Читать книгу Красное, белое и серо-буро-малиновое - Сергей Геннадьевич Светуньков - Страница 14
Часть первая. Красное
Гражданская война далеко…
ОглавлениеПосле того как события столь стремительно перевернули страницу истории Глупова от советской власти к Первой Головотяпской республике и обратно к советской власти, в Глупове началась новая жизнь.
Прежде всего Зойка Три Стакана отправила тов. Троцкому телеграмму следующего содержания:
«Ваше приказание разгроме белоглуповских полчищ полностью выполнено. Решительным штурмом Красноглуповская армия опрокинула врагов мировой революции моста Грязнушку, нанеся сокрушительное поражение белым, полностью освободила Глуповскую губернию. Скорбим погибших ожесточённой борьбе товарищах, делу мировой революции все глуповцы верны последней капли крови».
Об «ожесточённой борьбе» Зойка Три Стакана, конечно, приврала, но дело это вполне обычное – с кем не бывает!
На телеграмму Зойки Три Стакана в ответ из Москвы пришло такое сообщение:
«Поздравляю замечательнейшей победой. Красноглуповская армия расформирована. Каменная Стальная дивизии включаются армию Юго-Западного фронта. Командирам дивизий вместе с бойцами прибыть недельный срок Царицын группу Ворошилова. Тов. Розенбам заняться восстановлением хозяйства губернии должности предгубкома. Ленин».
Получив эту телеграмму, глуповцы были озадачены. Никто не ожидал, что армию, столь блистательно разгромившую белых, расформируют. Это во-первых. Во-вторых, все друг друга спрашивали шёпотом: кто это – Розенбам? Новый человек из Москвы? Или кто?
Все разговоры и домыслы были прекращены Зойкой Три Стакана. Прочитав телеграмму, она густо покраснела и, опустив глаза долу, тихо, но внятно произнесла:
– Это я – Розенбам. Я – Зоя Абдукадыровна Розенбам.
Даже если бы обрушился потолок, или вдруг кариатиды зала Дворянского собрания начали красить губки и стыдливо прикрывать свои асбестовые обнажённые груди, это бы не произвело такого ошеломляющего известия, как слова Зойки Три Стакана. Никому в голову не могло прийти, что у неё есть нормальная фамилия, более того – имя и отчество. Шок – это по-нашему! Все услышавшие Зойкин шёпот в изумлении раскрыли рты, и немало глуповских мух закончили свои беспечные дни в этих зияющих ямах.
Так беспечный легкокрылый мотылёк, привлечённый в чёрной летней безлунной ночи ярким манящим светом трепетно горящей свечи…
Но что это вдруг меня потянуло на лирику? Я ж об истории…
Вернёмся к архивам и их правдивому и суровому изложению.
Итак, немало глуповских мух погибло в те две минуты после того, как Зойка Три Стакана произнесла:
– Это я – Розенбам. Я – Зоя Абдукадыровна Розенбам.
Она стояла, опустив глаза вниз, как будто школьница, которую уличили в том, что она тайком на уроке физики красила губы новой губной помадой Череповецкого металлургического комбината.
Глуповцы, пока Зойка Три Стакана, вздыхая, приходила в себя, не шевелились. Даже Камень, посвящённый, казалось бы, в самые глубины тайн Зойки Три Стакана, стоял как зацементированный, больше всех открыв свою пасть (слово «рот» здесь, поверьте, неуместно).
– Ну что ж, товарищи! Задание партии и СНК надо выполнять, иначе мировой революции нам не видать, – бодро произнесла, встрепенувшись, Зойка Три Стакана, сняв тем самым завесу пугающей тишины. – Нам нужно не только бить врагов, мешающих делу революции, но и восстанавливать мирную жизнь в стране – начать, так сказать, производственный и сельскохозяйственный путь к коммунизму.
Глуповцы закрыли рты и судорожно сглотнули. Некоторые особо невезучие не сглотнули, а проглотили.
Сборы были скорые. Блистательное «дело» у моста через Грязнушку привело к тому, что красноглуповцы захватили большой запас вооружения белоглуповцев и, сдав под расписку Зойке Три Стакана имевшиеся у них рогатки, вооружились винтовками и пулемётами. Две дивизии быстренько расположились у границ губернии. Белые, в целях выравнивания фронта, отступали к югу, и их не было видно ни в подзорную трубу, ни в полевой бинокль с колокольни центрального собора Глупова. Военные действия переносились далеко за пределы Глупова и губернии, хотя, на всякий случай, глуповцы продолжали сражаться – палить во все стороны из ружей и пушек из своих окопов, блиндажей и занятых ими крестьянских изб. Одновременно с этим войска собирались в Царицын. Сегодня сложно представить себе, как можно одной рукой сражаться с белыми, а другой штопать портянки и портки да укладывать вещи в поход, но в те далёкие годы и не такое бывало, судя по официальной истории.
Постреляв ещё немного и окончив сборы вещей, глуповское воинство было готово к отправке. На вокзал провожать бывшую Красноглуповскую армию, её бойцов и командиров пришли все работники глуповских советов, все большевики и остальные непартийные жители города. Зойка Три Стакана, она же – тов. Розенбам, перецеловала всех отъезжающих, пожелала им поскорее добить врага и вернуться в родной Глупов. Её прощание с Камнем было кратким и суровым. Оба страшно переживали по поводу предстоящей разлуки, понимая, что эта разлука может быть и навсегда, поэтому они крепко жали и трясли друг другу руки, не решаясь обняться, – свои чувства они не особенно афишировали, хотя все глуповцы давно уже всё знали об их отношениях. И только тогда, когда поезд до Царицына со штабным вагоном во главе двинулся, они вскрикнули разом и слились в вечном крепком поцелуе, как будто бы их навсегда склеили клеем «Момент». Но нет ничего вечного. Даже поцелуи, как бы сладостны и желанны они ни были, не бывают вечными. Как писал известный древнегреческий философ в одной из советских хрестоматий по философии: «Всё течёт, всё изменя». Революционная сознательность сделала своё, и Камень с трудом оторвался от Зойки Три Стакана и впрыгнул на ходу в открытую дверь вагона, где был подхвачен руками своих сослуживцев.
Долго ещё провожавшие видели огромные руки Камня, судорожно корчившиеся в последнем привете из открытой двери вагона. Уже и поезд стал мало различим и слился с сизой дымкой поросшего кустарником горизонта, а ручища Камня все виднелись и виднелись, передавая любимой последний привет…
Поскольку предметом моего исторического исследования является история Глупова, а не всякие любовные истории, то следует очень коротко остановиться на том, что произошло с глуповскими войсками в Царицыне, поскольку история Гражданской войны в России подробно описана.
Как известно, в 1919 году основу войск царицынского участка фронта составили части 3-й и 5-й армий, а также Красноглуповской армии, которые все вместе были реорганизованы в 10-ю армию, командующим которой был назначен К. Ворошилов. В то время как в Царицын прибыли красноглуповские воины вместе с их командирами, бывший генерал-лейтенант царской армии Андрей Евгеньевич Снесарев, по должности военрук Северо-Кавказского военного округа, организуя оборону Царицына, привлёк к работе по его обороне специалистов и офицеров бывшей царской армии, в их числе и Л. Круглолицына из штаба Красноглуповской армии.
Кузькин был сразу же после первой беседы Снесарева с вновь прибывшими красноглуповцами отправлен в Глупов с формулировкой «за полную непригодность к военной службе и какой-либо руководящей работе».
Камень, Живоглоцкий и Железин остались в Царицыне: Камень стал командиром 1-го Красноглуповского полка в составе 10-й армии, Живоглоцкий – командиром 2-го Красноглуповского полка, а Железин на правах представителя глуповских большевиков вошёл с совещательным голосом в состав военного совета Северокавказского военного округа.
На первом же заседании военного совета, на котором шёл разговор о переходе от обороны к наступлению, со всей остротой встал вопрос: «кто будет вести протокол?»
Железин, тихо сидевший на краешке стула в конце стола, за которым шло совещание, скромно сказал:
– Я могу… Я могу вести протокол – я и в Глуповском совете вёл все протоколы, и в партийной ячейке вёл.
Так и порешили. Посадили Железина в центр стола, чтобы он слышал все выступления и тщательно вёл протокол. В запасниках музея глуповской истории хранится картина 30-х годов ХХ века, которую мне показали, размером три на пять метров, которая называется так: «Заседание совета Северо-кавказского военного округа». В центре картины как раз и изображён Железин, тщательно ведущий протокол заседания. Правда, все присутствующие изображены так, будто Железин руководит заседанием, а не ведёт протокол. Но что вы хотите? Социалистический реализм!
Ведя протокол, Железин обратил внимание на невысокого роста кавказца, который мало говорил, но внимательно следил за происходящим. Громыхал и бил кулаком по столу Ворошилов, спокойно возражал ему Снесарев, а кавказец сидел спокойно и курил трубку, хотя было видно, что он был на этом заседании далеко не последний человек. После совещания Железин подходил к каждому, кто выступал на совете, и записывал их имена и должности, при необходимости переформулировал текст выступлений.
Подойдя к кавказцу, Железин обратился к нему так:
– Привет, земляк.
– Здравствуйте, товарищ, – спокойно ответил кавказец и вяло пожал протянутую ему Железиным руку.
– Я Железин, из Глупова.
– А я – Сталин. – Кавказец помолчал и добавил: – Из Москвы… А что, товарищ Железин, вот тут Троцкий беснуется, кричит о том, что мы зря давим на бывших царских спецов, даже термин такой придумал – «спецоненавистничество». А мы считаем, что надо снимать к чёрту всех этих Снесаревых. Мы думаем, что военрук Снесарев очень умело саботирует дело. Он и его помощники из царских офицеров не могут, не хотят и не способны стоять за дело революции, защищать пролетариат и крестьянство. Поэтому и не переходят к активным военным действиям. Как вы думаете, товарищ Железин, кто прав: мы, военный совет Северокавказского военного округа, или Снесарев с Троцким?
Имя Троцкого вызвало душевный трепет у Железина, который сразу же вспомнил о судьбе несчастного Ситцева-Вражека, и он хотел было ответить, что, конечно же, товарищ Троцкий прав, но вовремя подавил в себе животные инстинкты и, внимательно посмотрев в глаза собеседнику, сказал:
– Я думаю, что вы правы, товарищ Сталин. И военный совет Северо-Кавказского военного округа во главе с вами.
Сталин довольно засмеялся и, по-дружески похлопав Железина по плечу, вполголоса произнёс:
– Вот и дальше придерживайся этих взглядов… Железин. Не пропадёшь. А Троцкого ты не бойся – мы и не таких видали, верно?
– Верно! – радостно ответил Железин.
– Так что там у нас с протоколом? – спросил Сталин. – Подписывать его будем ты, товарищ Железин, и я как ответственный от СНК за проведение продовольственной диктатуры на юге России. Это ненадолго. Скоро я буду здесь главным. Давай пойдём в мой кабинет и посмотрим, что ты там успел записать…
Прошло три месяца с тех пор, как глуповцы влились в состав Царицынского участка фронта. Снесарев требовал от всех командиров безусловного подчинения и выполнения приказов командования. Ворошилов отказывался это делать, ссылаясь на то, что ему, старому революционеру, виднее, чем старому царскому приспешнику. Сталин поддерживал Ворошилова. Неожиданно для командования Северо-Кавказского военного округа 10-я армия Ворошилова 16 июля 1919 года развернула наступление, которое из-за слабой подготовленности закончилось неудачей. Войска пошли в атаку на белых без подготовки, без должной разведки и были отброшены назад. Более того, белые, потеснив части 10-й армии, заняли новые территории, ещё больше угрожая Царицыну захватом, и город оказался в полуокружении. Тот участок железной дороги к Царицыну, который был в зоне ответственности красноглуповских полков, оказался занят белыми, хотя командиры полков Камень и Живоглоцкий отчаянно ругались на бойцов и пытались вернуть атакой оставленные позиции.
18 июля Сталиным было созвано заседание Военного совета Северо-Кавказского военного округа, на котором Сталин предложил убрать Снесарева с фронта, поскольку именно Снесарев отвечает за работу фронта в целом. Самого Снесарева на совете не было, потому что он круглосуточно занимался восстановлением порядка в разбитых частях 10-й армии и сдерживанием атак белых на Царицын. Первым поддержал предложение Сталина о снятии Снесарева Железин. За ним высказались с поддержкой этого решения Ворошилов, Минин и другие члены военного совета. Кстати, подпись Железина под протоколом этого заседания стоит сразу после подписей Ворошилова, Минина и Сталина.
Отстранённых от командования Снесарева и бывших царских спецов арестовали, и ЧК приступила к поиску заговорщиков среди арестованных. Не стоит особо распространяться о том, как из арестованных добывали признания, – картина заговора была создана, и часть военспецов ЧК успела расстрелять.
Круглолицыну повезло: 17 июля он получил ранение в предплечье и находился в госпитале, поэтому до него ЧК не успела добраться. Добралась бы она до него рано или поздно, но Круглолицыну повезло и дальше, поскольку в Царицын прибыла из Москвы комиссия во главе с членом ВЦИК А.И. Окуловым, которая, тщательно изучив ситуацию, прекратила поиск заговорщиков и освободила из-под ареста Снесарева.
Результаты работы комиссии были самыми неприятными для Ворошилова и Сталина. Вот, например, выдержка из протокола работы этой комиссии: «В 10-й армии после смещения “спецов” с руководящих должностей начался настоящий развал. Армия имеет 76 тыс. солдат, 50 тыс. штыков и сабель, 1000 пулемётов, но топчется на месте, истекая кровью перед противником с 26 тыс. штыков и сабель, 100 пулемётами. В деле воспитания красноармейца господствовали узаконенный мордобой и порка – командир 1-го Красноглуповского полка Камень лично каждое утро бьёт по морде каждого двадцатого бойца своего полка. А командир 2-го Красноглуповского полка Живоглоцкий перестрелял в округе всех ветеринаров. Как следствие всего этого – мародёрство и распущенность красноармейцев».
Наркомвоенмор и председатель РВСР Троцкий телеграфировал после прочтения протокола Ленину: «Категорически настаиваю на отозвании Сталина. На Царицынском фронте избыток сил. Ворошилов может командовать полком, но не армией в пятьдесят тысяч солдат. Тем не менее я оставлю его командующим десятой Царицынской армией на условии подчинения командарму Южной Сытину… У нас колоссальное превосходство сил, но полная анархия на верхах. С этим можно совладать в 24 часа при условии вашей твёрдой и решительной поддержки».
Сталин был отозван с фронта, и его пути с красноглуповцами больше не пересекались.
Остаток Гражданской войны Камень и Живоглоцкий прошли со своими полками по разным фронтам, а Железин при этом всегда оказывался членом военного совета армии или фронта, непосредственно в боях не участвуя. Круглолицын после выздоровления работал в штабах армий и фронтов вместе с В.И. Шориным на Южном и Юго-Восточном фронтах, на Кавказском фронте, освобождал Сибирь и воевал в Туркестане.
Пожалуй, это и всё, что уместно сказать о глуповцах, которые во время Гражданской войны находились за пределами Глупова и Глуповской губернии.
В Глупове же Зойка Три Стакана сразу приступила к полному восстановлению советской власти. Поскольку ещё до завоевания Глупова войсками Елизаветы Ани-Анимикусовой и в самом Глупове, и во всей губернии действовали Советы, Зойка Три Стакана объявила о том, что прежние советские органы власти автоматически восстанавливаются в своих правах и что эти Советы опять берут власть в свои руки.
Выяснилось, однако, что, поскольку идёт война с буржуями, часть советских работников ушла на фронт, а другая часть, выпоротая Елизаветой Ани-Анимикусовой, «чтоб больше неповадно было в Советах заседать», напрочь отказывалась идти работать в Советы. Тогда своим распоряжением по всей губернии Зойка Три Стакана распорядилась гражданам выбрать новые советы, а большевистским ячейкам взять под контроль эти выборы.
Сказано – сделано! Но всё пошло как-то наперекосяк. Если в городских Советах большевикам ещё удалось занять большинство и сохранить революционный дух, то в деревенских Советах большинство составили беспартийные середняки, несмотря на большевистский контроль. Такие Советы отличались отсутствием революционной сознательности, стояли за мир и вовсе не хотели войны с контрреволюцией до победного конца.
С возвращением советской власти вернулся и социализм с распределением продуктов по карточкам. Крестьяне такого социализма, при котором всё, что они вырастили, надо сдавать советской власти, а в обмен получать «большое пролетарское спасибо», не хотели. Стало возникать недопонимание.
Тогда Зойка Три Стакана вспомнила о Декрете ВЦИК «Об организации и снабжении деревенской бедноты» от 11 июня 1918 года и во исполнение этого Декрета обязала по всей губернии в недельный срок учредить волостные и сельские комитеты бедноты – комбеды. Во главе каждого комбеда, по определению, должен стоять большевик. Поскольку на местах большевиков было мало, то в волости и в сёла из Глупова по разнарядке возглавлять комбеды послали тех красноглуповцев, которые по разным причинам остались в Глупове и не поехали на фронт, но которые в период стояния у моста через Грязнушку красных и белых были приняты в партию большевиков Железиным.
Зойка Три Стакана поручила контролировать эту работу Кузькину, вернувшемуся из Царицына в Глупов по приказанию Снесарева.
Кузькину активно помогал Матрёшкин, бывший председателем Глуповской ЧК. Он пополнил ряды ЧК теми глуповцами, которые отличались особой революционной сознательностью, то есть ненавидели богатеев, но на фронт ехать не желали. Из них он сформировал особый полк и передал его в ведение Кузькину, во главе которого Кузькин проехался по всем волостям и сёлам Глуповской губернии. Там он назначал в комбеды большевиков из сельской бедноты или, за отсутствием таковых, добровольцев из своего обоза.
Было это примерно так. В село Вихляевку въезжает полк Кузькина. Во главе полка в бричке едет сам Кузькин. За бричкой плетётся уставшая лошадка, на которой восседает здоровый бородатый детина, держащий в своих лапах древко красного знамени, развивающегося полотнищем над головой лошадки.
На полотнище белыми буквами коряво выведена надпись:
«ВСЯ ВЛАСТЬ
СОВЕ
ТАМ!»
Следом идёт полк – кто на лошадях, кто на бричках, кто на телегах. Навстречу полку выходит толпа крестьян во главе с председателем сельсовета:
– Здравствуйте, кто такие будете?
Кузькин важно выходит из брички:
– Я – комиссар по работе с комбедами Кузькин. – И показывает крестьянам соответствующий мандат. – И ещё я председатель исполкома Всеглуповского совета, но это так. А вообще-то, я классик марксизма-ленинизма. Комбед у вас создан?
Крестьяне изумлены таким обилием чинов у товарища начальника.
– Нет у нас ничего такого… лишнего. Все тута свои. Никто не создан. Продовольствие сдаём, есть и расписки.
– Понятно! Значит, так, председатель. Полк ЧК размещаешь по домам крестьян и ставишь их на довольствие, а мне какую-нибудь избу в центре, да получше – я же главный!
Полк размещали по домам, крестьяне кормили бойцов самым лучшим – все уже знали, что такое ЧК. Кузькина помещали в дом к какому-нибудь самому зажиточному крестьянину или даже к попу, если у попа был хороший дом. Там Кузькину отводили лучшую комнату, топили баньку, парили его и кормили свеженькой курочкой и угощали самогоном и наливками. За столом с хозяином дома и с председателем совета вёлся разговор о советской власти, о мировой революции и о светлом будущем. Хозяин, даже если это был поп, поддакивал и со всем соглашался.
Простые чекисты и вели себя попроще. Они вваливались в том дом, куда их размещали на постой, доставали из-за пояса наган или маузер и зловеще говорили хозяину:
– Ставь жратву, выпивку, а потом в постель ко мне бабу приводи!
А если какие бабы отказывались лезть в постель к чекистам, те грозились перестрелять всю семью.
На следующее утро Кузькин созывал всех крестьян, за исключением кулаков, на митинг, на котором и выступал с изложением Декрета и о том, что нужно создать комбед. После этого крестьяне начинали выступать, и всегда находился один такой горлопан из голытьбы, который, разрывая на себе рубашку, кричал в толпу:
– Для чего мы, братцы, революцию делали, а? Для чего кровь проливали, а? Чтоб опять голодранцами бегать да у кулаков рабами быть, а? Мы не для того помещиков повыгоняли! Мы за справедливость! Мы должны богатеев к ногтю прижать! Надо, чтобы все жили хорошо, а не только кулаки!
Такого сразу же и выбирали главой комбеда, если он оказывался большевиком. Если он большевиком не был, то его всё равно выбирали главой комбеда, но с условием, что он вступит в большевики. Тогда сразу же после митинга партийная ячейка Кузькинского полка принимала горлопана в большевики и выдавала ему партийный билет. Возражений чаще всего со стороны выбранного не было, глава комбеда понимал, что, став большевиком, он получал себе дополнительные льготы. Кузькин выписывал главе комбеда соответствующий мандат, ставил свою подпись и печать на неё, и с полком двигался дальше в следующую деревню.
Созданный таким образом комбед начинал осуществлять строгий и весьма придирчивый учёт и распределение хлеба в селе, продуктов необходимости и сельскохозяйственной техники. Зачастую комбеды отменяли решения советов на том основании, что беднота ближе к пролетарию, чем середняки, поэтому именно комбеды должны осуществлять диктатуру пролетариата в деревне.
Поскольку продовольствия для Советской России в те времена катастрофически не хватало, то для снабжения армии и рабочих большевики были вынуждены создать продотряды. Продотряды изымали «излишки» продовольствия у кулаков и середняков, а комбеды были в этой работе первыми помощниками продотрядов, показывая отрядам указательным пальцем на кулаков и середняков.
Вот чем хороша природа, так это своей гармонией!
Гармония наступала и в сложных взаимоотношениях на селе. В основе сельской гармонии всегда и во все времена лежал самогон, особенно среди деревенской бедноты. А поскольку председатели комбедов были самыми бедными бедняками, то они до него были очень охочи.
Обычно накануне развёрстки в комбед тянулись вереницы крестьян, которые побогаче, с бутылями самогона, салом и лучшими кусками мяса.
– Сидор Сидорыч, – обращались они к главе комбеда, – войди в положение. Детишек жена нарожала кучу, два старших сына за советску власть кровь на фронтах проливают в Красной армии. Как же совсем до нуля всё отдавать-то?
Сидор Сидорович, который ещё полгода назад в деревне звался просто Сидорка-пьянчужка, важничал, ломался, мол, ничего не знаю – учёт есть учёт, должны мы отдать столько-то пудов хлеба, и всё тут! Но, косясь на горлышко бутыли, выглядывающей из принесённого в его избу крестьянином мешка, начинал мяться и входить в положение. Тут крестьянин, разводя руками, обычно говорил:
– Сидор Сидорыч, мы что с тобой – не русские люди, что ли? Давай-ка с устатку первачу по стаканчику выпьем.
Выпивали по стаканчику, потом по второму… Сумма зерна в ведомости, которое должен был сдать этот крестьянин, потихонечку уменьшалась пропорционально выпитому количеству самогона и доходила до приемлемого значения.
Дальше – больше. Некоторые комбеды дошли в Глуповской губернии до того, что позакрывали сельские советы за их антиреволюционную деятельность и взяли всю советскую власть в свои комбедные руки. Это взятие власти в свои руки кое-где вылилось в откровенный грабёж односельчан, например в Усманском уезде члены комбедов брали женщин-односельчанок в жёны вне зависимости от их желания, присваивали себе лично всё конфискованное имущество, выгоняли зажиточных крестьян из их домов и брали эти дома в свою собственность. Недовольных арестовывали и сдавали в ЧК, где разговор был короткий: за антиреволюционную деятельность – расстрел!
Известно, что ещё 24 августа 1918 года вышел декрет «Об отмене частной собственности на городские недвижимости». Глуповские Советы начали ещё до этого декрета вселять бедноту в городские квартиры, но сделать это не успели – Елизавета Ани-Анимикусова со своей Белоглуповской армией заняла губернию и восстановила старые порядки, выгнав бедноту обратно в бараки и землянки (предварительно выпоров). Поэтому лишь после освобождения Глупова от белых Советы принялись реализовывать декрет в полной мере. В соответствии с его положениями местные Советы сами определяли предел стоимости недвижимости, выше которого недвижимость изымалась у владельцев в форме муниципализации. Домовладельцу такого имущества под страхом выселения или заключения в тюрьму запрещалось взимать наёмную плату с квартирантов.
Жил себе, не тужил, например, горный инженер Анимикусов Алексей Сергеевич, дальний родственник князя Ани-Анимикусова. Снимал в доходном доме на центральной улице Глупова квартиру в шесть комнат, а затем и выкупил квартиру у домовладельца. И оказалось, что стоимость его квартиры превышает порог, установленный Глуповским Советом. Совет муниципализировал квартиру инженера, оставил ему одну комнату как спецу, а в другие четыре поселил бедняков из глуповских трущоб, которые всю жизнь пользовались дворовыми нужниками и мылись только по субботам в бане. Пользоваться унитазом и ванной они не умели и не хотели учиться. Нет нужды говорить о том, во что превратилась бывшая чистенькая и уютная квартира горного инженера, а ныне – коммунальная квартира.
Квартиры изымались, и в них селились все те из бедноты, кто писал заявления в местные Советы. Конечно, при необходимости к заявлению кое-что прилагалось для стимулирования процесса, ведь в советской власти сидели все те, кто недоедал и недопивал при царском режиме, а теперь спешил воспользоваться своим положением для компенсации недоеденного и недопитого.
Само собой разумеется, что и особняки были конфискованы тут же. Селить в особняки людей советская власть как-то боялась. Поэтому в особняки въезжали самые разные учреждения, после чего учреждения письменно уведомляли об этом местные Советы. Матрёшкин с ЧК, например, занял особняк Глуповской епархии, выгнав пинками церковнослужителей, не дав им даже закончить обед. В этом здании были замечательные подвалы с высокими потолками, толстыми стенами и оконцами¸ выходящими во двор особняка. В этих подвалах при епархии хранились всякие продукты – соленья, наливки, солёное сало, головы сахара и соль… Всё это чекисты прибрали к рукам и по-товарищески разделили между собой. Подвалы оказались очень удобными для тюрьмы при ЧК.
Матрёшкин, в целях личной безопасности, занимал верхний этаж бывшей епархии – в подвале, как я уже говорил, находилась тюрьма; на первом этаже – службы и кабинеты; на втором – кабинеты председателя ЧК, его заместителей и начальников основных отделов; а третий, верхний этаж, который ранее был жилыми помещениями отцов епархии, занимал теперь под квартиру один Матрёшкин.
Маленький изящный особнячок в стиле модерн розового цвета, который принадлежал артистке Глуповского театра Мальвине Брежзинской – как поговаривали, любовнице князя Ани-Анимикусова, которая бежала вместе с белоглуповцами в Крым, – заняла Зойка Три Стакана. А поскольку Зойка Три Стакана была очень занята советской деятельностью, ей в помощь оставили всю прислугу Мальвины и платили этой прислуге приличное жалованье. У входа в особнячок сколотили из горбыля сторожевую будку, покрасили её тёмно-зелёной краской, в которой сидела охрана и никого к Зойке в дом не пускала. Будка, конечно, и своей архитектурой, и цветом совершенно портила вид особнячка, но кто думает во время революции о гармонии цветовых и архитектурных форм?