуповцы на разные лады обсуждали этот бурный роман единственной дочери князя с Пупыркиным, добавляя всё новые и новые пикантные подробности. Поскольку Елизавета почти год пробыла в имении, некоторые глуповцы даже утверждали, что она там родила от Пупыркина сына, другие с негодованием отвергали эту ложь, уверяя, что она родила от Пупыркина дочь. А самые горячие головы божились, утверждая, что княжна родила тройню. На самом деле Елизавета никого не рожала, а предавалась уединённому размышлению о том, что «все мужики – сволочи». Тоже мне, открыла Америку!

Примерно через полгода добровольного заточения она отправилась в Пустоболотный женский монастырь, где провела паломницей два месяца. По приезде в монастырь Елизавета как бы невзначай проговорилась игуменье о том, что, может быть, свяжет свою судьбу с монастырём и станет монашкой, поскольку в мирской жизни весьма разочаровалась. Игуменья очень обрадовалась этому, хотя и постаралась не показывать виду. Ани-Анимикусов время от времени делал богатые денежные взносы в монастырь, поэтому считался основным благодетелем обители. А если бы в монастырь пошла единственная дочь князя, то ручеёк ани-анимикусовских денег превратился бы в большое неисчерпаемое денежное озеро! Игуменья была женщиной хозяйственной, поэтому активно взялась опекать Елизавету, тайно мечтая о княжеских деньгах. Княжна жила в игуменских палатах, питалась за одним столом с матушкой, пела в хоре на службах, читала богоугодные книги в монастырской библиотеке.

Елизавета готовила себя к монашескому подвигу, а потому внимательно и критико-аналитически читала жития святых. И тут её вера была сильно поколеблена. Больше всего Елизавету поразило, что среди множества святых мужского пола она еле нашла одну женщину – святую Ольгу. Да и святой, как выяснила Лизка, она стала потому, что на старости лет приняла христианство – первой среди российских князей. Никаких других подвигов и мучений за святую веру Ольга не приняла. «В принципе, – подумала Лиза, – я ведь тоже глава богатейшей в губернии семьи и вполне могу, как Ольга, стать истовой христианкой. Может, и зачтётся?»

Но стрела сомнения кольнула её сердце: она всегда считала, что святые – это какие-то особые люди, с горящими глазами и трепетным сердцем, худющие такие… А тут…

Ещё больше она задумывалась над этим вопросом, изучая житие Владимира – крестителя Руси. Владимир был жутким бабником, жестоким и алчным правителем. Душегуб! А христианскую веру, как это следовало из описания его жития, принял только потому, что религиозные обряды христианской церкви представляли собой яркое шоу. Когда он выбирал религию, то иудеям сказал, что их бог слабоват, поскольку самих евреев он не защитил, а мусульманство отверг, поскольку «без пития на Руси жития нету». За это Владимир и стал святым, да ещё и оттого, что на старости лет насильно заставил креститься своих подданных. Тоже как-то странно для святого старца с горящими глазами и трепетным сердцем, худющего такого…

Проливая слёзы над образом святых Бориса и Глеба, перечитывая их житие в очередной раз, она за всей словесной шелухой восхвалений и общих фраз вдруг поняла, что святыми они стали только потому, что их зарезали по указке родного брата. Плохого, естественно. «А если бы их зарезали по приказу хорошего брата, – подумалось ей, – стали бы они святыми?»

Своими тревогами она ни с кем не делилась, а стала более внимательно осматривать монастырскую жизнь, примеряя себя к ней. Глаза её как бы открылись после долгого сна, и она со всей очевидностью увидела, что монастырь представляет собой уменьшенную копию мирской жизни, но с большими ограничениями в удовлетворении потребностей. Понаблюдав за сёстрами, она увидела в них всё те же пороки, которые были у них и в прежней жизни – сварливость, завистливость, жадность, глупость… Даже мать-игуменья, которая казалась ей верхом совершенства, вдруг увиделась ей в роли толстопузой мелкопоместной дворянки, которая измывается над послушницами, как над крепостными. Охота перебираться на постоянное место жительство в Пустоболотный монастырь прошла, и она, попрощавшись с настоятельницей монастыря, навсегда покинула его стены. Монашки все были в большой печали при расставании с Елизаветой – мечты о крепкой и сытой жизни за счёт ани-анимикусовских денег ушли в небытие. Впрочем, Елизавета сделала большое пожертвование в монастырь, чем слегка утешила вполне логичное горе от расставания с ней со стороны монашек.

Вернувшись в имение, Елизавета взялась за чтение Библии и открыла для себя много нового и интересного. По просьбе князя в имение из Глупова приехал отец Сигизмунд, который стал духовным наставником Елизаветы. Его взгляды на религию, свободные от строгих церковных догм, допускающие самое различное толкование всех явлений, отношение к жизни, скорее сибаритствующее, нежели аскетичное, понравились Елизавете, и она вновь почувствовала интерес к жизни.

Когда, например, во время Великого поста Елизавета застукала отца Сигизмунда за выпиванием водки и закусыванием её солёным свиным салом с чесноком, она обомлела, а отец Сигизмунд вытер лоснящиеся от сала губы и сказал ей так:

– Бог всемилостив, Елизавета свет батьковна. Он и всевидящ, и всепрощающ, и всемогущ. А как я его люблю! Как люблю! Кто бы знал! И вот, как я подумаю о том, что он за меня страдал, муки крестные принял, любимый мой, то так меня и разбирает! Рыдать хочу! А рыдания не к лицу мне, духовному сану. Вот приходится пить горькую, чтобы держаться молодцом.

– А сало?

– Тю! А я и не бачу! Точно – сало! Это от лукавого. Подсунул, гад! Куды бы мне его деть? – Сигизмунд стал оглядываться по сторонам в поисках места, куда бы получше спрятать сало, но так и не нашёл. – Ладно, пусть себе здесь на хлебе полежит. Но я к нему – ни-ни! Спасибо, Елизавета, что отвела меня от лукавого. Только хлебушком и буду закусывать, когда рыдания опять нахлынут… Но как он страдал, как страдал! Не могу, щас зарыдаю…

И налил себе ещё рюмку водки.

После возвращения в Глупов Елизавета облеклась в образ строгой религиозной дамы, что мгновенно прекратило всякие кривотолки в её адрес со стороны глуповцев. И что самое главное – отбило всякую охоту у молодых глуповцев волочиться за ней в поисках её денег. Она как бы превратилась в бесполое существо, стоявшее выше всего мирского, но вынужденное в этом мирском обитать. Внутри её души горел огонь желания быть счастливой женщиной, иметь любящего мужа и семью, но поскольку всё это не реализовывалось, то Елизавета огонь этот всячески гасила. Однако быстрый её взгляд мгновенно оценивал окружавших её мужчин и с огорчением падал ниц до долу.

Новую струю в её жизнь принесла мировая война. Это именно она настояла на перепрофилировании гимназии в городе Глупове в больницу, которой посвящала много своего времени. Конечно, не обладая никакими талантами, она скорее мешала врачам и персоналу, чем помогала им, но делала она это искренне, хотя и позёрствуя. Кроме того, её женская природа частенько брала верх, когда она чувствовала со стороны выздоравливающих мужиков некоторый особый интерес к своей особе как к самке. Волнение наполняло её душу. Она ждала появления принца, а он всё не появлялся и не появлялся…

После того как белоглуповцы заняли Глупов, Елизавета поспешила в тюрьму – освобождать своего отца. Она представляла себя кем-то вроде Жанны Д’Арк, въезжающей на коне в замок короля. Все мечтания рассыпались в прах, когда она узнала от Митрофана о расстреле её отца красноглуповцами. Митрофан даже указал на берег Грязнушки, где латышские стрелки бросили в воду труп князя, но быстро организованные поиски тела результата не дали. Ныряли все глуповцы, которые умели выныривать, но безрезультатно. Труп князя «как в воду канул».

Елизавета заняла свой прежний городской дворец, дала распоряжение на берегу Грязнушки на том месте, где был сброшен в реку труп князя, построить часовенку и, дав указания своим помощникам и назначив Митрофана премьер-министром Головотяпии, заперлась во дворце на три дня, предавшись своему горю. Отец Сигизмунд отслужил заупокойную службу в центральном соборе Глупова и предал анафеме всех красноглуповцев. Митрофан организовал поиски тех глуповцев, которые «по глупости» поддержали власть Советов, и всех посадил в тюрьму. После непродолжительного следствия в подвалах некоторых домов были найдены и вытащены на свет божий несколько глуповских комиссаров, которых при большом стечении народа повесили на Соборной площади.

В администрации Головотяпской Республики силами чиновников заскрипели перья, появились новые указы и распоряжения – жизнь возвращалась в старое русло.

Не всем глуповцам старое русло понравилось. Весь 1917 год они могли свободно собираться на митинги, горланить всякую всячину и не нести за это никакой ответственности. Глуповский Совет после Большой Глуповской социалистической революции тихонечко обогащался за счёт экспроприаций и национализации крупных предприятий губернии. С этих экспроприаций кое-что доставалось и голытьбе в виде пайков и натуроплаты. Кроме того, крестьяне уже посадили хлеб на землях бывших помещиков, ожидая богатый урожай, а Елизавета вернула земли прежним хозяевам вместе с колосившимся на них урожаем.

Бывшие владельцы фабрик, заводов и кустарных промыслов всё имущество вернули себе и выпороли для профилактики тех работников, которые не ушли за Грязнушку. Работникам это не понравилось, и они обиделись.

В Головотяпии, где была свергнута советская власть, вернулось товарно-денежное обращение, появились зачатки капитализма, открылись лавки, появилось сало, колбасы и сыр. Но цены на эти продукты были столь высокими, что головотяпы пересказывали себе такую присказку:

– Сладки гусиные лапки!

– А ты их едал?

– Мой дядя видал, как барин едал!

Кроме того, Белоглуповская армия, ставшая на постой в Головотяпии, требовала харчей и обмундирования, а также перевооружения. К тому же и Елизавета вполне справедливо требовала от глуповцев возмещения понесённых ею убытков от содержания армии во время освободительного похода. Налоги резко увеличились и на глуповцев, и на всех жителей независимой Головотяпии. За сбор налогов и снабжение армии отвечал поручик Толстопузов, назначенный министром снабжения и финансов. Толстопузов принял на работу в министерство финансов и снабжения свою жену, четырёх сыновей, трёх дочерей, двух зятьёв, пять снох и тёщу, всем установил высокие жалованья и, будучи человеком дальновидным, организовал превращение некоторой части утаиваемых им налогов и сборов в золото, которое потайными тропами его сыновья вывозили через Крым в Европу.

В Головотяпии тут и там начались бунты от непосильных налогов. Бунты жестоко подавлялись карательными отрядами белоглуповцев, каждый из которых сопровождал отец Сигизмунд, благословляя карателей на «святое дело» наведения порядка:

– Ибо в Священном Писании сказано: «Приложи беззаконие к беззаконию их, и да не войдут они в правду Твою»! Псалтырь чтить надо! Или: «И сделаю тебя пустынею и поруганием среди народов, которые вокруг тебя перед глазами всякого мимоходящего. И будешь посмеянием и поруганием, примером и ужасом у народов, которые вокруг тебя, когда Я произведу над тобою суд во гневе и ярости, и в яростных казнях». Это уже Иезекииль, стих пятый. А за что «яростные казни»?! За бунт. Не надобно роптати! Надо со смирением нести крест свой, ибо сказано: «Богу – богово, а кесарю – кесарево». А это из Нового Завета, чтобы вы, олухи царя небесного, знали.

Соблюдя траур, Елизавета отправилась с Белоглуповской армией освобождать территорию Головотяпии от «большевистских банд».

Река Грязнушка, являясь главной водной артерией Головотяпии, вначале петляет по Головотяпии, а затем, широкой дугой пройдясь по границе Головотяпии, уходит в Россию, где теряется в болотах и озёрах. Вот на этой дуге и остановились белоглуповцы у самого моста через Грязнушку.

Революционеры Глупова вместе с пожитками, семьями и остатками Красноглуповской дивизии в панике бежали за реку, по дороге даже не думая сопротивляться белоглуповцам. Поскольку бегство было быстрым, переправившись по мосту через Грязнушку, беженцы остановились перевести дух. Железин, Кузькин, Ситцев-Вражек и Живоглоцкий бежали первыми, поэтому первыми переправились через мост и остановились передохнуть на поле сразу же после моста.

Железин с Живоглоцким и Кузькиным, устав до чёртиков, забрались в ближайший стог сена, где заснули мертвецким сном. У Ситцева-Вражека, как председателя Глуповского губернского Совета, открылось второе дыхание, и он бросился к мосту, где стал размахивать руками, бестолково кричать и делать вид, что руководит военной операцией по форсированию Грязнушки по мосту. И хотя он всем мешал, никто его не прогонял, поскольку все знали, что он – начальник. А к начальникам, пусть даже самым бестолковым, в России всегда трепетно-уважительное отношение.

Пока всё это происходило на глуповской земле, Зойка Три Стакана с Камнем и матросами прибыла в Петроград. Оказалось, что советское правительство в полном составе переехало в Москву. Глуповская делегация в полном составе отправилась в Москву в Кремль, где и встретилась с самим товарищем Лениным. Выйдя вперёд из группы головотяпских товарищей, Зойка Три Стакана, сердечно обнявшись с вождём мирового пролетариата, рассказала о наступлении белоглуповцев и попросила помощи.

– А в чём, собственно, говоря, должна быть помощь, товарищи? – спросил делегацию глуповцев Ленин.

– Так ведь, Владимир Ильич, у нас ничего нет – ни оружия, ни припасов, ни обмундирования!

– Революционной воли у вас нет, вот что, товарищи! – возразил им Ленин. – Увидели вы золотые погоны – и испугались! Разве не так? Так! А собери вы в кулак всю свою волю, разве богатеям и помещикам одолеть вас? Нет, не одолеть! Ну да ладно! СНК и ВЦИК помогут вам.

Ленин написал на клочке бумаги какую-то записку и, протянув её Зойке Три Стакана, сказал:

– Обратитесь к товарищу Троцкому, а затем к товарищу Свердлову – они посмотрят, что для вас сделать.

Товарищ Троцкий, прочитав записку, нахмурил брови, подошёл к карте, висевшей на стене его кабинета, и со словами: «Где тут у нас Головотяпия?» стал шарить пальцем в поисках адресата на карте от Балтийского моря до Охотского. Зойка Три Стакана вежливо указала мизинчиком на карте место, где находится Глупов.

Троцкий тревожно произнёс:

– Это очень опасно! Надо срочно выезжать! Вы, товарищи, обратитесь к Якову Михайловичу, а я срочно литерным поездом выезжаю в сторону Глупова.

Зойка Три Стакана и Камень отправились к Свердлову получать ценные указания и помощь, а сопровождавшие их матросы вместе с Троцким и его спецполком сопровождения – на вокзал, где сели на поезд и тут же отправились в сторону Глупова.

Долго ли, коротко ли они ехали, в архивах об этом ничего не говорится. Только остановился их поезд у моста через Грязнушку как раз в тот момент, когда все красноглуповцы уже перешли через этот мост, а Ситцев-Вражек, размахивая руками, метался из стороны в сторону, не наводя, а разводя порядок.

Троцкий в сопровождении матросов и бойцов своего спецполка вышел из штабного вагона и направился в сторону разношёрстной толпы переправлявшихся через мост красноглуповцев. Он и не замечал буйного Ситцева-Вражека или делал вид, что не замечал. Подойдя к мосту и достав маузер, Троцкий выстрелил в воздух, чем привлёк к себе всеобщее внимание и остановил разнонаправленное движение красноглуповцев.

– А ну! Становись во имя коммунизма! – закричал он истошным криком. Все красноглуповцы засуетились и стали строиться.

Спецполк Троцкого и примкнувшие к нему матросы прикладами ускоряли это дело коммунистического строительства.

Железин, Живоглоцкий и Кузькин проснулись от выстрела и хотели было вылезти из стога сена, но решили немного подождать и подглядеть в укрытии – мало ли что?

– Я главковерх Советской России Троцкий. Кто у вас, глуповцев, тут главный?

Ситцев-Вражек молодцевато подошёл к Троцкому и представился как мог:

– Я председатель Глуповского губернского совета. А зовут меня Ситцев-Вражек. Вообще-то, я Совет возглавляю, но и тут я главный.

Троцкий посмотрел на него, но ничего не сказал. Затем он, повернув голову в сторону строя, крикнул стоявшим в нём красноглуповцам:

– На первый-двадцатый рассчитайсь!

Глуповцы пересчитались, как было велено.

– Каждый двадцатый! Двадцать шагов вперёд! Шагом марш! – прозвучала новая команда от Троцкого.

Каждый двадцатый вышел из строя на двадцать шагов. Троцкий велел и Ситцеву-Вражеку, раз он главный, встать среди них. Стараясь чеканить шаг, Ситцев-Вражек, козыряя, подошёл к толпе.

Троцкий, обернувшись к оставшейся толпе красноглуповцев, произнёс, указывая пальцем на кучку вышедших из строя:

– За паникёрство и разгильдяйство, за измену делу мировой революции – расстрелять!

Бойцы спецполка привычно вскинули ружья, передёрнули затворы, и Ситцев-Вражек даже не успел от изумления открыть рот – так и пал, намертво сражённый пулей, вместе с каждым двадцатым глуповцем, доверчиво вышедшим из строя.

Троцкий вновь обратился к испуганным красноглуповцам:

– Так будет с каждым изменником делу революции, кто сдвинется с этого места хоть на шаг назад! – И, внимательно оглядев строй красноглуповцев, он ткнул маузером в грудь одного из них, наиболее бравого на вид, продолжил: – Как фамилия?

– Пауков!

– Ты, Пауков, до особого распоряжения будешь командиром Красноглуповской дивизии! Головой отвечаешь за то, чтобы белые не переправились через мост!

Грозно посмотрев на красноглуповцев, Троцкий круто повернулся на каблуках и, поднявшись в штабной вагон, велел поезду возвращаться в Москву. Вместе с ним в Москву отправились спецполк и часть Зойкиных матросов, которым всё происшедшее очень понравилось, и они записались в гвардию Троцкого.

Едва поезд скрылся за горизонтом, а бойцы Красноглуповской дивизии, всё ещё находясь в шоке, стояли в строю потупив головы и потихоньку приходили в себя, Железин, Живоглоцкий и Кузькин не торопясь вылезли из стога сена и подошли, как бы в неведении произошедшего, к строю.

Живоглоцкий молодцевато подошёл к понурившейся толпе, хлопнул по плечу вновь назначенного командира Красноглуповской дивизии Паукова, который ошарашенно стоял перед строем, и обратился к нему с вопросом, что тут происходит и кто стрелял.

– Так ведь… Товарищ Троцкий стрелял… Мне сказал, что я буду командиром дивизии… Ситцева тут расстреляли…

– Понятно! А сказал ли товарищ Троцкий, когда ты будешь командиром дивизии?

– Нет, не сказал – говорит, что до особого распоряжения…

– Товарищ Пауков, объявляю тебе благодарность. Назначаю тебя командиром красноглуповского спецполка! А командиром дивизии ты точно будешь, если хорошо постараешься. Будет для тебя особое распоряжение.

А затем громко, так, чтобы слышали все, Живоглоцкий обратился к толпе:

– Объявляю приказ номер один по Красноглуповской рабоче-крестьянской дивизии! Назначаю себя постоянным командиром дивизии вместо случайно выбывшего из строя товарища Ситцева-Вражека. Товарищ Кузькин на время военного положения назначается комиссаром дивизии. Товарищ Железин назначается членом революционного военного совета Красноглуповской дивизии. А теперь слушай мою команду! Командиры, назначенные ещё в Глупове, подойди ко мне, остальным – закопать расстрелянных паникёров и отдыхать!

Напуганные глуповцы беспрекословно повиновались. Рядовой состав, закопав в землю своих убиенных товарищей, начал немедленно отдыхать, а Живоглоцкий с Железиным и Кузькиным, собрав вокруг себя командный состав, начали совещаться по поводу обороны моста. Среди командиров был и вновь назначенный командиром спецполка Пауков. Спецполка, правда, ещё не было.

Никто ничего не знал и в военном деле не понимал, и совещание так ни во что и не вылилось бы, но на счастье присутствующих среди командиров оказался один бывший офицер царской армии, который добровольцем вступил в ряды красноглуповцев. Этот офицер, Лев Станиславович Круглолицын, происходил из старинного, но давно обедневшего дворянского рода.

Поскольку в семье его родителей особых денег не было, связи с высшим светом потерялись, и поэтому Круглолицын продвигался по службе исключительно собственными силами, знаниями и отвагой. К началу Февральской революции он дослужился только до штабс-капитана, хотя его сверстники из таких же древних дворянских родов, но со значительно большим состоянием и связями, уже давно были полковниками или генералами. Будучи кадровым офицером, он прекрасно видел всю мерзость царского режима, а потому и приветствовал Февральскую революцию одним из первых. За храбрость и чуткое отношение к солдатам его в первые же дни революции выбрали в солдатский комитет Загрязнушкинского полка.

Так вот, этот штабс-капитан давал настолько дельные советы по тому, где разместить бойцов с винтовками, а где – с рогатками и вилами (не каждый красноглуповец был вооружён винтовкой); где на железнодорожных путях поставить заслоны, а где просто разобрать железнодорожное полотно, что Живоглоцкий немедленно издал приказ номер два, которым назначил Круглолицына начальником штаба дивизии.

К тому моменту, когда Елизавета Ани-Анимикусова со своей армией подошла к Грязнушке, Красноглуповская дивизия уже не напоминала сброд оборванцев, а хотя и смутно, но всё же походила на воинскую часть. Как только белоглуповцы с песнями ступили на мост через реку, они сразу же были встречены редким ружейным огнём и очень густым градом камней, которые красноглуповцы пуляли из рогаток.

Белоглуповцы в недоумении откатились назад от моста и заняли оборону на противоположном берегу Грязнушки.

Так Гражданская война на глуповской земле вошла в основную фазу.