Читать книгу Иерархия Щедрости в обществе и в природе - Сергей Пациашвили - Страница 3

Иерархия всегда подразумевает под собой принуждение, а принуждение так или иначе сопряжено с насилием. Отсюда вырастают сразу два популярных аргумента против иерархии: 1. Неприятно испытывать на себе насилие, боль причиняет дискомфорт, и для живого существа естественно избегать боли. 2. Иерархия создаёт социальное неравенство, что считается несправедливым, особенно если привилегии передаются по наследству. И всё-таки, оба этих популярных аргумента действуют только против одного типа иерархии, который можно назвать иерархией скупости и самосохранения, или, имплозивной иерархией (от фр. implosion, взрыв, направленный вовнутрь). В имплозивной иерархии статусы занимаются в соответствии с мерой присвоения. Те, кто больше присвоили себе капитала, будь то денежный капитал, административный (скажем – голоса на выборах), или даже духовный капитал (знания), а также больше технических средств или тяжёлого вооружения – те находятся на вершине. Все подобные иерархии отличаются обязательной взаимностью, отдача считается чем-то необходимым и основополагающим. Одно из проявлений такой обязательной взаимности – это субординация. Контроль осуществляется посредством системы поощрений и наказания, то есть, регулируется через две переменные: удовольствие и боль. Если присвоить удовольствию переменную 1, а боли – 0, то можно представить себе всю систему, как цифровой компьютер с двоичной системой, где на входе мы имеем систему единиц и нулей, а не выходе: некоторое действие. При этом внутреннее устройство особи никого не интересует, как в типичном бихевиоризме, здесь имеет значение только функция входа-выхода. В конечном итоге такую особь можно назвать адаптирующейся, а управлять ей можно только в условиях мнимого или фактического дефицита. Как в типичной системе дрессировки. Собака выполняет некоторое действие – получает еду, не выполняет – не получает. Очевидно, что при избытке еды и при твёрдом намерении особи покончить с собой, манипулировать ей будет уже невозможно.

В какой-то момент человеческой истории понятия иерархии и имплозивной иерархии стали считаться синонимами. Случилось это относительно недавно, когда на Западе стали отказываться от наследственных привилегий в пользу тех привилегий, что получаются посредством голосования и разнообразных процедур выборов. При этом изначально ни о какой демократии и никаком эгалитаризме речи не шло. Отцы-основатели американской демократии и даже лидеры французской революции вполне однозначно высказывались против демократии, но при этом источником легитимности считали непременно народ. Это можно назвать представительной олигархией, которая отличается от наследственной аристократии только тем, что привилегии теперь не наследуются, а получаются путём выборов. Сами американские и французские революционеры называли эту модель республикой, видимо, чтобы подчеркнуть связь с древнеримской республикой. Действительно, Римская республика до Нового времени была самым крупным государством, которое управлялось коллегиально, без монарха. Но это вовсе не означало, что в управлении страной принимало участие всё население страны. Нет, даже среди граждан женщины не участвовали в выборах, также как сыновья, которые ещё находились в зависимости от отца, а длиться такая зависимость могла хоть до среднего возраста сына. Это не говоря про прислугу у римлян, которую в Новое время окрестили рабами, а также про многочисленное негражданское население, которое присутствовало как в Риме, так и в провинциях. Получается, что выбирать высшую власть и быть избранными могли лишь жители итальянского региона, да и то долгое время не все, а только обитатели Римской области. И, тем не менее, здесь не было тирании, а единственной наследственной привилегией по праву присвоения обладали патриции, которые в какой-то момент утратили и эту свою наследственную привилегию. Деятели американской и французской революции взяли за основу именно такую модель управления. У тех, кто пришли к ним на смену, уже не вызывало сомнений, что Римская республика представляла собой нечто вроде Французской Республики или Соединённых Штатов Америки, то есть, имплозивную олигархию без права наследования статусов. Идея иерархии постепенно стала вымываться из новоевропейских республик, но чем больше вымывалась иерархия, тем больше становилось имплозии. Избирательные права получили женщины, бедняки, на политический процесс стали влиять всевозможные меньшинства. Безусловно, за 200 лет в Европе стало больше свободы и меньше элитаризма, но от этого стало только больше имплозии. Разумно предположить, что проблема была вовсе не в иерархии, а именно в имплозии.

Иерархия в первой европейской республике – в Риме, была устроена куда сложнее и при всей её строгости, базировалась вовсе не на имплозии, а на её противоположности – на эксплозии, от фр. explosion взрыв, направленный наружу. Статусы здесь зависели не от степени присвоения, а, наоборот, от – степени дарения. На вершине иерархии находился не тот, кто больше имеет, а тот, кто больше даёт. Это на порядок усложняет поведенческую стратегию индивидов и порождает увлекательную и полную благородства игру. В имплозивной иерархии действует бинарная логика: присвоение – 1, карьерный рост, утрата – 0, карьерное понижение. В эксплозивной иерархии присвоение – это может быть рост, а может быть понижение, также как утрата – это тоже может означать рост. Иными словами, иерархия щедрости исключает регулярную взаимность, взаимность теперь становится нерегулярной, от случая к случаю. Даже несокрушимые римские легионы нельзя назвать регулярной армией, ведь легион собирался только для участия в боевых действиях и защиты границы, а при отсутствии боевых действий легион распускался. Через 10 лет службы легионер получал статус ветерана, после чего автоматически получал земельный надел и соответствующие пошлинные льготы. Как правило, контракт для службы в легионе подписывался на 25 лет, но эта формальность лишь означала, что легионер время от времени должен являться на пункты сбора. Никто не мог заставить ветерана сражаться против его воли. По сути, это была не регулярная армия, а регулярное ополчение. Призывались в эти легионы только представители сословия граждан, то есть, той самой Римской области, коренные жители которой только и имели право избирать высшую власть и быть избранными. То есть, это была наследственная привилегия сословия граждан: рисковать своим телом и жизнью.

В имплозивных республиках наследственные привилегии напрочь упразднены, наследовать можно только имущество. Соединённые Штаты Америки даже гражданство сделали не наследственным, когда объявили свою страну страной с правом почвы: любой, кто родится на территории США, автоматически становится гражданином этой страны. Между тем, существует лишь одна наследственная привилегия, которая является совершенно имплозивной, и которая была упразднена в республиках: власть феодального сеньора. Все остальные наследственные привилегии имеют очень посредственное отношение к имплозии и вполне легитимно могут быть использованы в эксплозивной иерархии. Такие привилегии вовсе не обязательно связаны с военным делом, но всегда непременно связаны с роскошью. Война – это лишь одна из разновидностей роскоши, причём это самая суровая роскошь, роскошь-в-себе. Все прочие формы роскоши рискуют впасть в различные крайности, такие как разорение или коллекционирование. Роскошь же, которая находится в своих пределах, представляет собой траты сверх меры, которые, тем не менее, создают рабочие места, обеспечивая тем самым всё больше и больше людей средствами к существованию. Война, например, создаёт рабочие места для солдат. Роскошь – это в некотором смысле ещё и кредит, который выдаётся одними лицами другим лицам для обслуживания третьих лиц. Разумеется, военные на службе являются самыми кредитоспособными заёмщиками, ведь они привязаны к какому-то месту и командиру, эту привязанность можно рассматривать, как разновидность векселя. Тем самым вексель отдаётся как бы в залог за кредит, который и представляет собой то, что называется жалованием. И это идёт на пользу третьим лицам, которые не дают займа и не берут его, но имеют какое-то отношение к кредитору или заёмщику. Например, королевский двор собирает налоги с предпринимателей, на эти налоги он создаёт вакансии для обслуживания королевского двора, а прислуга, получившая хорошую плату за свой труд, тратит эти деньги на продукты производства, в результате деньги возвращаются обратно к предпринимателям. Только предприниматели теперь точно уверены, что их продукция будет иметь спрос, в результате, они заработают ещё больше, роскошь королевского двора стимулирует производителей производить больше и лучше. С точки зрения нравственности роскошь – это, безусловно порок, с точки зрения экономики – сплошная польза. Понятно, что кредит должен быть кем-то обеспечен, печатный станок, производящий денежные ассигнации, должен быть защищён семью печатями. Гарантом этого кредита является либо правительство государства, либо наследственные привилегии той части общества, что обязывается к роскоши – это тоже своего рода вексель. Место нахождения монарха должно быть известно, его имя должно быть публично, по сути, земельный надел, которым владеет он или другой наследственный аристократ – это вексель, который отдаётся в залог за кредит от общества. В древнем Риме быть гражданином – это значило быть держателем векселя, который при случае можно отдавать в залог за кредитный займ. Тем самым в обществе формируется система доверия, где всегда есть на кого положиться, где обещания выполняются, и слово имеет высокую ценность. Именно сословие граждан, от рождения предрасположенное к щедрости и войне, представляет собой тот фундамент, на котором зиждется такая система доверия, которую можно назвать иерархией щедрости.

Наследственная привилегия быть гражданином, как можно увидеть, несёт одновременно некоторые выгоды и некоторые неудобства для тех, кто принадлежит к этому сословию по отношению к остальному населению. Для целей накопления и присвоения благ вообще выгоднее находиться в более низких сословиях. Например, женщины в древней Спарте находились в более низком сословии, чем мужчины, это означало, что женщины не участвовали в войнах и не обязаны были проявлять щедрость, да к тому же ещё могли пользоваться щедростью вышестоящих, поэтому в скором времени вся земельная собственность в Спарте сосредоточилась преимущественно в руках женщин. Тоже самое можно сказать и про любое иное сословие, вплоть до самых низов иерархии. Здесь более прибыльно быть приезжим, чем местным, а некоторые «рабы» были настоящими богачами. Высокий статус гражданина Рима вовсе не означал денежного богатства. Известны примеры, когда даже назначенный диктатором был гражданином малого достатка и вёл очень скромный образ жизни, как Цинцинат, с другой стороны, некоторые слуги, как гладиаторы, могли располагать колоссальным денежным состоянием. Некоторые виды коммерческой деятельности и вовсе были запрещены для высших сословий, как ростовщичество, чем занималось более низкие сословия. Разумеется, такой отбор в пользу самых щедрых в конечном итоге мог привести к разорению, поэтому для высшего сословия существовал ряд ограничений роскоши. Роскошь не должна была принимать характер коллекционирования, закон устанавливал пределы для роскоши. Но некоторым выдающимся римлянам удавалось перешагнуть даже через эти пределы. Например, современники отмечали, что главной чертой характера Юлия Цезаря была какая-то фантастическая, поражающая воображение щедрость. При этом в отличии от большинства римских императоров после Цезаря, его щедрость каким-то образом не разоряла государство. В целом же императорская монархия, конечно, постепенно истощала империю. Когда у власти был совет сенаторов, он законом ограничивал роскошь каждого отдельного сенатора. Делалось это не ради страны, а ради щедрости, поскольку считалось, что без этих ограничений сенатор быстро разорит себя и не сможет больше проявлять щедрости. Чтобы он мог проявлять щедрость снова и снова, совет ограничивал его законами о роскоши. Императора же никакие сенаторы не могли ограничить, поэтому появилась нужда в философах и священниках, которые придумали какую-то мораль и постоянно шептали на ушко императору, что роскошь – это порок, и что роскошью он губит свою душу. Иногда это помогало, иногда нет. В целом же роскошь одного лица, поставленного над всеми, с веками истощила экономику страны и привела к её распаду.