Читать книгу Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли - Сергей Синякин - Страница 34

Начальник бузулуцкой милиции Федор Борисович Дыряев уже перешагнул пенсионный возраст, но служить продолжал. «Буду работать, – лукаво говаривал он, – пока руки носят». И то верно – чего же не служить, когда район настолько был удален от коварных прелестей цивилизации, что жители замков на двери не вешали, а надежно затыкали цепочку колышком. И никому в голову не приходило войти в дом в отсутствие хозяев и прихватить на память об отсутствующих что-нибудь особо интересное. Убийства, случавшиеся порой в районе, вызывали переполох, сравнимый, пожалуй, с возможным явлением Христа народу. Особых сыщицких способностей их раскрытие не требовало – не успевали найти труп, как имя убийцы знало все население района, и более того – все с упоением пересказывали его нехитрую сельскую биографию и перемывали косточки непутевым родителям, не сумевшим правильно воспитать ребенка.

Некоторое беспокойство доставляли сельские механизаторы, любившие биться на кулачках после многодневных попоек, да хитроумные расхитители колхозного добра, воровавшие то, что лежало плохо. А по их мнению, в колхозах плохо лежало абсолютно все. Но поскольку украденное сбывалось обычно в том же селе, где воровалось, или, на худой конец, в соседнем, то и борьба с расхитителями была довольно успешной, а случавшиеся по пьянке мордобои механизаторы обычно улаживали сами и до милицейского разбирательства доводили редко.

Правда, был уже конец восьмидесятых, Горбачев вел нещадную борьбу с пьянством и алкоголизмом, и сахар в магазинах исчезал быстрее росы по утрам. Самогон варили в каждом дворе, и рецепты его изготовления были фамильными, а секреты их охранялись не хуже государственных. Одни баловались абрикосовкой, другие предпочитали чистый ржаной или пшеничный самогон, но находились и такие, что умудрялись гнать напиток из отрубей и комбикормов, дешевой сельповской карамели и даже из окаменевших пряников, завезенных потребкооперацией во времена кукурузного Никиты.

Самогон был районной валютой. Им расплачивались с трактористами за вспаханные огороды, за привезенные уголь и дрова, за все иные услуги хозяйственного и культурного назначения. На него заключали пари, с ним разрешались бытовые конфликты и заключались мировые, он был тем универсальным средством платежа, о котором тщетно мечтают заправилы мировой экономики. Куда там доллару, в российских селах он бы никогда не прижился по причине своей хлопчатобумажной никчемности.

Легендарные «новые русские» тогда еще не проявили себя, отсиживаясь в разрешенных горбачевскими постановлениями кооперативах, внук известного детского писателя тогда еще мирно заведовал журналом партийной направленности и не помышлял даже, что однажды поставит на уши экономику взлелеявшей его страны, но на улицах Бузулуцка уже появились первые киоски, в которых оборотистые комсомольцы торговали сигаретами, лимонадом и жвачками. И что приятно – телевидение тогда еще не было засорено рекламой женских прокладок и «тампаксов», канал, правда, был один, но без зарубежных зубодробительных боевиков, потому что показывали по вечерам «Весну на Заречной улице» с обаятельным царицынцем Колей Рыбниковым в главной роли, «Кубанских казаков», «Стряпуху», «Королеву бензоколонки» или бессмертные приключения Шурика, вызывавшие у населения здоровый смех. Заморские боевики иной раз демонстрировали в бузулуцком кинотеатре «Космос», посещение которого для бузулукчан зачастую становилось высококультурным мероприятием, сравнимым разве что с театральными премьерами для московских интеллектуальных гурманов. Жизнь в Бузулуцке была по-доброму патриархальной и размеренной, а положение начальника районной милиции было высоким, как у орла. Выше него летали только секретари райкома партии, да и то не все, и председатель райисполкома. Остальные сами чувствовали превосходство милицейского начальства и летали, как в известном бородатом анекдоте, на манер крокодилов – «нызеханько-нызеханько».

Что касается начальников рангом пониже, то они больше походили на домашнюю птицу. Председатели колхозов и директора совхозов были сравнимы с откормленными гусаками, которых и пощипать не грех было, директора магазинов сходили за индюков, а глава районной потребкооперации Иван Сафонов был Дыряеву за младшего брата, все спрашивал, что ему можно, а что нельзя, хотя и сам чувствовал это хорошо и глубоко не зарывался – понимал, что это ему не по чину.

Дом у Федора Борисовича был не хуже, а много лучше других. Полная чаша был дом у начальника районной милиции. И телевизор цветной у него в Бузулуцке у первого появился. Сначала у него, а уж потом и Митрофану Николаевичу с Иваном Акимовичем привезли.

Подчиненных у Дыряева было немного, но все орлы – глаз остер, коготь цепок, и начальство в обиду не дадут, и своего не упустят.

Неприятностей в то погожее утро Федор Борисович не ждал, поэтому телефонный звонок первого секретаря райкома Митрофана Николаевича Пригоды Дыряев воспринял с веселым недоумением: блажит первый, личный состав на боевую готовность проверяет. Вызвав старшего участкового Соловьева и сержанта Семушкина, Федор Борисович поставил перед ними боевую задачу и неофициально попросил подчиненных в грязь лицом не ударить, не иначе как первому хочется увидеть бузулуцких орлов за работой.

– Застоялись, жеребцы? – спросил подполковник. – Так расправьте крылышки, покажите первому, что есть еще, как говорится, порох в пороховницах!

– Так точно! – отрапортовали жеребцы хором и, сев на желтый трескучий мотоцикл, отправились демонстрировать первому свои расправленные крылья. А подполковник Дыряев с легким сердцем остался в прохладном просторном кабинете решать стратегические задачи – теща уже вторую неделю просила подбросить комбикорма для своего многочисленного поголовья гусей и уток, надо было наконец определиться, кому из хозяйственных руководителей позвонить, чтобы назойливостью не обидеть и вместе с тем показать, что никто, как говорится, не забыт.

Если бы Федор Борисович знал, куда посылает своих орлов!

Центурион Птолемей Прист сначала услышал странный треск, а уж потом заметил двух местных жителей, подъезжающих к площади на диковинном трехколесном агрегате, за которым стлалось облако сизого дыма.

Не доезжая нескольких шагов до ступеней местного храма, повозка – или агрегат – остановилась, и приехавшие слезли с нее. По перепоясавшим их груди кожаным ремням Птолемей Прист понял, что приехали воины. Одеты они были странно – в сапогах, диковинных серых обтягивающих штанах, которые не наденет на себя ни один порядочный мужчина[2], и серых рубахах. Ни доспехов, ни наколенников на местных воинах не было, да и оружия в их руках Птолемей Прист не увидел – ни топориков, ни испанских мечей. Несолидно выглядели местные солдаты, да и внешне один из них смешной своей полнотой более походил на беременную женщину, нежели на закаленного в схватках воина.

Однако с прибытием этих странных воинов толпа оживилась.

– Ну, блин, – закричал кто-то из толпы. – Менты приехали! Сейчас они этих римских козлов повяжут! Эй, Соловей, ты и учителя вяжи, он этим голожопым продался!

Степан Николаевич попятился, инстинктивно прячась за спину центуриона. Птолемей Прист ссориться с прибывшими представителями местной власти не хотел. Люди выполняют свой долг, что с них взять – такие же подневольные солдаты, как и его легионеры. А проливать кровь врага, не использовав возможностей переговоров, недостойно настоящего воина.

Он жестом успокоил ощетинившихся мечами римлян, подпустил местных воинов поближе и приказал перепуганному учителю:

– Скажи, что мы хотим поговорить мирно.

Милиционеры удивленно разглядывали римских легионеров. Соловьев с надеждой посмотрел на окна колхозного правления. Лиц в окнах видно не было, не наблюдалось партийного руководства и на ближайших подступах к площади. Рослые легионеры лениво и небрежно переминались в строю с ноги на ногу, с вызовом поглядывая на пришельцев. Взгляды эти смущали Соловьева. Сам старший участковый был бит жизнью не раз и руководствовался в ней основополагающим принципом: «не кидайся снимать шкуру даже с убитого медведя – легко можешь потерять собственную». Поняв из перевода учителя рисования, что ему предлагают почетные переговоры, Соловьев приосанился, втянул брюхо и даже ростом стал выше. Заложив большие пальцы обеих рук за поясной ремень, старший участковый осведомился:

– Это что за сборище? По какому поводу собрались, товарищи? Чье указание?

Степан Николаевич перевел.

– Мое, – кратко, как и полагается римскому военачальнику, сказал центурион. – Как говорится, аргумента пондерантур, нон нумерантур[3].

– А вы, собственно, кто такой? – нахально и бесцеремонно поинтересовался Соловьев. Центурион объясняться не стал, доверил это переводчику. Соловьев слушал учителя рисования с недоверчивой ухмылкой, потом оглядел голоногий строй, и усмешка с его лица сползла. Взгляд остановился на кареглазом Публии Сервилии Сексте. Некоторое время милиционер и римский воин молча смотрели в глаза друг другу. Соловьев не выдержал первым и отвел взгляд.

– Значит, вас не первый послал? – глупо переспросил он.

– А при чем тут первый? – теперь уже удивился Гладышев.

Соловьев покашлял.

– Так, значит, – сказал он подавленно. – У нас тут, значит, не учения, у нас тут самая настоящая фантастика получается. Это что ж, они к нам из прошлого, Степан Николаевич?

Старший участковый Соловьев большим любителем фантастики не был, но книги, приносимые из библиотеки сыном, почитывал в свободное от службы время. Помнится, занятная была книжка «Янки при дворе короля Артура», англичанин ее написал, не то Марк Тлен, не то Марк Клем; читая ее, Соловьев все недоуменно восхищался – накрутят же романисты проклятые, сумасшедший такого никогда не придумает! Там один американец, янки, значит, в прошлое попал к королю Артуру. А тут выходило, что не мы к ним, а они к нам из прошлого пожаловали! С мечами. Соловьев некстати вспомнил знаменитое выражение Александра Невского и повернулся к напарнику. Сержант Семушкин был ошарашен не меньше. К пьяным механизаторам, которых в Бузулуцке почему-то называли чигулями, Семушкин уже привык, а вот римских легионеров, живьем, а не на картинках учебника истории, видел впервые. Птолемей Прист ласково улыбнулся старшему участковому. «Ишь щерится! – неприязненно подумал Соловьев. – Морда-то чисто бандитская. Такому только повод дай, располосует своим ножиком по самое не хочу…»

Однако вслух своих мыслей старший участковый не высказал. Незачем искушать иностранного бандита, не детектив снимается, чтобы шкурой своей рисковать. Чай, не Анискин, чтобы наручники на такого битюга попытаться надеть.

– Пропозиция ясная, – туманно сказал старший участковый. – Говоришь, они весь Бузулуцк захватили? Мы, брат, немцев отогнали, французов в Москве пожгли да холодом поморили. Да наш Иван Сусанин сколько ихнего брата положил!

Соловьев собрался было коснуться победоносных сражений под Полтавой и на Куликовом поле, напомнить учителю рисования о печальной участи турков и крымских татар, но с неожиданным прозрением вдруг осознал, что исторические экскурсы его сейчас будут просто неуместны и могут повлечь за собой неприятности. Ишь – уставились как!

Босоногий гарнизон! У легионера с правого края морда белела шрамами, боевая такая морда, и глаз у этого римлянина был нехороший, оценивающий, как у людоеда, и улыбочка, знаете ли…

– Ты, Степан Николаевич, скажи, – обратился старший участковый к неожиданному толмачу. – Скажи ему, что у нас свои начальники имеются. Вязать мы твоего центуриона не будем, чтобы побоища напрасного не устраивать, а вот к начальнику нашему ему съездить придется. Пусть они в отделе посидят, погуторят, может, в чем и сойдутся. Только ты помягче скажи, а то глянь, какие они косяки кидают, а у меня, сам знаешь, трое детишек малых, их еще поднять надо… Скажи ему, Николаич!

Учитель рисования повернулся к терпеливо ждущему центуриону. Птолемей Прист слушал, скрестив руки на груди. Выслушав, надменно выпятил нижнюю челюсть, пожал широкими плечами, но согласно кивнул. Обернувшись к легионерам, центурион что-то коротко приказал и, повернувшись к переводчику, пояснил специально для него:

– Официум хуманитатис! Нулла салус бела[4]! – и направился к мотоциклу.

Сержант Семушкин забежал вперед, предупредительно откидывая дерматиновый чехол с коляски. Центурион, громыхая доспехами, забрался в коляску, положил перед собой блестящий меч и выпрямился, глядя прямо перед собой.

– Повезли родименького! – заулюлюкали в толпе. – Это тебе не кабанчиков резать да кур воровать! Наши менты тебе быстро лапти сплетут!

Соловьев торопливо завел мотоцикл, сел за руль. Семушкин пружинисто и молодцевато запрыгнул на заднее сиденье. Хрипло зарычав и выпустив вонючее облако бензинового чада, заставившего толпу и легионеров чихать, желтый милицейский мотоцикл описал полукруг и мимо загомонившей, разом ожившей толпы покатил по центральной улице к белеющему у водокачки зданию милиции.

Проехав половину пути, мотоцикл неожиданно развернулся и помчался обратно. Чуть не доехав до нестройных легионерских рядов, мотоцикл остановился, и недовольный сержант Семушкин слез с заднего сиденья, а участковый поманил пальцем учителя рисования.

– Садись, – хмуро приказал он. – Или ты думаешь, что Федор Борисович с ним на пальцах объясняться будет?