Читать книгу Славендар - Сергей Николаевич Тихорадов - Страница 9

В Юрьев день тонкой, но наглой, струйкой в народ потекли ходоки. Розу мы предусмотрительно отрубили: было все-таки подозрение, что приемыши стучат в прямом эфире. Закон «О личном оскорблении производителя интеллектуальных устройств» не был принят, но это пока. Если все-таки примут, то всякое гадкое слово, сказанное голему, будет рассматриваться как «личное оскорбление производителя», так что лучше молчать. И мало ли что, вдруг все лишние словеса уже тайно пишутся на серверах Большого производителя в ожидании своего часа?

Ходоки, или как их еще называли в народе – «покупатели», отрабатывали свой годовой хлеб в Юрьев день. Только в этот день можно было сменить Большого производителя, который получит право засылать тебе до девяноста процентов от всей рекламы. По закону сменить производителя могли в год не более пяти процентов населения, поэтому каждый ходок старался успеть с утра первым, пока товарищи по стае не перехватили потенциального клиента.

Когда мне стукнуло пятнадцать, и на меня тоже стали охотиться ходоки, я полюбил в себе зло. Зло было маленькое, убогое, своей целью ставящее простую задачу поиздеваться над бедным ходоком, стремящимся извлечь из факта моего существования материальную выгоду. Конечно, физически я ходоков не пинал, но всякое словцо мог себе позволить. Мог, например, даже фальшиво клюнуть на приманку ходока, выслушать его разглагольствования, а потом обломить бедного охотника за душами своим признанием:

– Да не собираюсь я никуда переходить, просто вы человек хороший, приятно было с вами пообщаться.

Разворачивался, и уходил – до сих пор это мой излюбленный жест ногами.

Поэтому, когда сегодня утром прозвучал звонок домофона, я возликовал. Ситуация, в которую меня закинула жизнь, не предполагала никакой смены Большого. Юрьев день и раньше-то имел для меня смысла не больше, чем падший голем, применяемый в качестве вешалки в коридоре. Теперь Юрьев день полыхнул синим пламенем, и в легком чаде сгоревшей изоляции улетучился в никуда. Я почувствовал, как бибикающий домофон пробуждает во мне злого циничного шута, и не стал противиться этому пробуждению. Ну, ходок, погоди!

Я щелкнул пальцами, и люстра спроецировала под собой картинку. В центре большой комнаты повисла полупрозрачная фигура стандартно облаченного ходока – черные брюки, белая рубашка, бэйджик на левой груди, казенный портфель из коричневой кожи. Наши ходоки напоминали мормонских миссионеров, в начале века пристававших к людям на улице. Я покрутил над правым плечом пальцем. Послушная люстра изменила ракурс и показала ходока с разных сторон, как редкую птицу в обучающей программе для дошколят, хоть перья считай. Разумеется, ходок был человеком. Големов к вербовке не допускали.

Ходоку было на вид лет шестьдесят, он слегка сутулился и носил на голове блестящую лысину. При виде сверху его голова напоминала не то яйцо в гнезде, не то коленку в валенке.

– Сейчас спущусь, – пообещал я голограмме ходока.

Не засмеяться бы, когда стану разговаривать с этим достойным немолодым человеком. Я зашел в свою комнату, сменил домашнее трико на синие штаны, надел розовую майку, потом в прихожей натянул на себя светлую, почти желтую, куртку, вскочил в коричневые штиблеты, и в таком петушином виде поспешил вниз, на улицу. Старая истина гласит – чем глупее ты выглядишь, тем труднее тебя вербовать.

Предвкушая очаровательный сеанс глумления, я скатился по лестнице, едва не свернув себе шею на первом этаже. Споткнулся, пролетел метр над лестницей, успел поймать перила правой рукой, а потом меня неласково приняла закрытая дверь. Бац! Точно такой звук будет, когда биллиардный шар залетит в лузу, а там вместо дырки бетон. Интересно, кому бы могло понадобиться законопатить лузу бетоном…

Правая нога чуть-чуть подвывихнулась и болела. Я потер коленку, и обнаружил, что правая рука тоже болит. По всем экзотическим учениям, это отцовская правая сторона. Поначитался, блин.

А левую половину туловища, наоборот, потянул. Она стала длиннее правой, и я теперь перекошен, как фонарный столб после встречи со спятившим таксоподом. Ну, ходок, погоди.

Я выпрямился, сделал пару вдохов-выдохов, мужественно отворил уличную дверь и явил себя миру во всей красе.

Мир встретил меня ярким солнцем и привычным пением скворцов. Старый двор любил меня так же, как я его. Двор принял бы меня даже в самом лежачем положении, упади я сквозь дверь прямо на выложенный квадратными плитками пятачок перед подъездом. Далеко-далеко раздался гудок транспортного средства, но быстро утих, это ему двор приказал меня не беспокоить.

Прихрамывая, я прошел пару метров и огляделся. Никакого ходока возле дома не было.

Зато прямо передо мной, растянувшись вдоль классического сиреченского кованного заборчика, стояла толпа и ржала. Не смеялась, не хохотала, а именно ржала. Я прислушался… точно, ржут. Потом присмотрелся – да не такая уж и толпа. Всего четверо негодяев, и все по мою душу.

Это была ржущая часть моей деревенской семьи, к которой мы были взаимно прикреплены. Сашка, Петруха, Колян, и какая-то девчонка, неизвестная мне.