Читать книгу Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли - Сергей Синякин - Страница 35

Секретарь Бузулуцкого районного комитета партии Митрофан Николаевич Пригода осторожно приоткрыл дверь, долго разглядывал в образовавшуюся узкую щель спокойно стоящего посреди приемной крепко сложенного плечистого бритоголового мужчину в странном одеянии, напоминающем наряд статиста из балета «Спартак», который Митрофану Николаевичу довелось увидеть в Москве, куда в позапрошлом году выезжал на слет идеологических работников сельского хозяйства.

Худой и пугливый учитель рисования на фоне обстоятельного и мужественного римлянина совсем не смотрелся; стоило ли удивляться, что взгляд ошалевшей от происходящего секретарши Клавочки сквозил сквозь учителя и, поблуждав по окнам, возвращался к стройному, как Марис Лиепа, но не в пример более мужественному центуриону.

Митрофану Николаевичу эти взгляды не нравились. Совсем не нравились.

– Я тебя, Федор Борисович, сам знаешь, как уважаю, – горячо шептал секретарь райкома. – Но ты меня извини, сейчас ты какую-то околесицу несешь. Какие римляне? Какая оккупация? У нас что – война с итальянцами началась? Бред!

– Точно, – мрачно подтвердил Дыряев. Ввиду всей серьезности происходящего подполковник был в парадной форме. – Это я своего милиционера переодел, чтобы тебя, Митрофан Николаевич, разыграть. И на площади почти сотню таких же голых гавриков рассадил, чтобы пошутить с руководством. Делать мне нечего, вот я с безделья хохмить начал!

Первый секретарь снова прильнул к дверной щели. Пунцовая Клавочка наливала статному полуголому легионеру воду в стакан. При этом она что-то щебетала и ямочки на ее щеках выглядели очаровательнее, чем обычно.

– А в райком ты его на хрена приволок? – гневно вопросил Митрофан Николаевич. – О чем мне с ним говорить? О римском императоре?

– Вы же власть, – без особого убеждения сказал подполковник. – Вам и решать…

Митрофан Николаевич забегал по кабинету, заложив руки за спину. Был он высоким, худым и рыжим, но сейчас от волнения волосы его казались пепельными, а веснушки на щеках вообще исчезли.

– Не-ет, уважаемый Федор Борисович, – на мгновение остановившись, сказал он. – Тут вы, дорогой мой товарищ подполковник, проявили политическую незрелость! Я тебе прямо о том скажу! Честно, так сказать, и по-партийному. Мародерствовали они в городе? Факт, мародерствовали, сигналы об этом уже в райком партии поступали. – Пригода выставил вверх указательный палец, и подполковнику Дыряеву на мгновение показалось, что перед ним стоит всезнающий и обличительный пророк. – Серьезные сигналы поступали, Федор Борисович. И что вы должны были сделать? Ты должен был собрать своих сотрудников, схватить грабителей и хулиганов и посадить их в этот… как у тебя в милиции тюрьма называется? Вот именно, в капэзэ ты их должен был посадить, товарищ подполковник. А ты ихнего главаря ко мне привел. И даже ножик у него не изъял! А если он на меня с этим ножиком бросится? Это же террористический акт получится против партийного руководителя! Ты думаешь, тебя за это по головке погладят? Нет, брат, партия с тебя сурово спросит: куда ты смотрел, подполковник, почему, понимаешь, просмотрел, почему не уберег крупного партийного руководителя?

Митрофан Николаевич снова закружился по кабинету и стал похож на небольшой рыжий смерч. Он сновал от столов, составленных буквой «Т», к окну и обратно, и от этого энергичного мельтешения у Федора Борисовича Дыряева рябило в глазах.

– В область звонил? – снова остановился первый секретарь.

– Позвонишь туда, – пробурчал Дыряев. – Три дня проливные дожди лили, ни один телефон в поселке не работает.

– А рации? – с надеждой вспомнил Пригода. – Тебе же месяц назад рации завезли!

– Рации завезли, – согласился Дыряев. – А вот аккумуляторы к ним ХОЗО так и не выдало. Нет связи, Митрофан Николаевич.

– Значит, надежного человека пошли! – просветленно сказал первый секретарь. – Есть же у тебя такие, я точно знаю. Как его, Соловей, вон, ему жар-птицу поручи добыть – добудет, подлец, и пропьет, если вовремя не отнимешь…

Подполковник задумчиво посопел.

– Соловьева хорошо за раками посылать, – вслух подумал он. – В этом деле он спец, а вот чтобы сотню верст по грязи отмахать, да еще по нашей бузулуцкой грязи, это ему, Митрофан Николаевич, не под силу будет.

– А ты – прикажи! – требовательно сказал Пригода.

– Приказывать надо выполнимое, – не согласился Дыряев. – Подчиненный должен понимать, что это ему посильно. А скажешь ему на дот голой грудью кинуться, так он не Матросов, он тебе такой кукиш покажет!

Пригода снова метнулся к двери. Римский военачальник стоял у окна спиной к окружающим, и Клавочка, не обращая внимания на учителя рисования, торопливо пудрила носик французской пудрой, подаренной ей Митрофаном Николаевичем. При этом она продолжала что-то щебетать, явно пытаясь обратить на себя внимание римского легионера.

Пригода помрачнел и вернулся к столу.

– Откуда у нас римским легионерам взяться? – гневно сказал он. – Такие только на страницах учебников да исторических романов остались. Ну, что мне с ним делать? Нет, ты мне скажи, Федор Борисович, что мне с ним делать? Не могу же я пойти на политически неправильный шаг? Ну, пойду я с ним на какие-то переговоры, ты представляешь, что со мной в обкоме сделают?

Было видно, что первый секретарь райкома изрядно трусит. Вместе с тем Пригоду раздражало поведение секретарши – перед кем трясогузка хвостом вертит?

– Мое дело воров ловить, – сказал начальник милиции. – А тут, хоть и древние, а все же иностранцы. Тут протокол нужен, а какой из меня дипломат?

Митрофан Николаевич мстительно усмехнулся.

– Как с председателей дань собирать, – сказал он, – так на это у тебя, понимаешь, дипломатии хватает. А как решение принять, так ты этот хомут на мою шею вешаешь. Интересное кино получается. И что я ему должен сказать? Такое с бухты-барахты не решишь, тут с обкомом посоветоваться нужно, взвесить все. Нельзя в таких вопросах с кондачка решать.

– Посоветуйтесь, – миролюбиво предложил начальник милиции. – Область далеко, а римляне – вон они, на площади ждут. Ну, доберетесь вы до области, доложите – и что? Вы думаете, что они вам там враз поверят? Нет, там тоже люди сидят, скажут – допился Митрофан Николаевич, как говорится, руль из рук выпустил…

Замечание подполковника было на редкость трезвым и резонным. Пригода застонал и снова метнулся к двери.

– А может, это и не иностранцы вовсе, – вслух подумал он. – Может, это кино снимают! А нас предупредить забыли. Мы с тобой ни слухом ни духом, а они тайком камеру крутят, а потом – пожалте вам, наши с тобой, Федор Борисович, глупые морды в «Фитиле» на всю страну демонстрируют… Ославят ведь гады, так ославят, что коровы на фермах над нами ржать будут!

– Ну, коровы, положим, над нами ржать не будут, – с убежденностью истинного сельчанина сказал начальник милиции.

– Нет, Федя, ты как знаешь, а я с ним разговаривать не стану, – принял решение первый секретарь. – Ты у нас внутренние органы, тебе и решение принимать. И не надо, товарищ подполковник, не надо уклоняться от решения задач, которые на милицию самой жизнью возложены. Ясно?

– А я его куда дену? – подавленно сказал начальник милиции, огорченный партийной стойкостью районного руководителя. Не то чтобы он был удивлен принятым решением, иного и быть не могло, но каждый человек в глубине своей души в трудную минуту надеется на чудо.

Митрофан Николаевич радостно и широко развел руки в стороны.

– А это, товарищ подполковник, уже ваша прерогатива. Хочешь, в капэзэ их сажай, хочешь, грузи их всех на «Кировец», и чтоб в двадцать четыре часа их духу в районе не было! Или целуйся с ними, понимаешь, братайся, солидарность международную изображай! Это тебе уж, Федор Борисович, виднее. Идите, товарищ подполковник, и меня в эти глупости не втягивайте. Думаешь, я этих древних римлян не видел? Видел я их, Федор Борисович. Я их столько видел, что у ихнего цезаря глаза бы на лоб полезли, если бы он стольких наших увидал. Но… – Пригода резко остановился и погрозил подавленному начальнику милиции пальцем, – не моя это прерогатива, понимаешь, не партийное это дело. Партия, она, как говорится, направляет и поправляет, хе-хе-хе… Так вот, я вас, Федор Борисович, что называется, поправил, и выметайтесь вы с этим древним греком из райкома партии и действуйте, как вам закон и совесть подсказывают!

И Пригода сделал легонькое движение пальчиками, ловко пробежав ими по ладони, как маленькими ножками.

Дыряев вздохнул, встал и вышел из кабинета. Римлянин степенно обернулся на скрип двери. Переводчик Гладышев вскинулся с радостной надеждой, но тут же угас, увидев мрачный лик начальника милиции. Что касается секретарши Клавочки, то неожиданно она пришла в себя, избавилась от мужественных чар голоногого легионера и теперь сидела смущенная и чуточку надменная. Стыдливый румянец на ее щеках пробивался даже через густой слой французской пудры. «Чует кошка, чье мясо съела! – с ехидством подумал Дыряев, который сам не раз пытался подкатиться к райкомовской диве, но получал довольно невежливые отказы. – Дождешься, шалава, что Митрофан Николаевич тебя из секретарш попрет, будешь тогда опять в пивной недоливами в кружки заниматься!»

– Не принимает? – спросил Гладышев.

Начальник милиции пожал плечами.

– Указания даны, – с натужной улыбкой сказал он. – Пройдемте, товарищ Прист, к вашему коллективу. Будем решать, где вас разместить. Да и о довольствии надо побеспокоиться. Согласно компетенции и прерогатив нашей службы.

Гладышев повернулся к терпеливо ждущему центуриону и что-то принялся ему объяснять на плохой латыни, помогая себе жестикуляцией и мимикой.

Птолемей Прист понял, что в аудиенции ему отказано, но это, как ни странно, только усилило его уважение к неведомому Первому – выходит, что очень он был занятым человеком, если отказался принять центуриона, несмотря на превосходство его легиона над местным воинством. Занятой человек был Первый, занятой и мужественный. Птолемей Прист посмотрел на озабоченного Дыряева, на смиренно горбящегося переводчика, на ставшую надменной и неприступной напудренную женщину за столом, которая одновременно походила на весталку и гетеру, неожиданно для самого себя подмигнул ей и сказал:

– Иниквуиссимам пацем юстиссимо белло антеферо!

– Худой мир лучше доброй ссоры, – уныло перевел Гладышев.

Митрофан Николаевич Пригода, избавившись от неожиданных посетителей, долго безуспешно пытался связаться по телефону с обкомом или, на худой конец, с соседним районом, но в телефонной трубке свиристело, словно в аппарате засел батальон влюбленных соловьев, а трещало так, словно сотня закройщиков разом рвали отрезы тканей.

Митрофан Николаевич с досадой бросил трубку на рычаги и выглянул в окно.

Дождь перестал, но, судя по тучам, настойчивость небес не иссякла, а только ненадолго взяла передышку. Вдоль по улице, ближе к заборам, шла странная троица. Первым шел начальник милиции в серой форме и такой же фуражке, с трудом вытягивая из жирной грязи хромовые сапоги. За ним шел ражий плечистый центурион, демонстрируя мускулы и громыхая поножами. Чуть отстав от них, сутулясь, размахивая руками и поминутно озираясь, брел учитель рисования, и взгляд его, обращенный к райкомовским окнам, на мгновение показался секретарю райкома безумным.

Он вдруг ощутил себя бездарным статистом, играющим в какой-то дикой сюрреалистической пьесе.

«Римский легион… Центурион… Переговоры… Бред! – подумал Митрофан Николаевич и потряс головой. – Бред! Не может такого быть, понимаете, не может! Хреновина с морковиной. С крупной красной морковиной». И правильно он, Митрофан Николаевич, сделал, что не опустился до переговоров с этим полуголым бродягой. Страшно было и подумать, что с ним сделали бы на бюро обкома за эти переговоры.

Митрофан Николаевич подошел к оставшейся полуоткрытой двери и осторожно выглянул в приемную. Секретарша Клавочка сидела за столом с задумчивой улыбкой, и взгляд у нее был отсутствующий и томный. «Сучка, она и есть сучка», – досадливо заключил про себя Пригода и вернулся к столу. Сев в свое кресло, он вызвал Клавочку по селектору. Бойко и игриво стуча каблучками, секретарша вошла в кабинет. На ней был соблазнительно обтягивающий фигуру костюм, но обычно восхищавшая Митрофана Николаевича мини-юбка сейчас вызывала у него ревность и раздражение.

– Чаю, – коротко и без обычной любезности приказал Пригода.

Все-таки Клавочка была исполнительной – через несколько минут перед Митрофаном Николаевичем стоял стакан крепкого чая с лимоном.

Не поднимая головы, Пригода жестом отпустил секретаршу. Несколько секунд Клавочка смотрела на декоративные завитки рыжих волос, плохо скрывающие обширную лысину партийного руководителя. «Ревнует, – поняла она. – Ревнуй, ревнуй, старый хрыч, как бы ты ни прихорашивался, а до этого мужика тебе далеко!» Презрительно фыркнув про себя, Клавочка вышла, оставив медленно тающее облако запахов.

Пригода отхлебнул из стакана, встал из-за стола, подошел к зеркалу и долго разглядывал в нем свое отражение. Говоря честно и по-партийному, внешний вид Митрофана Николаевича был далек от женского идеала. «Не красавец, – хмуро констатировал первый секретарь. – Однако в мои годы берут не внешностью, а умом».

Он подумал немного и с партийной прямотой и самокритикой признался себе, что и с его умом любовных побед добиться трудновато – разве что положением…

Хорошего настроения эти мысли первому секретарю райкома партии не прибавили. Вернувшись к столу, он досадливо отметил, что и чай уже остыл. С проснувшейся стыдной мстительностью Митрофан Николаевич вдруг подумал: «Выгоню я ее, ей-богу, выгоню. Пусть возвращается к тому, с чего начинала. Ишь, первый человек района ей уже не подходит, на бродягу полуголого позарилась!» И, вспомнив стать центуриона, Митрофан Николаевич неожиданно понял, что конкуренции тому на городском пляже он бы никогда не составил.

Это обстоятельство было почему-то самым обидным.