Читать книгу Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли - Сергей Синякин - Страница 23

Кому на Руси жить вольготно и хорошо?

Вот, говорят, скомороху хорошо живется, оттого он пляшет и на дудах дудит день-деньской. Нет, братцы мои, может, скоморох иной раз и пьет мед-пиво да брагу пенную, но живется ему несладко. Потому и пляшет, потому и поет, потому и на дуде день-деньской играет. А не станет он этого делать, кто же из людей скажет, что он скоморох? Кто хоть полугрошик заплатит? Людская память забывчива – сегодня в ладоши хлопают, завтра в упор не видят. Вот и приходится скомороху изгиляться, скандалы разные в обществе закатывать, а все ради одного – надо ему, чтобы помнили. Нет, плохо на белом свете живется скомороху, вся жизнь его на людской ладони, открыта каждому жадному взгляду, покоя ни за какие деньги не купишь.

И князю плохо живется.

Все ему кажется, что извести его хотят или власти лишить. Если суп соленый, то не травленый ли? Если брага горчит, не сок ли цикуты в нее добавлен? Если близкие тебе улыбаются, уж не собрались ли они тебя заколоть в полуденный сон после обильной трапезы? Так и смотри, о чем воеводы говорят, уж не мятеж ли сговариваются учинить? Нет, не хорошо живется князю! Ближних своих опасайся, бояр за пищик держи, воевод рыком повелительным по стойке «смирно» ставь, а ночью проснешься, шум голосов услышишь, и потом тебя обольет – что там, не мятеж ли?

И боярам плохо живется. Плохо боярину введенному – сегодня сам судишь, а завтра тебя самого кто-то судить горазд: за мзду, за приговоры неправедные, да просто за то, что князю на глаза при его плохом настроении попался. Плохо боярину путному – сегодня тебя на кормление поставили, с городов да деревенек доходы назначили, а завтра всего нажитого лишат. Как тут в бессоннице иной раз не кряхтеть, пуховую подушку под собой не ломать? Еще хуже боярину ближнему, которого за близость к княжьему телу еще комнатным называют. Тут уж любой косой взгляд, каждое лыко в строку поставят! Редко кто из ближних бояр доживает до седин. Чаще всего его раньше подручные князя за пельки берут да на плаху тянут.

Еще хуже живется воеводам. Обязанностей у них много, но главная задача – охранять государство от врагов внешних и внутренних. А каждый враг, как известно, твоей смерти алчет. И князь косо глядит: комплотиста в тебе подозревает. Да и солдаты, к которым ты с отеческой строгостью относишься, зуботычины ради их собственного блага раздаешь, тоже горазды при случае жизни тебя лишить коварным ударом в спину. Нет, воеводой быть нехорошо, хоть и живешь на всем готовом, и жалованье получаешь, и ходишь в бахтереце из серебряных блях, нашитых на полукафтанье хорошего сукна.

Плохо земледельцу – днями кружишься то в поле, то на скотном дворе, но Господь твоих стараний не замечает – то ящур на скотину нашлет, то градом огурцы с помидорами в огороде выбьет, а коли совсем не в духе – засуху в поле нашлет, безо ржи с пшеницей оставит. А десятину отдай, а налог заплати, штаны, выходит, продай и живи, как знаешь. Плохо крестьянину.

Еще хуже ремесленнику – ремеслом-то владеешь одним, но никто не знает, будет ли спрос в завтрашнем дне на твои изделия. А то боярин гордый в базарный день проскачет по площади и все твои месячные труды в мелкие черепки обратит. А иной раз куешь мечи, а надобно орало, возьмешься за орала, глядь, надобно уже ковать мечи. Трудна и неблагодарна работа ремесленника.

Получается, что нет на свете счастливых людей, кроме детей малых. Смотришь иной раз, как ботвенки или ботвята около дома резвятся, душа радуется за счастье малых сих. Впрочем, и тут не без сомнений – ребенку провиниться, как собаке с цепи сорваться. Только что играл и счастием светился, на миг отвлечешься, а со двора уже крик обидный – порют детишек за разные и постоянные провинности по семь раз на дню.

Вот и задумаешься, есть ли оно, счастье, вообще, или миг этот настолько краток, что ему и порадоваться не успеваешь.

И все-таки в жизни человека случаются подлинно счастливые для него дни.

С утра закружилось базарное веселие, крутились ременные карусели вокруг столба, катая отважных парубков и счастливо визжащих девок, которые проносились в высоте, сверкая полосатыми андораками из-под цветастых праздничных юбок. Счастливая детвора бережно облизывала разноцветные сахарные петушки – у кого петушок больше других, у того и родители зажиточнее.

Изрыгали пламя заезжие кудесники, самые отчаянные алыры ходили босыми ногами по саблям, вставленными острым лезвием вверх вместо перекладин лестницы, в шатрах, установленных на детинце, показывали исчезновение девы, закрытой в семь тяжелых кованых сундуков. Состязались голосами да звонкостью гуслей певцы. Веселили людей скоморохи. Бахари, сказки сказывающие, толпы вокруг себя собирали. Ближе к вечеру глашатаи обещали загадочное теневое представление.

Базар бушевал, продавал, торговался, спорил об уступках, и несли горожане домой огромные полосатые кавуны с татарских степей, синие баклажаны, мясистые кровавые помидоры, зеленые огурцы, шматы копченого сала, зазывно пахнущие окорока и глечики с ярким желтым медом. Бычки морские и яйца продавались на десятки, осетровые яйца – внаклад, пудовые сомы да сазаны, зубастые щуки и серебрянобокие карпы поштучно, остальное – на вес. В других рядах отпускали атлас и ситчики, лен и рыхлый бархат, настоящее аглицкое сукно, расписные горшки и посуду, вилы и топоры, резные да расписные деревянные ложки из мягкой липы, несгораемые свечи и свечи сгораемые, жидкость для костра и жидкость от тараканов, броню и сбрую, да мало ли что может продаваться на лихой и веселой ярмарке!

В другое время и Серьга Цесарев с удовольствием пошлялся бы в рядах, порядился с торговками, попримерял бы обновы. Но сегодня был особенный день. Сегодня был счастливый день розмысла. Потому его и не было в тороватых рядах.

Сорок волов выволокли повозку, на которой покоился огненный змей, из пытного амбара и повлекли его к лесам. Красная головка огненного змия хищно смотрела вперед на лениво идущих волов, которых матерно и нетерпеливо подгоняли погонщики.

– Великий день, – сказал Янгель.

Розмысл ничего не ответил немцу. Жгучее нетерпение еще с утра поселилось в его душе, оно требовало действий, но как раз сегодня делать уже ничего не надо было, следовало лишь ждать.

Подошел хмурый жидовин с пачкой желтоватой китайской бумаги в руках. Там его брульоны чернели. Такие вавилоны грамотей наворотил!

– Серьга, – сказал он розмыслу. – Я тут посчитал немного. Пошли плотника с инструментом, пусть поправят верхнюю планку на три сантиметра влево.

– Босый! – кликнул розмысл.

Хороший мастер всегда понятлив.

– Сделаем, – сказал Босый и убежал.

Видно было, как сноровисто он карабкается по лесовинам.

– Этот сделает, – спокойно сказал Янгель. – Верного человека на доделку пустил!

За полудень, в середине дня все приготовления были закончены. Осталась лишь самая опасная и отчаянная работа. Мастеровых отправили прочь, погнали погонщиков, на малом опытном детинце остались лишь розмысл, Янгель и жидовин.

– Кому честь выйдет? – хрипло и нетерпеливо сказал Янгель. – Или сам запал подпалишь?

– Сам, – не оборачиваясь, кинул розмысл.

– А мы с тобой в ямке посидим, – сказал немцу невозмутимый жидовин. – Там сохраннее будем.