Читать книгу Мрак тени смертной - Сергей Синякин - Страница 18

Древесина подобна человеческой плоти.

В одном случае она являет собой мягкость и покорность замужней женщины, берегущей свой очаг. Такова древесина у липы и ореха, она податливо, мягко обволакивает резец, впуская его в свои глубины и раскрываясь навстречу так, как только может раскрыться навстречу любимому человеку женщина.

У дуба древесина подобна плоти силача, она напружинена, полная внутреннего сопротивления резцу, задумавшему лепить из нее изделие, необходимое человеку. Но наступает момент, когда она поддается и становится тогда незаменимой для изготовления мебели и панелей, которыми так гордится изготовивший ее мастер.

С дубом связано еще одно качество, недоступное другим. Попав в воду, иная древесина гниет, дуб же, оказавшись в воде, только темнеет и приобретает прочность металла. Поделки, изготовленные из мореного вымоченного дуба, столь же прочны и условно бессмертны, как изделия из керамики и металла.

Тверда и неуступчива древесина бука, но в ней есть внутреннее благородство, неуступчивость бука сродни жесткости и неуступчивости сильного духом мужчины, склонного к авантюрам и не боящегося смерти.

Благороден тис.

Древесина лиственницы подобна тренированному телу спецназовца, с годами она становится только прочнее и крепче. Она тяжела в обработке, но изделия из нее почти вечны. Она тяжела и молчалива, с трудом подается обработке, но все-таки ткани лиственницы хранят и приумножают лучшее из того, что дала дереву природа.

Корабельные сосны прямы и величавы, но годятся лишь на мачты для гордых парусников.

Обычная сосна, истекающая смолой, мало пригодна для поделочных работ, но в большинстве своем именно ее древесину используют люди на свои нужды – от стропил крыш своих жилищ до последнего убежища своей плоти, когда приходит время предать эту плоть земле.

Иосиф Цуккерман любил работать с деревом, а потому стал плотником.

Древесина была в его длинных умелых пальцах как бумага в руках философа, оставляющего на ней следы своих размышлений. Резец снимал стружку, убирал лишние бугорки, и постепенно мертвое дерево превращалось в живое произведение, при виде которого любопытствующего свидетеля охватывал восторг и удивление – да можно ли так обращаться с куском древесной плоти?

Когда-то изделия мастера с успехом продавались на торговых выставках, но с началом компании, призвавших ничего не покупать у жидов, Иосифу пришлось заняться новым делом – он стал гробовщиком, и немало последних прибежищ для бессловесной плоти вышло из-под его рук.

Мастер, взрастивший себя до художника, Иосиф и в нехитром ремесле поднимался до высот, делавший это ремесло подлинным художеством.

В концлагере никому не было дела до высокого мастерства, а гробы – ну что же гробы? – они тоже в лагере никому не были нужны. Разве что вахмистру Бексту, которого увезли на родину в закрытом гробу, который изготовил Цуккерман. Да и то в этом случае Иосиф Цуккерман впервые в жизни схалтурил, даже дерево для гроба использовал сырое и некачественное. Хорошему человеку обязательно нужен хороший гроб, плохому человеку достаточно будет и плохого.

Смешно, но Иосиф Цуккерман гордился, что сделал такое – с виду гроб выглядел роскошно, коричневый бархат на нем лежал торжественно, а внутренности из-за атласа напоминали свернувшуюся ракушку. Но ведь не жемчужина человеческого духа лежала в нем! Поэтому Иосиф и сделал так, чтобы в первые же осенние дожди или с таянием жидкого южногерманского снега гроб этот вобрал в себя все подземные потоки. Не к чему сохранять плоть человека, чей дух будет обязательно мучаться в аду!

Сейчас, с удовольствием разглядывая тяжелые желто-розовые пластины, плотник, кажется, даже мурлыкал от удовольствия.

– Видишь, мальчик, – сказал он семнадцатилетнему Ионе Зюскинду. – Это хорошее дерево. Это очень хорошее дерево, мальчик. Это ливанский кедр, дерево, которое плачет под инструментом. В палестинских церквях распятия сделаны из него. Хорошее дерево… – удовлетворенно пробормотал он, взяв в руки рубанок и проглядывая на свет плоскость его широкого дерева. – Видишь, оно розовое, как плоть человека. От него пахнет пустыней и морем, ведь оно и есть дитя двух стихий – пустыни и моря.

Иона, открыв рот, смотрел, как умелая рука бережно укладывает длинный тяжелый брус на верстак, как бежит по неприметным изгибам дерева рубанок, оставляя за собой гладкую поверхность, которую хотелось гладить пальцами.

Еще больше ему нравился запах дерева, стоящий в столярной мастерской концлагеря. Охрана знала, что Иосиф Цуккерман – мастер во всем, что касается дерева, поэтому приватных заказов у него было, хоть отбавляй. Из-за этого у Цуккермана никогда не переводились сигареты и хлеб, а порой даже мастер позволял себе выпить шнапса из бутылки, которую ему приносил концлагерный Михель, чтобы Цуккерман сделал ему заказ с баварской широтой, которую так любили южные немцы.

Они даже прощали Иосифу Цуккерману его еврейские шуточки и дребезжащий козлетон, которым мастер напевал ариетки. У Цуккермана не было ни голоса, ни слуха, поэтому в хор ему путь был категорически заказан. А вот в своей мастерской он мог петь в полный голос и не бояться насмешек и унижений, на которые было гораздо лагерное воинство, проявлявшее суровость и жесткость, чтобы не попасть на Восточный фронт. Мечты немецких обывателей об украинских раздольных поместьях, где колосилась пшеница, и свиньи запросто вымахивали до трехсот, а то и поболее килограммов, эти мечты постепенно теряли свою привлекательность.

Шорох рубанка, вгрызающегося в сладкую плоть дерева, рождали в Цуккермане чувство, близкое к сексуальному экстазу.

Иона смотрел, как он щурит левый глаз, проверяя брус на прямоту, собирал стружки в фанерный короб, а потом сам неуверенно становился за верстак, чтобы попробовать обнажить дерево до невыносимо нежной гладкости, походящей розовостью своей на женскую плоть, которая жила еще лишь в воображении юноши.

Однажды Иона спросил:

– Мастер, каковы женщины? Мне уже семнадцать лет, а я никогда не знал женщины. Действительно ли они так хороши, как иногда говорят о них мужчины в бараке?

Иосиф Цуккерман с тоской и сожалением посмотрел на юношу и вновь взялся за рубанок. Тому, кто никогда более не увидит женщины, надлежит узреть Бога. Но Иосиф Цуккерман уже пожил на свете и знал, как больно человеку услышать правду. Поэтому он только нахмурился и сказал Ионе:

– Что мои разговоры? Они ничем не отличатся от грязного барачного трепа, который ведут люди, знавшие плоть, но не знавшие женщины. Лучше всего об этом сказал Танхума, сынок, – рубанок двигался в такт словам плотника, и слова он произносил с некоторой задержкой и напряжением. – Однажды Авраам приближался к границам Египта… Он знал дурной нрав потомков Мицраима… Когда знаешь, всегда опасаешься… И вот он спрятал Сару в сундук. На всякий случай… Когда чувствуешь опасность, но не ведаешь, когда она наступит, лучше заранее принять меры предосторожности… – Цуккерман поднял брус и принялся внимательно его разглядывать. Неудовлетворенный, он вновь взялся за рубанок. – И вот Авраам спрятал Сару. В сундук. У заставы его стали спрашивать: «Чего ты везешь в сундуке?» – «Ячмень», – сказал Авраам. «А не пшеницу?» – засомневались надсмотрщики. «Ну возьмите с меня как за пшеницу», – сказал Авраам… «Может, ты везешь перец?» – продолжали сомневаться надсмотрщики. «Возьмите с меня как за перец», – согласился Авраам. «А если там золото?» – строго сказали надсмотрщики. «Тогда я готов заплатить как за золото», – согласился Авраам. А надсмотрщики продолжали сомневаться: «А если ты там везешь шелковые ткани?» – «Тогда считайте как за шелковые ткани», – опять согласился Авраам. «Но в сундуке может быть и жемчуг», – продолжали сомневаться те, кому надлежало сохранять достояние фараона… Ты ведь знаешь, Иона, кто охраняет чужое достояние, тот всегда немного прибавляет к своему… – Плотник снова поднял брус на уровень глаз и остался доволен. – Авраам согласился заплатить пошлину как за жемчуг… Тут уж надсмотрщики заволновались. «Нет, – сказали они. – Мы должны обязательно открыть сундук. Не иначе, как ты везешь в нем нечто особо ценное…» – Иосиф Цуккерман с натугой приподнял брус и поставил его в угол, заключив свой рассказ: – Когда Авраам открыл сундук и Сара вышла из этого сундука, от красоты ее разлилось сияние по всему Египту. Вот какова женщина, сынок, и вот каким должно быть к ней отношение настоящего мужчины!

Иона мечтательно смотрел в зарешеченное окно. За окном ничего не было кроме плаца и столбов, на которых в плоских алюминиевых юбочках покачивались ветром светильники. В глубине лагеря, там, где зеленела трава и чернела земля, краснела толстыми женскими боками возведенная до половины труба. Мастера фирмы «Топф и сыновья» обещали закончить ее к Пасхе. Старший инженер Прюфер, представлявший в лагере фирму, осмотрев сооружение и завезенные запасы материалов, сказал, что это вполне реально.

– Это и в самом деле редкое дерево, учитель? – робко спросил Иона.

– А ты думал, – плотник ловко подхватил новый брус, внимательно разглядывая его. – Его срубили в Ливане или Абиссинии, потом распилили дерево, потом долго сушили его, а потом корабль привез его к нам, для того чтобы какой-нибудь свихнувшийся от крови ублюдок сделал из него что-то необходимо в хозяйстве, например, стул с фамильным гербом.

Мастер, если в нем нуждается ад, будет иметь сносные условия жизни и в преисподней. Редкие люди достигают предельного благосостояния, обычно талантливые люди живут и умирают в нужде. Моцарт похоронен в могиле для нищих, Винсент Ван Гог застрелился и умер нищим в приюте для душевнобольных в Сен-Поль-де-Мозоле. А как тяжело умирал французский художник Эдуард Мане? Да что там говорить, если незабвенного Иегуду Галеви затоптал копытами своего коня арабский рыцарь, едва этот философ и поэт прибыл в землю Израиля и, припав к земле, с поцелуями читал «Оду Сиону»!

Если и в аду ты имеешь сносные условия жизни, глупо роптать на рок.

Иосиф все это понимал и несчастья воспринимал как данное Всевышним.

– Иона, – сказал он. – Твой тезка, пророк Иона, был несчастный человек. Его бросили в море, чтобы умилостивить стихию, его проглотил кит. Помнишь, как он говорил: «Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морскою травой обвита была голова моя. До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня; но Ты, Господи Боже мой, изведешь душу мою из ада». Надо верить, Иона. Если жизнь мрачна и беспросветна, может быть, подле Бога мы станем, наконец, свободными…

Мальчишка вздохнул.

Он был в том возрасте, когда ждут радостей от жизни, а не задумываются, что находится там, за дверью, на которой написано: тьма.

Иосиф понимал, что слова утешения его подмастерью не нужны, юность редко внимает словам и чужому опыту. Поэтому он просто сунул рубанок в руки Ионы:

– Попробуй, – сказал он. – Это отвлекает от невеселых мыслей.

Работа действительно отвлекает.

Однако все чаще и чаще в руках Ионы стал появляться потертый требник его отца. В свободные минуты подросток читал его и, не понимая написанного, поднимал глаза на Иосифа.

– Тут сказано, – недоверчиво сказал он. – «Это народ разоренный и разграбленный; все они связаны в подземельях и сокрыты в темницах; сделались добычею, и нет избавителя, ограблены, и никто не говорит: «Отдай назад!». Кто из вас преклонил к этому ухо, вникнул и выслушал это для будущего?..» Я понимаю, учитель, это про нас. Но почему пророк говорит, что мы не хотели ходить путями Бога и не слушали закона Его?

– Это Исаия, – сказал Цуккерман. – Он всегда слыл путаником и хулиганом!

– А Ицхак говорит, что он мудр, – возразил Иона.

– Это сам Ицхак мудр, – сказал Цуккерман. – А умный человек всегда приписывает хорошие мысли чужому голосу. Вставай, нам пора делать работу. Ливанский кедр ждет.

– И что мы будем делать?

– На этот раз наша работа будет несложной, – сказал Иосиф ученику. – Даже жаль, что мы будем тратить на нее такое роскошное дерево. Мы будем делать кресты.

Адам, предчувствуя смерть, наказал своему сыну Сету совершить паломничество в Сад Эдема и добиться от стоящего на воротах Ангела Масла Прощения.

Следуя наставлениям отца, Сет без труда отыскал Сад Эдема, и Ангел позволил ему войти туда. В середине Сада Сет узрел огромное дерево, достигавшее небес. Дерево это было в форме Креста и стояло на краю пропасти, которая вела прямо в глубины Ада. Среди корней дерева Сет увидел брата своего Каина, тело которого было привязано к корням за руки и за ноги. Ангел не дал Сету Масла Прощения, но дал вместо этого три семени от Древа Жизни. С этими семенами Сет вернулся к отцу и обрадованный этим Адам не захотел жить дальше.

Через три дня он умер, и три семени были положены ему в рот, как наказывал Ангел. Семена проросли в деревцо с тремя сросшимися стволами. Это дерево поглотило кровь Адама, и с этого дня жизнь Адама продолжалась в дереве.

Перед Потопом Ной выкопал дерево и взял с собой на Ковчег. Когда вода, уничтожившая грешный мир, сошла, Ной похоронил череп Адама под Голгофой, а дерево посадил у подножия горы Ливанской.

Моисей, следуя видению, вырезал из древесины этого дерева волшебную дудочку, пользуясь которой он мог добывать воду из камня. Но поскольку ошибкой своей и небрежением к имени Господа он прогневал последнего, то Моисею не позволено было унести эту дудочку в страну обетованную. Поэтому он посадил ее у холмов Моава. Царь Давид обнаружил ее после долгих поисков, а его сын мудрый Соломон использовал дерево для строительства моста, связывающего Иерусалим с окружающими холмами. Сделано это было в ожидании визита Царицы Савской. Однако Царица отказалась ступить на мост, а преклонила колени и совершила молитву перед бревном, после чего перешла реку вброд.

Соломон, впечатленный этим, приказал подвесить бревно с золотыми украшениями над входом в Храм. Однако его жадный внук украл золото и спрятал бревно, чтобы скрыть следы своего преступления.

Он зарыл бревно в землю, и в этом месте немедленно забил ключ, известный под названием Бетезда. В воде этого ключа излечивались больные со всей Сирии.

Постепенно Адамово дерево вновь вышло на поверхность и стало использоваться, как мост между Иерусалимом и Голгофой.

По преданию, из него был сделан крест, на котором распяли Сына Человеческого. Крест этот был установлен там, где был захоронен череп Адама.

По книге «Ветры легенд» Якова де Воргейна

Надо ли удивляться, что этим деревом был именно ливанский кедр?