Читать книгу Душа и взгляд. Баллады в прозе - Сергей Ильин - Страница 28

Иногда каждому из нас приходится быть одному: не потому, что рядом не оказалось человека, который мог бы нас понять, а поняв, и простить, —

нет, не поэтому, а потому, что никакой человек и даже никакое живое существо не смогли бы выдержать столько холодной и отчужденной задумчивости, которая сквозит иногда в нашем взгляде, когда мы думаем, будто увидели, наконец, жизнь без иллюзий и без прикрас, —

этот взгляд – как будто стараешься проникнуть внутрь иглы, однако продолжаешь скользить по ее блестящей поверхности, быть может, подобный взгляд был у Иннокентия Смоктуновского, когда он играл князя Мышкина, а может и нет, неважно, —

так или иначе, этот взгляд лучше всего выдерживают предметы неодушевленные, —

и потому надо быть им за это благодарным, а значит, относиться к ним по меньшей мере как к домашним животным, —

или еще лучше – как к близким людям, —

то есть проявлять к ним любящую доброту, и не расставаться с ними до последнего, —

пока мы сами не уйдем туда, откуда они нам смогут только сниться, —

и не обижаться на них, если в один прекрасный момент мы вдруг догадаемся, что и вещи давным-давно смотрят на нас как на одну из них, —

то есть как на одушевленную вещь.

Не оттого ли, если пристально наблюдать за ними, нам кажется всегда немного странным, что они молчат и не двигаются, —

в поисках объяснения этого любопытного феномена нам придется допустить, что вещи притаились и делают вид, что не замечают нашего пристального за ними наблюдения, —

и лишь при более внимательном размышлении мы поневоле вспомним ту простую истину, о которой не уставал повторять еще Будда, —

а именно: что мы сами не более, чем вещи, только бесконечно более сложные, —

вещи, состоящие из «агрегатов» тела, ощущений, восприятий, представлений и мышления, —

их комбинации беспредельны, но суть от этого не меняется, – да, мы – одушевленные вещи, не больше, но и не меньше, —

и то обстоятельство, что обыкновенные, то есть неодушевленные вещи об этом давным-давно догадались, есть всего лишь элементарная логическая закономерность, а наша так называемая индивидуальность ничего ровным счетом не доказывает, потому что и любая решительно вещь, любое растение и любое животное, любой минерал и любой пейзаж, даже любая минута дня и ночи в конечном счете неповторимы и стало быть и индивидуальны, —

оттого-то и выходит, что мир, понятый как «факультет ненужных вещей» (Ю.Домбровский), продолжает оставаться по крайней мере столь же великим и загадочным, как и мир, сотворенный Господом-Богом.

Итак, все без исключения суть вещи, —

музыка Баха: изумительная духовная вещь, без которой дня нельзя прожить и которая упраздняет за ненадобностью многие другие, подобные ей духовные вещи, —

ночное звездное пространство: еще более колоссальная, потрясающая, но совершенно чужеродная нам, людям, вещь, —

время: самая непостижимая в мире вещь, —

мироздание предвечное: одна очень странная вещь, —

мироздание, возникшее из Первовзрыва: другая и не менее странная вещь, —

многочисленные гипотетические измерения реальности: вещи не для нашего ума, —

гномы и эльфы: вещи между воображением и действительностью, —

любовь: вещь, которую каждый понимает по-своему, —

секс: вещь, которую, напротив, каждый испытывает приблизительно одинаково, —

буддийская медитация: самая сложная и субтильная в области человеческого сознания вещь, —

болезнь, старость и смерть: три общеизвестные, родственные между собой вещи, —

свет: вещь, —

и тьма: тоже вещь, —

кастрюля: самая обыденная в мире вещь, —

и оригинальная мысль: тоже вещь, но не совсем обыденная, – далее, человек в пределах одной жизни: одна вещь, —

а человек, взятый в круговороте своих инкарнаций: другая вещь, —

и тот же человек, пребывающий после смерти вечно в астрале: третья вещь, —

так что и мысль, утверждающая возможность этих взаимоисключающих решений: вещь, —

как и другая, настаивающая на их невозможности мысль: тоже всего лишь вещь.

Итак, все без исключения суть вещи, —

и в этом нет ничего унизительного, напротив, под вещью мы подразумеваем всего лишь замкнутый на себя феномен, и по этой причине внутренне вполне завершенный: не имеющий, строго говоря, ни начала, ни конца, —

ведь начало и конец суть только формальные условия существования завершенного в себе феномена, сам же по себе феномен безусловен, и оба эти антиномических момента – условный и безусловный – сводят с ума человеческий ум, потому что они, собственно, не его ума дело и постичь их нельзя, —

ведь ясно, к примеру, что мы не могли бы существовать без наших родителей, но наша сущность от них независима, и сколько ни рассуждай на эту тему, дальше сказанного в этих двух фразах не пойдешь, —

то есть все в мире, с одной стороны, возникает и исчезает, как облако в полдневной лазури, —

но и все в мире, с другой стороны, вечно и неизменно, как то же облако, запечатленное на полотне мастерской кистью, —

поэтому вещи не нуждаются ни в объяснении, ни в оправдании, —

их странно начисто отрицать, и еще более странно всерьез утверждать, —

они скромны, как полевые цветы, но и исполнены собственного достоинства, как незабвенный граф де ла Фер-Атос, —

так что и субъект и объект вкупе с их игривыми вариациями суть не более, чем мнимо противоположные вещи, а мир, из них состоящий, есть факультет ненужных или нужных вещей, без разницы, —

ведь обыгрывание названия чьей-то книги – тоже пустая по большому счету вещь.

И вот когда все вокруг в пробужденном сознании становится вещами, решительно все, без какого-либо исключения, тогда и наступает состояние, при котором кажется, будто не к чему больше стремиться, потому что любое стремление вкупе с его результатом есть всего лишь вещь, без которой можно вполне обойтись, но можно и не обходиться, так как жизнь без стремлений – если она вообще возможна – тоже не более чем вещь, хотя и самая субтильная и загадочная, —

то есть в состоянии медитации приходится постоянно и заново освобождаться от жизни как таковой, проявления которой, как легко догадаться, беспредельны, —

и это освобождение сродни плаванию против течения, —

и вот оно-то, быть может, только и делает медитацию тем, что она есть по сути, то есть точечным круговоротом самых субтильных душевных энергий, —

в самом деле, ведь все, что нам суждено достигнуть при напряжении всех наших сил и в пределах этой нашей жизни, есть уже и заранее обыкновенная вещь, —

и никогда она не будет больше и значительней той вещи, которая есть у нас сейчас, то есть нашего теперешнего состояния, пока мы ничего не достигли и ничем в жизни не стали, —

и точно так же не о чем нам жалеть, потому что то, что мы потеряли, есть лишь вещь, равная всем вещам, которые у нас остались.

Все суть вещи, —

как же мы раньше об этом не догадывались? и потому, пытаясь скрыть это слишком явное внутреннее превосходство вещей над нами, мы, вместо того, чтобы самим стать тем, чем мы есть на самом деле, то есть вещью, подстраиваем вещи под себя, —

например, игриво представляем себе, будто они вот-вот сдвинутся с места, или оживут под нашим пристальным взглядом, —

это, конечно, своего рода магия: так волшебник Сокура из прекрасного фильма о седьмом путешествии Синдбада оживлял скелет, —

здесь корень дьявольщины, но здесь же и механизм веры во все Высшее, потому что жить в мире вещей не только не просто, а очень даже трудно, точнее, почти невозможно, —

в мире чистых вещей можно только медитировать, о чем? да о тех же вещах, о чем же еще? но тот, кто хочет жить, не удовлетворяется одной медитацией, —

и потому он вынужден разрушать святые скрижали вещей, чтобы из их чрева на свет божий вышла иллюзия, будто люди и животные, боги и демоны, духи и инопланетяне, и вообще все, все, все – есть что-то иное и большее, чем просто вещи.

Вот жизнь и есть эта иллюзия быть больше, чем просто вещью, —

но в иные моменты – странные, необъяснимые, гамлетовские моменты – жизнь, точно помня о своем возникновении из вещи, вдруг замирает в чьем-нибудь особенно внимательном и пристальном сознании, отражаясь в остановившемся зрачке как вещь, —

и тогда наступает состояние великого, последнего и необратимого удивления: быть до такой степени удивленным значит видеть жизнь и все в жизни как вещи, то есть в аспекте чистого бытия, —

беда лишь в том, что это нисколько не мешает нам жить дальше и как ни в чем ни бывало, а тем самым происходит накопление «факультета ненужных вещей», —

ведь каждое мгновение жизни создает тысячи новых вещей, и весь вопрос только в том, будут ли они когда-нибудь до конца осознаны: если будут – хорошо и тогда мы испытываем блаженство великого и последнего удивления, если же нет – тоже не страшно, поскольку неосознанность жизни есть точно такая же вещь, как и полная ее осознанность, —

первая не мешает второй и может существовать сколько ей угодно.