Читать книгу Красное, белое и серо-буро-малиновое - Сергей Геннадьевич Светуньков - Страница 15

На следующее утро после завоевания Глупова Красноглуповской армией прежние чиновники явились в присутственные места и стали скрипеть перьями, марая бумагу. Зойка Три Стакана, приступив к управлению Глуповской губернией, собрала их всех в зале собрания, вытащила из кармана кожанки наган, положила его перед собой на стол и задала вопрос:

– Ну и кто из вас служил белым?

Чиновники вытолкнули из своей среды Полушкина и сказали:

– Вот. Он первый начал служить.

Полушкина по распоряжению Зойки Три Стакана арестовали, и в ЧК он начал давать признательные показания о том, как сдал советскую власть и как служил белым. Следствие вёл Матрёшкин с двумя своими заместителями – Кечистовым и Чекистовым. Оба дружили с Матрёшкиным ещё с тех времён, когда пацанами бегали босиком по деревне Мокрушкино и по ночам залезали в огороды середнякам и кулакам, воруя там овощи и фрукты. Но Кечистов и Чекистов, в отличие от Матрёшкина, были призваны в действующую Армию и почти год провели на фронте. Оба в декабре 1916 года дезертировали с фронта и бежали в Глупов, где вместе с Матрёшкиным жили на складе лыковязальной артели и подрабатывали случайными заработками, а также мелкими кражами, не опускаясь всё же до откровенного разбоя. Когда Матрёшкин стал главным милиционером Головотяпии и мог своим служебным положением защитить их от уголовного преследования за дезертирство, оба они пошли в советскую милицию и исполняли любые приказания Матрёшкина.

В отличие от Матрёшкина, оба они «понюхали пороху», участвовали в штыковых атаках, и жизнь человеческая для них была не дороже ломаного гроша. Поэтому, когда Матрёшкин выходил из пыточной комнаты и поднимался на третий этаж в свою квартиру отдохнуть и попить кофию (ему понравилось, как кофе готовили повара бывшей епархии), Кечистов и Чекистов подвергали Полушкина изощрённым пыткам.

В итоге выяснилось, что Полушкин возглавлял глубоко законспирированную сеть белых пособников из числа царских чиновников-монархистов, которые создали контрреволюционную организацию «Глуповские монархисты». Вся вражеская сеть была выявлена, каждого из членов этой сети арестовали и каждый из них признался во всём, в чём их уличало следствие, и её участники в соответствии с законами военного времени были прилюдно расстреляны. Среди участников контрреволюционной организации оказался и отец Вари Круглолицыной – Владимир Васильевич Викторов.

Во времена существования Головотяпской Республики Елизавета Ани-Анимикусова поручила ему возглавить министерство здравоохранения, а поскольку больше это было делать некому, поскольку все более или менее сведущие в лечебном деле врачи были в действующих Белоглуповской и Красноглуповской армиях, Владимир Васильевич согласился, хотя был известен как хороший практикующий врач, а не чиновник.

Он также был приговорён к расстрелу, но об этом узнала Варя Круглолицына, которая отпросилась с фронта и примчалась в Глупов спасать отца. Сразу же с вокзала Варя бросилась в кабинет к Зойке Три Стакана.

Зойка Три Стакана узнала Варвару Круглолицыну и долго расспрашивала её о том, как идут дела на фронтах Гражданской войны и что там на самом деле делает Камень: не скрывает ли он от Зойки Три Стакана какие-нибудь там штучки. Удовлетворив своё любопытство и убедившись, что Камень дерётся за революцию, не помышляя о женском вопросе, она спросила Варвару, чем вызван её визит в Глупов. Варя, сбиваясь и переходя время от времени на плач, рассказала, что знала о судьбе отца.

– Что ж я могу поделать, Варвара? Владимир Васильевич Викторов – министр Головотяпской Республики, пособник буржуазии и контрреволюционер. Его роль в контрреволюционной организации доказана, он и сам написал собственноручное признание. По законам революции он должен быть уничтожен как враг советской власти!

– Да какой же он враг? Он же врач! Он ведь и министром стал для того, чтобы лечить людей! Его стараниями были спасены не только белоглуповцы, но и рабочие, и крестьяне, многие узники Лизкиного режима были спасены именно его руками! Скольких глуповских задниц, выпоротых Лизкиными держимордами, он лично смазывал мазями собственного изготовления, спасая их от сепсиса! Он ведь давал клятву Гиппократа, когда получал диплом врача!

– Кому давал клятву? – переспросила, не разобрав, Зойка Три Стакана.

– Древнегреческий врач Гиппократ придумал такую клятву, в соответствии с которой каждый врач обязан лечить любого больного, даже врага, все свои силы и знания направлять на благо этого больного. Отец, давший эту клятву, выполнял её и при царе, и при первых днях советской власти в Глупове, и при Лизке. Он не помогал Лизке, а помогал больным – это же совсем разные вещи. К этому его обязывала данная им клятва

– Ну, если он такую клятву дал… – почесала макушку головы Зойка Три Стакана. – Приходи-ка ты завтра, а я поговорю со следователями, узнаю в каком состоянии дело, – может, чем и помогу.

Как только Варя покинула кабинет, Зойка Три Стакана сняла трубку телефона, энергично крутанула её и сказала в трубку:

– Матрёшкина!

Матрёшкин взял трубку.

– Слышь, Матрёшкин! Врача этого – Викторова, министра – ещё не расстреляли? Нет? Хорошо. Не расстреливай пока. Бери его дело и дуй ко мне.

Через пять минут Матрёшкин сидел у Зойки Три Стакана, которая листала уголовное дело бывшего министра Головотяпской Республики Викторова Владимира Васильевича. Врач сознался во всём.

– Слышь, Матрёшкин! Варя Круглолицына – оказывается, дочь этого Викторова. Просит не расстреливать его. Говорит, когда диплом врача получал, клятву давал этого, как его… Герократа! По этой клятве всех должен он лечить – и белых, и красных. Ты там того – исправь некоторые показания. Пусть на эти клятвы ссылается. И в организации пусть он будет не начальником штаба, как ты ему наказал написать, а врачом, который по клятве Герострата был принуждён работать в организации. Тогда мы ему расстрел на принудительные работы в госпитале заменим. Не возражаешь?

Матрёшкин не возражал, но попросил дать от реввоенсовета справку по существу вопроса. Зойка Три Стакана тут же написала на бланке реввоенсовета:

«Поскольку бывший министр Головотяпской Республики Викторов Владимир Васильевич давал ещё в дореволюционное время клятву Герострату, то все его действия на посту министра здравоохранения вызваны профессиональным интересом и этой клятвой. Контрреволюции в клятве нет.

Председатель Глуповского реввоенсовета З.А. Розенбам».

Матрёшкин, вернувшись в здание ЧК, вызвал к себе следователя, ведущего дело Викторова, и дал ему задание:

– Ты везде, где можно, допиши, что, мол, работал на Лизку потому, что давал клятву… – Тут Кузькин вытащил из кармана брюк листок от реввоенсовета. – Клятву Герострата, потому и вынужден был лечить всех при Лизке, чтобы клятву не нарушить. Понял?

– Понял!

Следователь прочитал справку реввоенсовета и подготовил как мог, заключение следствия. Удивительным и самым непостижимым образом название клятвы врачей всего мира было трансформировано ещё раз. В личном деле В.В. Викторова есть эта справка, поэтому мне остаётся только привести интересующий нашу историю текст:

«…следующее заключение.

Поскольку бывший министр здравоохранения Головотяпской Республики Викторов Владимир Васильевич ещё до революции был связан с революционными кругами врачей-большевиков-подпольщиков и лично давал клятву товарищу Гидростату, считать его работу в Головотяпской республике на благо делу революции, а его участие в контрреволюционной организации “Глуповские республиканцы” отводилась к лечению отдельных установленных личностей.

Следователь Б.В. Кошкин-Дралов».

Так Викторов был спасён от расстрела и направлен в Глуповский уездный госпиталь главврачом – на исправительные работы.

Стало очевидным, что одновременно быть предисполкома и заниматься созданием комбедов Кузькин не мог – из-за частых отъездов в деревни дела в исполкоме пробуксовывали. Надо было на должность председателя губернского совета выбрать кого-то другого. Но кого и как? Провести очередной съезд глуповских депутатов и позволить глуповцам самим выбрать председателя исполкома, то есть пустить всё на самотёк, Зойка Три Стакана не хотела. Не позволяла Зойке Три Стакана её революционная совесть в условиях диктатуры пролетариата (при отсутствии такового в Глупове) дать возможность крестьянским массам самим выбрать неизвестно кого на эту ключевую должность. Надо было передать власть в Советах проверенному, надёжному человеку, а таковых вокруг не было – все воевали на фронтах Гражданской войны.

В тяжёлых раздумьях по этому поводу Зойка Три Стакана проводила всё время, да придумать ничего не могла.

Во-первых, нужен свой человек, политически согласный с большевиками, а то попадётся какой-нибудь эсер или, чего хуже, меньшевик – не расхлебаешь потом. Вон Болтушкин, которого на съезде выбрали председателем Всеглуповского совета после расстрела Троцким Ситцева-Вражека, позволяет себе не только обсуждать выносимые партией (то есть Зойкой Три Стакана) законы на утверждение, но ещё и вносить в них недопустимые изменения!

Во-вторых, такой должен внушать глуповцам уважение и почтение. Это значит, что он должен быть из крестьян, да и пожилой к тому же.

В-третьих, всё-таки в пылу революционных преобразований много всякого натворила Зойка Три Стакана, в том числе и противозаконного – в частности, льготы и привилегии себе и своим подручным взяла сверх меры. Вдруг новый председатель исполкома начнёт ревизию? Тогда мало не покажется…

Наполненная такими мыслями, Зойка Три Стакана, которая к тому же ещё и тосковала по Камню, решилась отправиться на автомобиле однажды вечером в деревню Отлив, где она с Камнем провела чудесные месяцы перед Большой Глуповской социалистической революцией – медовый месяц. Про Таньку Сохатую и про измену Камня в тех местах она и не вспоминала, а вспоминала только тихие вечера у шалаша, когда они, обнявшись с Камнем, вместе любовались закатом – как утомлённое летним зноем солнце садилось за горизонт в мутные воды Грязнушки. Когда её автомобиль подкатил к покосившимся воротам избы бывшего собутыльника Кузькина, во дворе которого и стоял в своё время шалаш, сердце Зойки Три Стакана дрогнуло от нахлынувших воспоминаний. Она открыла ворота, со скрипом приветствовавшие её, и прошла во двор. Изба была заколочена – хозяин избы воевал с белыми по мобилизации, а жены и детей у него, как у непробудного пьяницы, не было.

Шалаш давно разобрали несознательные соседи, а сено скормили местным нереволюционным коровам. Ко двору, привлечённые автомобилем, стали стекаться деревенские мальчишки, а затем и взрослые, вспоминавшие потихоньку Зойку Три Стакана и её революционные вечерние диспуты с местными алкашами за стаканом самогона. Подошёл и Рябинин – тот самый, который предупредил в своё время Зойку Три Стакана о готовящейся измене Камня с Танькой Сохатой. Жители Отлива опасливо стояли в сторонке, боясь, как всегда, любого начальства. Зойка Три Стакана в одиночестве сидела на пеньке и глядела на запад – туда, где вскоре должно было сесть за горизонт солнце.

– Здравствуй, соседка! – прервал одиночество Зойки Три Стакана какой-то высокий худой мужичок с козлиной бородкой и хитрыми глазами. – Чай, опять революцию делать приехала?

– А! Рябинин! – узнала мужичка Зойка Три Стакана. – Здравствуй и ты! А ты чем тут занимаешься? Как живёшь?

– Я-то? Я тут председатель сельсовета. Вот. А ты, я слышал, много хорошего для дела революции сделала. Лизку выгнала, да и её папашу-князя – того… Мы тут все гордимся, что ты у нас некоторое время в подполье скрывалась. Помним, как ты за революцию агитировала.

– Спасибо, Рябинин, на добром слове. Да вот только в городе помощников мало – все на фронт ушли, а работы невпроворот! – И, посмотрев на Рябинина, вдруг сообразила: – А что, Рябинин, не пойдёшь-ка ты к нам, в Глуповский губернский совет, председателем исполкома? А? Вместе-то мы с тобой много всего хорошего для народа сделаем, а?

Рябинин был человеком тёртым – быстро сообразил, что нежданное счастье ему само в руки плывёт.

– Почему бы и не пойтить, если ты просишь? Только народ выберет ли? Я ведь человек маленький, особых заслуг перед революцией у меня нет…

– Выберут, выберут, не беспокойся! И заслуги найдутся!

И точно – выбрали. Собрался внеочередной съезд Советов, посвящённый вопросам продразвёрстки, а тут Зойка Три Стакана и говорит: мол, партия предлагает на должность председателя исполкома Глуповского губернского совета кандидатуру известного большевика, ленинца, подпольщика со стажем, который в последнее время успешно и плодотворно работал председателем сельского совета в Отливе, – товарища Рябинина.

Рябинин встал. Его бородка и весь крестьянский вид (а был он в лаптях и армяке) всем очень понравились.

– Есть ли другие кандидатуры?

Меньшевики и эсеры, которые ещё были в составе Совета, были не подготовлены к такой постановке вопроса и других кандидатур выдвинуть не успели, а крестьяне, которых было больше половины в составе губернского совета, обрадовались: свой, деревенский!

Рябинин Гавриил Адамович единогласно был выбран председателем исполкома Глуповского губернского совета или, как его потом любовно называли сами глуповцы, Всеглуповским старостой. Поскольку в партии большевиков он не состоял, то Зойка Три Стакана велела принять его в партию задним числом – тем самым, когда он с ней впервые встретился в Отливе. Так Рябинин стал старым глуповским большевиком задним числом.

Ему, его жене и трём сыновьям, которые имели отсрочку от службы в армии по здоровью (как об этом уведомляла справка с печатью, подписанная председателем Отливского сельсовета Г.А. Рябининым), подобрали хорошую семикомнатную квартиру в центре города в пятиэтажном доме, в котором до революции жили высшие сановники царского Глупова, а теперь – ответственные работники советской власти из высшего эшелона этой власти.

Рябинин подписывал все нужные распоряжения от лица исполкома Совета и проводил эти решения через Президиум, а Зойка Три Стакана их сразу же и исполняла. Впрочем, довольно часто было всё наоборот: сначала Зойка Три Стакана проводила в жизнь решения исполкома Совета, а потом эти решения появлялись на свет.

– Диалектика! – подняв указательный палец правой руки вверх, говорил по этому поводу сам Рябинин.

В пылу революционных преобразований Зойка Три Стакана понасоздавала в исполкоме комитеты, отделы, подотделы и т. п., в которые набирали для работы исключительно политически грамотных, то есть малоимущих рабочих или убежавших из деревни бедняков-крестьян, а иногда и солдат, комиссованных по ранению из Красной армии. Это были в основе своей люди малограмотные, которые с большим трудом писали и считали, но быстро понимали, что такое власть и как ею распоряжаться в своих интересах, – при необходимости они доставали из штанин наганы и маузеры (а иногда, за неимением этого, просто кулак) и кричали:

– Я покажу тебе кузькину мать!

Кузькин, который был комиссаром по работе с комбедами, надо сказать, очень любил свою мать и не допускал до массового осмотра головотяпами своей матери. Как и все руководители советской власти, он жил в том же самом элитном пятиэтажном доме. Но, как он сам говорил, «из соображений безопасности» мать к себе жить не пускал – она жила в комнатушке в старом деревянном бараке. Продуктами и самогоном Кузькину мать снабжали в полном достатке. Для того чтобы это не выглядело как некое иждивенчество, Кузькин устроил свою мать на работу в тюрьму Глуповского ЧК. Поскольку она была безграмотной, то в её обязанности входила уборка тюремных помещений после того, как их очередных сидельцев либо расстреливали, либо отправляли в концлагеря куда подальше. Для скорости убирать помещения Кузькина мать начинала ещё при сидельцах, до объявления им приговора, со словами: «А вот скоро это место и освободится! Все встаём к стенке и не мешаем мне мыть полы!» Увидеть Кузькину мать в тюрьме стало недоброй традицией. Оставшиеся в живых узники впоследствии вспоминали это и, грозя кому-нибудь, приговаривали: «А вот я покажу тебе Кузькину мать!»

Система местных органов советской власти в Глупове и губернии была представлена исполнительными комитетами губернского (25 человек), уездных (по 20 человек на каждый уезд), городских (15 человек в каждом городе) и волостных (по 10 человек в каждой волости) Советов. В деревнях работали комбеды и сельсоветы, в которые входили председатель сельсовета, товарищ председателя и секретарь. А кроме этого, работали реввоенсоветы, реввоенкомитеты, штабы, комиссариаты и проч.

Простые глуповцы, глядя на огромное воинство советских чиновников, качали в изумлении головами и говорили:

– Вот поди-ка! Рвань да пьянь, не умеет правильно ни говорить, ни мыслить, а занимает пост комиссара, жрёт и пьёт за пятерых, ездит на извозчиках и портит воздух!

Впрочем, тут же добавляли:

– Мы люди тёмные, повиноваться должны власти, уж какая она ни на есть!

Социализм по-кузькински (в соответствии с его брошюрой «Социализм как детский возраст коммунизма») действительно привёл экономику Головотяпии к полному краху: почти две трети своих потребностей жители городов Головотяпии покрывали за счёт украденного с предприятий.

Глуповцы, буквально понявшие лозунг большевиков «грабь награбленное», в первые же месяцы советской власти в массовом порядке стали грабить имущество предприятий и мастерских, на которых они работали. В считаные дни они растащили по домам сырьё, топливо, орудия труда, полуфабрикаты и готовую продукцию. К моменту прихода в Глупов Белоглуповской армии все предприятия города представляли собой абсолютно пустые помещения, в которых были вырваны даже электрические провода. Фабриканты, вернувшиеся вместе с белоглуповцами, правдами и неправдами восстановили готовность фабрик к работе, в том числе и массовыми обысками в домах рабочих в поисках украденного с фабрик. Были даже первые пробные пуски работы лыковязального комбината и пеньковой фабрики, но тут в город вошли красноглуповцы – и фабрики вновь временно остановились. Правда, в этот раз рабочие Глупова побоялись всё растаскивать по домам – уж очень больно их секли жандармы Елизаветы за каждую украденную с фабрики вещь.

Зойка Три Стакана среди первых мероприятий советской власти распорядилась установить на фабриках, заводах и железнодорожных мастерских рабочий контроль из числа большевиков, естественно. Старорежимные спецы, которые либо не успели убежать, либо приняли с энтузиазмом советскую власть, осуществляли руководство этими производствами, но рабочий контроль отчаянно мешал им это делать, суясь во все вопросы своим пролетарским носом.

Первое, что сделали профсоюзы вместе с рабочим контролем, – так это уничтожили разницу в оплате труда рабочих (высококвалифицированных и неквалифицированных), что вызвало резкую критику со стороны спецов. Тогда и спецам стали платить столько же – будут знать, как болтать! А поскольку работа в большей части на фабриках не была сдельной и все рабочие получали одинаково вне зависимости от квалификации, опыта и количества произведённой продукции, первыми возмутились квалифицированные рабочие, которые в старые царские времена, получая хорошие зарплаты, были «белой костью» пролетариата – имели добротные дома в рабочих слободах, хорошо одевались и книжки читали. Их возмущение легко понять: мол, мы работаем и лучше, и больше, и качественнее – так почему же нам платят так же мало, как и чернорабочим?

На это им партийцы ответили:

– А где же революционная справедливость? Мы что – хотим, чтобы у нас были и бедные, и богатые? Как при старом режиме? Нет, не хотим. Значит, все должны быть равны – и в возможности одинаково хорошо трудиться, и в возможности получать одинаковые карточки. И ваша революционно-пролетарская сознательность, а не размер карточки, должна вести вперёд, к тому, чтобы вы работали лучше, чем прежде, – ведь теперь вы работаете не на пузатого фабриканта, а на рабоче-крестьянскую советскую власть!

Тогда квалифицированные рабочие перестали активно работать, а просто делали вид, что работают, и в основном отсиживали время на рабочих местах, либо что-либо изготавливали, как тогда стали говорить «налево». Объёмы производства на предприятиях Глупова ещё больше падали. Не отставали по уровню падения производства и железнодорожные мастерские.

Для того чтобы рабочие с голодухи не разбежались, руководители предприятий, по согласованию с властью, стали выдавать часть зарплаты (а она ещё существовала как пережиток прошлого) натурой: лыковязальный комбинат выдавал лыко, а также лапти и лукошки из него; пеньковый завод – пеньковую верёвку и грубую льняную ткань для мешковины; железнодорожные мастерские – железные рессоры, колёса и пропитанные креозотом шпалы. Легче всего в таких условиях было работникам лыковязального комбината и пенькового завода – они обменивали в деревнях Глуповской губернии свою продукцию на еду. А вот работникам железнодорожных мастерских было сложнее – на первых порах крестьяне ещё обменивали железнодорожные колёса на хлеб и сало, поскольку крестьяне думали примерно так: «мало ли что? А вдруг пригодится?». Но через некоторое время крестьяне поняли, что вряд ли им пригодятся тяжёлые железнодорожные колёса или рессоры. Тогда рабочие железнодорожных мастерских, не находя сбыта своим рессорам и не имея никаких заработков, стали голодать и грозились бросить работу. Советская власть пошла навстречу трудящимся и официально разрешила им на своих рабочих местах выпускать продукцию для продажи (дополнительно к основной работе), а не только чинить прохудившиеся вагоны и паровозы. Теперь рабочие мастерских и фабрик Глупова были заняты тем, что из имеющихся на предприятии материалов делали для себя продукцию на продажу: медные зажигалки, ножи, топоры, ломы и т. п. После этого рабочие выделяли из своего круга ходоков, которых отправляли по деревням – обменивать произведённое на хлеб, мясо и овощи. Времени для работы на советскую власть у рабочих почти не оставалось – вагоны не чинились, лыко не вязалось.

На фоне всеобщего запустения островками благополучной жизни смотрелись немногочисленные ремесленные мастерские и артели, то есть те предприятия, которые не были национализированы. По декрету «О национализации предприятий ряда отраслей промышленности, предприятий в области железнодорожного транспорта, по местному благоустройству и паровых мельниц» от 28 июня 1918 г. национализированы были все предприятия стоимостью выше 500 тыс. рублей. На тех предприятиях, которых не коснулся декрет о национализации, остались прежние меры стимулирования и оплаты труда; они производили ту продукцию, за которую сразу же получали в деревнях и деньги, и хлеб.

Появилась даже пугающая тенденция перетока высококвалифицированных рабочих из национализированных предприятий в эти частные заводики и мастерские. Тогда Зойка Три Стакана взялась за дело со всей революционной сознательностью. По её предложению Глуповский губернский совет принял решение, в соответствии с которым национализировались все предприятия города и области «ввиду важности государственного значения», за исключением тех из них, на которых работало менее 10 человек, а если там был механический двигатель, то такое предприятие национализировалось. После таких мер зачатки рыночной экономики и капитализма были подавлены. Глуповцы стали жить впроголодь.

Правда, не голодали советские служащие, поскольку 90 % всех доходов глуповских чиновников составляли взятки и воровство государственных средств – это убедительно доказал глуповский статистик С. Глумилин. Он подал на имя тов. З.А. Розенбам соответствующую аналитическую записку со статистическими выкладками. Зойка Три Стакана внимательно изучила её и вызвала к себе автора.

– Это хорошо, товарищ, что ты так печёшься о советской власти. Хорошо. Но пойми: государство эксплуатирует труд чиновников в тяжелейших условиях, загружает непосильной работой, не считается с перегруженностью и недосыпом. Взамен ничего, кроме жалкой зарплаты и скудного пайка, дать им не может! На заводах и фабриках рабочие могут хоть зажигалки для продажи изготавливать, чем и живут. А чиновники наши – не могут. Из чего им зажигалки делать? Так разве виноваты эти наши честные (я в этом уверена) советские работники, что и они сами, и их семьи есть хотят, и поэтому кое-что себе берут из государственных, то есть своих средств? Нет, не виноваты. Так что подождём победы революции, тогда и наведём в этой сфере порядок.

Глумилину за проявленную инициативу подарили в благодарность две вязанки дров и пять килограммов сахара. После этого С. Глумилин часто готовил самые разные аналитические отчёты по экономическому состоянию Глупова и Глуповской губернии и представлял их Зойке Три Стакана, получая в ответ соль, крупу, масло и т. п. Таким образом, ему удалось обеспечить выживание нескольких сотрудников бывшей земской статистики и некоторых доцентов Глуповского университета.

При таком официальном подходе ко взяточничеству со стороны властей Глупова оно приобрело невиданный даже в царское время размах. Советские чиновники брали взятки в любых формах и вымогали эти взятки, используя самые изощрённые методы. Многие советские работники завели себе любовниц из числа помещичьих и буржуйских жён, чьи мужья по определению, как представители имущих слоёв, были виноваты перед советской властью. Тем самым семьи этих женщин хоть и проживали в страхе, но реквизиции и аресты обходили их стороной. Да и мужья, виновато опуская глаза при виде возвращающихся с «работы» жён, могли только горько вздыхать, всё понимая.

В Глуповском ЧК также зарабатывали, как могли, реквизициями, но это были разовые акции, и время от времени личный состав ЧК голодал. Тем более что их кормовая база непрерывно уменьшалась. Кечистов и вовсе договорился с Матрёшкиным о создании в недрах ЧК особого хозяйственного отдела под руководством самого Кечистова. Было это так.

Однажды Кечистов по делам Глуповской ЧК поехал в Москву и взял с собой в купе на всякий случай несколько мешков с мукой. Поскольку в качестве взяток или подарков мешки муки в столице не понадобились, он, выгодно обменяв в Москве муку на фабричные товары, привёз их в Глупов, где обменял уже на несколько десятков мешков муки, три пуда копчёного сала и бочонок мёду. Кечистов сразу же прикинул в голове размер мультипликатора, который умножал количество муки и товаров в обороте, и, не раскрывая всех подробностей, предложил Матрёшкину этот способ решения продовольственной проблемы в ГлупЧК. Матрёшкин согласился.

Так и был создан особый хозяйственный отдел, каждый сотрудник которого получал мандат о том, что он обладает от имени Глуповского ЧК особыми полномочиями, а потому все обязаны ему помогать. Иначе – расстрел. Эти сотрудники выезжали в Центральную Россию, где договаривались с руководителями заводов и фабрик и покупали или обменивали фабричные товары на продовольствие. Затем на железной дороге реквизировали пару вагонов и забивали их доверху этими товарами. Опечатанные чекистской бумагой с печатью, вагоны под литерой «особо срочно» под строгой охраной особистов прицеплялись к воинским эшелонам и гнались с максимально возможной скоростью в Глупов. Там эти фабричные товары обменивались у знакомых спекулянтов на продовольствие, причём, если, например, в Туле за самовар глуповские чекисты отдавали три мешка муки, то в Глупове уже получали от крестьян двадцать три.

Затем, уже в шести вагонах, полученное в Головотяпии продовольствие гнали в центр России, где оно обменивалось на новые фабричные товары. Шесть вагонов превращались в пятнадцать, пятнадцать – в сорок и т. п. Норма прибыли этого бизнеса составляла пять тысяч процентов годовых! Конечно, из этих оборотов не всё попадало на продовольственные базы ГлупЧК. Часть Матрёшкин относил лично нужным людям – Зойке Три Стакана, Кузькину, Рябинину, знакомым проституткам… Примерно десятая часть продовольствия и товаров шла на взятки железнодорожным начальникам и милиции.

Чекистов же, также с согласия Матрёшкина, организовал и курировал другой вид деятельности. Сами чекисты в большей своей части вышли, как говорится, «из низов», то есть это была в основном молодёжь из семей разнорабочих, чернорабочих либо бедных крестьян, не имевших высокой квалификации, а потому получавших гроши за свой неквалифицированный труд и живших довольно бедно. Попав в ЧК, они не порвали со своим окружением, с теми друзьями детства, которым не повезло прижаться к сытому телу новой советской власти. Многие из этих друзей детства судьбой были втянуты в криминал – сообща грабили граждан, магазины и поезда. Они же содержали целые притоны и подпольные кабаки. По дружбе чекисты сообщали друзьям детства из криминалитета о готовящихся облавах, а последние сообщали чекистам информацию о «гастролях заезжих артистов», то есть о бандитах из других городов, которые иногда наезжали в Глупов.

Из этой общности интересов и возникла идея, одобренная Матрёшкиным, о том, чтобы Чекистов курировал проституцию, воровство и разбой – как бы сказали сегодня, «крышевал» местных бандитов. По сути, Чекистов занялся организацией преступного сообщества. Эта работа была очень успешной, и часто после «трудов праведных» на благо революции чекисты заходили в притоны, где пьянствовали и кутили с проститутками.

Было даже несколько случаев, когда загулявшие глуповские чекисты разъезжали по Глупову на служебных автомобилях и стреляли в воздух, в ворон и в случайных прохожих. Таким, если об этом становилось известно Зойке Три Стакана, крепко доставалось по партийной линии – некоторым даже строгий выговор объявляли!

Надо сказать, что и Зойка Три Стакана не бедствовала: продовольственный паёк позволял ей жить сытно, а со всей глуповской земли ей приносили подарки ходоки: кто свежезарезанную курочку, кто поросёнка, кто пирог с капустой, кто золотую брошь – всё Зойка Три Стакана с удовольствием принимала и благодарила. Свою немалую лепту в организацию благостной жизни Зойки Три Стакана вносил и Матрёшкин, заносивший ей не только всякие вкусности, но и реквизированные драгоценности. В её роскошном особнячке, в котором осталась вся Мальвинина мебель, стали появляться милые безделушки – часы и часики, колечки с брильянтами и колье с аметистами, шкатулки позолоченные или просто инкрустированные слоновой костью и перламутром, изящные ломберные столики и пуфики…

Спала Зойка Три Стакана на шёлковом белье, завтракала, одевшись в розовый шёлковый пеньюар, на серебряном подносе из сервиза мейссенского фарфора… Словом, быт товарища З.А. Розенбам был обеспечен полностью для того, чтобы она так же полностью отдалась революционной работе. Она и отдавалась.

В соответствии с циркуляром ЦК, с которым полностью согласилась Зойка Три Стакана, коммунисты могли быть преданы суду только с санкции местных партийных органов. Как тут все повалили в большевики! Число коммунистов в Глуповской губернии к 1920 году увеличилось по сравнению с 1918 годом в два раза! А поскольку все должности, на которых можно было бы воровать, занимали коммунисты, то борьба со взяточничеством и воровством была с треском проиграна – Зойка Три Стакана своих не сдавала!

Глупов в этом ничем не отличался от всей остальной России. В мае 1918 года СНК был принят декрет «О взяточничестве». Этот декрет предусматривал ответственность за дачу и получение взяток. Виновные наказывались полной конфискацией имущества и ссылкой на принудительные работы. Но партийцы оставались безнаказанными, а строго наказывали только представителей «имущего класса». Поэтому взятки в Глупове могли брать все чиновники, имеющие в кармане большевистский билет. Если их и «ловили за руку», что бывало очень редко, они каялись и возвращали полученное в казну. Тогда их журили и оставляли на работе с очередным «последним товарищеским предупреждением». А вот те, кто брал взятку, не будучи честным коммунистом, строго наказывались, если их ловили. Такие случаи бывали.

Матрёшкин вошёл в роль творца судеб и упивался ею. Приходит на приём к нему, к примеру, жена арестованного купца и, утирая слёзы, приносит в платочке несколько золотых монет: мол, отпусти мужа, невиновен он – оговорили недруги! «Он ведь за советску власть, на её благо продуктами из-под полы торговал. А вот и монеты – тебе в подарок от всей души». Матрёшкин понимающе кивает головой, берёт платочек, разворачивает его, пересчитывает золотые монеты, затем складывает их в свой личный сейф, после чего, высунув от старания язык, записывает на специальном бланке фамилию, имя, отчество и место жительства этой жены купца. Жена, дура, всё сообщает, радуясь, что дело пошло и скоро увидит своего брюхатого купчишку дома. Но рано она радовалась – Матрёшкин, всё записав, зачитывает купчихе вслух положения декрета «О взяточничестве» и объявляет бедной женщине, что её имущество конфисковывается за попытку дать ему, честному и неподкупному Матрёшкину, взятку, а сама она арестовывается и направляется на принудительные работы. После этого Матрёшкин вызывает конвой и велит арестовать женщину.

Сам собирает опергруппу, выезжает по записанному в бланке адресу, а за ним следуют из ЧК по этому же адресу грузовики и телеги с красными флагами. Имущество купца полностью конфисковывается, в том числе и дом, в который сразу же въезжает несколько семей из очередников с рабочей окраины, самыми тёплыми словами благодаря советскую власть за материнскую заботу.

Во время реквизиции чекисты не забывали и свой интерес, распихивая по карманам понравившиеся вещи. Но было два правила, которым следовали неукоснительно:

1) если встречались изящные и блестящие вещи, то они откладывались в качестве подарка для Зойки Три Стакана;

2) если в ходе реквизиции изымались съестные припасы, то ни грамма еды от товарищей не утаивалось – еда шла в «общак», и покуситься на неё никто не мог, даже сам Матрёшкин.

Социализм по-кузькински набирал обороты. Все граждане Головотяпии обязательно должны были выполнять какие-то трудовые повинности: рабочие ходили на заводы и в мастерские; служащие служили, писатели писали, а бывшие рантье, торговцы, мелкие собственники и домохозяйки чистили улицы от грязи или кололи дрова. Процветала меновая торговля – чаще всего «бывшие» обменивали свои ценные вещи и украшения на еду. Еду на обмен приносили те жёны тех совслужащих, кто ближе всех находился к закромам родины – складам и базам.

«Костлявая рука голода», как писал кто-то из советских писателей, протянулась к горлу пролетариата. Советской власти нужно было применять суровые революционные меры – отнимать у крестьян излишки продовольствия. Вначале Зойка Три Стакана сама ездила по деревням и сёлам и убеждала крестьян:

– Доколе?! Идёт война с буржуями, помещиками и попами! За что идёт эта война? Советская власть дала вам землю, которая раньше была у помещиков? Дала! Чего хотят теперь белые? Отнять у вас землю и вернуть её богачам! Ведь так было при Лизке? Так! А теперь советская власть, воюя с белыми, просит у вас хлеба для ваших братьев, отцов и сыновей, которые сражаются, не щадя своей крови, за вашу же землю! Разве вы не дадите им кусок хлеба? Дадите!

Речь Зойки Три Стакана оказывала впечатление на крестьян, но отдавать хлеб «за просто так» они не хотели. Пришлось создавать продотряды. Ходили продотряды по сёлам и хлеб не находили – всё прятали крестьяне по схронам. Москва требовала хлеба на фронт, а Глупов не мог дать требуемого в нужных объёмах. Тогда из Москвы в адрес Глуповского совета от Ленина пришла телеграмма:

«1) повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц; 2) опубликовать их имена; 3) отнять у них весь хлеб; 4) назначить заложников в каждой деревне, в каждом селе. Сделать так, чтобы на сотни вёрст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков. . P.S. Найдите для этого людей потвёрже».

Зойка Три Стакана, Кузькин и Рябинин собрались на совещание. Решено было устроить всеглуповскую экзекуцию – это словечко Зойка Три Стакана прочла в словарике, который нашла в библиотеке Мальвины. Для реализации экзекуции совещанием велено было комбедам и местным советам в каждой деревне Глуповской губернии «выявить по одному самому кулачному кулаку и доставить этого кулака в Глупов в губернский исполнительный комитет к 10:00 следующего понедельника». Сказано – сделано: комбеды и послушные им деревенские советы, не догадываясь о причинах такого срочного созыва кулаков в Глупов, решили, что советская власть и большевики собираются менять экономическую политику, поэтому с самыми толковыми крестьянами – кулаками – и посоветуются, как быть дальше. На деревенских сходах выбирали тех «самых кулацких кулаков», которые с мандатами от сельских и волостных советов, по согласованию с комбедами, отправились в чистых рубашках и новых сапогах в Глупов – «на съезд».

Тут их и ждали. В понедельник ровно в 10 часов утра Матрёшкин вместе со своими чекистами провёл перепись кулаков – не хватало одного, из деревни Вихляевки. Решили подождать. В 10:07 появился и кулак из Вихляевки – прибежал запыхавшийся, попросил извинения:

– Лошадь, чтоб её! Заартачилась и в город никак входить не хотела! Вот пришлось, привязав её к рогатине у входа в город, пешком бежать. Простите, люди добрые, за опоздание!

– Да ничего, ничего! Без тебя бы всё равно не начали! – ответил ему, усмехаясь, Матрёшкин. – А теперь, граждане кулаки, по одному заходите в Дом Советов, где вас будут готовить к экзекуции.

В Глупове никто, кроме Зойки Три Стакана, Рябинина и Кузькина, точно не знал, что такое «экзекуция». Купцы полагали, что это что-то вроде «регистрации», и, довольные, ломились в дверь Совета, стремясь побыстрее, мимо очереди, попасть на экзекуцию. Сразу же внутри здания их хватали под белые ручки чекисты, аккуратно снимали с них сапоги и новые рубашки, связывали за спиной руки и выводили во внутренний двор Дома Советов.

Одновременно с этим на площадь перед Домом Советов прибыли телеги с мужиками и горбылём, из которого мужики стали сооружать помосты. Кулаки, стоявшие в очередь на экзекуцию, удивлялись: что за плохой горбыль такой! Как из него постамент делать? Совсем «до ручки» дошла советская власть, если такой горбыль на постаменты в центре города использует!

Вместе с последним сотым кулаком, вошедшим в дом Советов, был забит последний гвоздь в постамент из горбыля, и началось сооружение самих виселиц. Глуповцы пересчитали их и ахнули – ровно сто!

Не успели глуповцы толком понять, что к чему, как на площадь под барабанный бой были выведены связанные кулаки, и секретарь канцелярии губернского совета зачитал приказ о повешении ста отъявленных врагов советской власти – кулаков, утаивавших от трудового народа хлеб. Приказ был размножен типографским способом и тут же роздан всем присутствующим.

Некоторые кулаки приехали в город с семьями – подкупить жёнам и детям по случаю поездки в город кое-что из одежды и посуды. Эти семьи кулаков пытались прорваться сквозь толпу к постаменту и освободить кормильцев, но латышские стрелки, взявшиеся опять невесть откуда, отгоняли их прикладами и штыками. Не молчали и сами кулаки, а громко кричали – многие из них всегда сдавали аккуратно хлеб и горой стояли за советскую власть в своих деревнях, отослав сыновей на фронт.

Повешение состоялось при всеобщем плаче глуповцев и проклятиях в адрес советской власти.

Когда на следующий день стали до Глупова доходить сведения о том, что некоторые повешенные были активными сторонниками советской власти, Зойка Три Стакана сказала, пожав плечами:

– Лес рубят – щепки летят!

Продотряды вновь стали собирать в деревнях полные подводы хлеба. А поскольку повешение ста кулаков на площади Глупова оказало не только пугающее влияние на глуповских крестьян, но и стимулирующее воздействие на боевой дух продотрядов, бойцы последних позволяли себе любые издевательства над крестьянами и рукоприкладство.

В Глупов Рябинину крестьяне писали письма, в которых просили защиты, например:

«Выполнение хлебной государственной развёрстки мы считаем священным долгом перед родиной и, движимые пролетарским сознанием этого долга, старались сдавать свои хлебные излишки на ссыпной пункт. Но этого продотрядам оказалось мало! Невзирая ни на имущественное состояние, ни на семейное положение, продотряды беспощадно выгребали всё до зерна и гнали скот даже и семей красноармейцев и инвалидов. Свободные глуповские граждане избивались цепями и прикладами ружей до степени изнеможения. Продотряды занимаются откровенными грабежами, самочинными обысками, реквизицией имущества и скота, наполнения тюрем арестованными крестьянами. У членов же Сельского Совета был конфискован весь скот, и этим актом несправедливого насилия 8 крестьянских хозяйств приведены в окончательное разорение. Но, полагая, что проявленная к нам бесчеловеческая жестокость явилась результатом не в меру ретивого усердия или от недостатка ясного понимания духа закона, при бездушном слепом пристрастии к букве его мы искали себе справедливого удовлетворения в местных органах власти – и не нашли. Поэтому просим вас, товарищ Рябинин, вмешаться и помочь нам!»

Товарищ Рябинин, читая письмо, поглаживал бородку, укоризненно качал головой, говорил вслух: «Ай-я-яй!», затем в левом верхнем углу, как его научили, писал красным карандашом «в архив» и принимался читать следующее письмо.

Инструкция Всероссийского революционного трибунала от 19 декабря 1917 года требовала: всем органам большевистского правосудия руководствоваться не законом, а велениями революционной совести, что в Глупове и делали. Революционной совести в Глупове было с избытком – судей назначали Советы, а в Советы шла работать местная голытьба. Значит, и состав судей был соответствующим. А главное в революционной совести – классовое чутьё. Классовое чутьё подсказывало, что вне зависимости от того, сделал что-либо человек или нет, он виноват, если не принадлежал к рабочим и бедному крестьянству. Виноват самим фактом своего существования. Тюрьмы, пересылки были переполнены. Пришлось создавать концентрационные лагеря и трудовые колонии, где «бывшие» таяли, как снег…