Читать книгу Мрак тени смертной - Сергей Синякин - Страница 9

Гиммлер любил размышлять, сидя в уютном кожаном, слегка продавленном кресле. Он стеснялся своей слабости, которая заключалась в мещанской тяге к уюту. Рейхсфюрер СС не должен был показывать человеческих слабостей. Вождь новых людей, в которых фюрер оживил арийского зверя, он должен был держаться, как и полагается вожаку стаи, – высокомерно и немного обособленно. Обычно он встречал посетителей в своем аскетично обставленном кабинете и, поблескивая пенсне, буравил человека пристальным немигающим взглядом, который, как Гиммлеру казалось, проникал в самые глубины человеческого сознания, порождая в человеке страх и ощущение личной неполноценности. Редко он был в штатском, черный мундир с серебряным шитьем совершенно не стеснял его, более того, он давал рейхсфюреру чувство превосходства над человеком. Иной выделяется из общей массы живущих незаурядной физической силой. Как Макс Шмеллинг, например. Другой – своей хитрожопостью и изворотливостью, как Йозеф Геббельс. Третьих, как Германа Геринга, над человеческим стадом поднимают связи и слава, добытая в юности. И только редкий человек поднимается к вершинам власти силой своего духа и ума. К таковым Гиммлер относил фюрера, таким отчасти считал итальянского дуче, но прежде всего относил себя.

Властвуя над черным орденом, сосредоточив в своих руках тайные пружины власти, Генрих знал маленькие стыдные тайны сподвижников, и знание этих тайн поднимало его в собственных глазах. Часто так бывает, что слабости одних делают сильными других.

Адольф Эйхман был слабым именно потому, что рейхсфюрер знал про него все. Тех подчиненных, в чьей душе жила тайна, рейхсфюрер боялся и старался удалить из своего окружения. Как он это сделал с чересчур интеллигентным Гейдрихом. Тот оказался слишком умен, чтобы постоянно оставаться в тени. Рано или поздно такие люди сами начинают отбрасывать тень, и, если не принять мер, может вполне наступить тот день, когда ты сам окажешься в тени, отбрасываемой более сильным. Поэтому самым главным было вовремя отобрать у человека тень, как это было проделано с Петером Шлемилем. Гиммлер любил эту романтическую историю и даже читал ее своей любимой дочери Гудрун. Дочь сильного человека должна с детства знать, где живут истоки человеческой силы и могущества.

Адольфа Эйхмана Гиммлер никогда не опасался. Эйхман был умен, но недостаточно умен, чтобы достичь всемогущества. Эйхман был отличным организатором, порой он напоминал Гиммлеру инженера с завода Густава Круппа, который мог умело организовать отливку заготовок для пушечных стволов из стали.

И вот эта история с ливанским кедром. Рейхсфюрер не понимал того, что делает его подчиненный, а непонимание чьих-то действий всегда порождает настороженность и недоверие к человеку.

– Итак, Адольф, – сказал Гиммлер, еще уютнее умащиваясь в продавленном кресле, – я жду объяснений. Чего ради вы решили обратиться к союзникам? А главное, – для каких целей вам понадобился ливанский кедр?

Рейхсфюрер напрасно опасался. Адольф Эйхман был продуктом эпохи. Он любил фюрера, старался быть полезным рейху, а потому каждое указание воспринимал как личный приказ ему, Эйхману. Исполнительность, точность и аккуратность – вот был девиз Эйхмана, и он скрупулезно, как всякий истинный немец, следовал ему.

Недоумение рейхсфюрера угнетало Эйхмана, в расчетливой покорности своей он полагал, что Гиммлер сердится, а гнев начальства всегда чреват неприятностями.

Эйхман не хотел неприятностей, а потому он начал путанно излагать задуманное. Рейхсфюрер слушал его, высоко заломив реденькую бровь, и в глазах у рейхсфюрера было удивление. Видно было, что Гиммлер не понимает его. Это пугало Эйхмана, и в глубине его исполнительной души росло удивление: выходит, и великие мира сего не всегда могут ухватить и понять то, что лежит на поверхности?

Евреи жаждут спасения, – рассуждал Эйхман. И в вере они опираются на Бога Израилева, который, как кажется евреям, не бросит их в беде. Иначе чем объяснить, что многие из них остались жить там, где их перестали считать людьми? А раз так, – считал Эйхман, – то не худо было бы повторить обряд спасения. Ведь лучше всего спасаться, как ни крути, на небесах. Там ты у Бога под боком, он знает, как тебя от бед уберечь. Следовательно, рассуждал Эйхман, это только кажется, что национал-социалисты уничтожают, на самом деле они их для Судного дня и проживания в Граде Небесном сберегают. Дай им долгой жизни, они ведь нагрешить могут, а грешники в Град Небесный не попадут. Фюрер был прав, в преддверии затеянного Армагеддона евреям, как богоизбранному народу, лучше было быть подле Бога, чтобы он за ними уследить мог.

Поэтому Эйхман и старался.

С организационной точки зрения поставленная задача была архисложной. Попробуйте перевезти всех евреев с оккупированных к тому времени территорий в концентрационные лагеря и при этом так, чтобы не особо мешать государственным перевозкам. Попробуйте найти вагоны, завезти необходимо количество боеприпасов, обеспечить работников, способных без душевных терзаний и нервных расстройств осуществить переселение такого количества евреев в мир иной и, несомненно, более пригодный для компактного проживания семитов. А ведь к этому надо было еще организовать надежную охрану лагерей, обеспечить эти лагеря минимальным количеством продуктов, ведь люди не боги, они не могли решить еврейский вопрос в один день. И это тоже следовало иметь в виду. Не зря ведь организаторские способности Эйхмана были высоко оценены германскими вождями, а впоследствии и израильским трибуналом.

В своих воспоминаниях кто-то рассказывал, что рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер однажды, качая головой, горестно заметил, что фюрер не прав, приказав решить еврейский вопрос в ближайшее время.

– Да, – осторожно заметили ему. – Борьба с евреями в Германии и их уничтожение были ошибкой.

– Ошибкой? – удивленно сказал Гиммлер, льдинисто глядя на собеседника через стеклышки своего пенсне. – Кто я такой, чтобы обсуждать великие замыслы нашего фюрера? Я говорю о грандиозности поставленной перед нами задачи! Невозможно в такое короткое время уничтожить такое количество людей! Физически невозможно.

Но, как мы уже отметили, каждый понимает поставленные перед ним задачи по-своему. Эйхман считал, что он действует во спасение. Он твердо верил в то, что не уничтожает евреев Европы, а переселяет их в места более близкие Богу.

В силу этой причины он считал необходимым повторить обряд очищения человечества божественной жертвой. Кто-то должен был взойти ради этого на Крест.

На роль Спасителя Эйхман избрал католического священника мемзера Ицхака Назри. Откровенно говоря, не последнюю роль в выборе Эйхмана сыграла фамилия священника, который к тому же отличался праведностью, красноречием и пользовался в силу своей рассудительности уважением прихожан.

Ицхак Назри был арестован гестапо и доставлен в концентрационный лагерь Берген-Бельзен. Теперь следовало подобрать ему необходимых апостолов. По мнению Эйхмана, апостолы должны были соответствовать типажам, радостная весть о которых дошла до ХХ века.

– Зачем вам нужен этот театр? – поморщился Гиммлер, выслушав Эйхмана. Выслушав и поняв подчиненного, он, наконец, расслабился. – Не понимаю. Если устали, прокатитесь в Бабельсберг. Геббельс всегда отдыхает там, когда устает от работы. Только не уподобляйтесь Геббельсу, не трогайте жену Макса Шмеллинга, все-таки чемпион мира по боксу!

Эйхман настаивал.

Гиммлер некоторое время смотрел на него.

– Зигмунд Фрейд сказал бы, что из вас так и прет мужское начало, – наконец заметил рейхсфюрер. – Крест – своего рода фаллический символ, вам мало стереть еврейский народ с лица земли, вам обязательно хочется напялить его на х…!

– Я говорил о спасении их душ, – возразил Эйхман.

– Не надо, – поморщился рейхсфюрер. – Вот этого не надо. Национал-социализм – это прежде всего сопротивление гнилым христианским догмам, которые лишают мир борьбы и тем высасывают из него все жизненные соки. Лучше уж скажите, что вам хочется позабавиться, Эйхман! Что ж – я не возражаю. Своим великим трудом на рейх вы заслужили это право.

Генрих Гиммлер был человеком интеллигентным и получил достаточное образование. Он прекрасно понимал, что человечество проживает не на внутренней поверхности земного шара и Млечный Путь не отделен от Земли коркой вечного льда. Однако в теории об Ариях было нечто безумное и героичное, и Генрих Гиммлер оставлял за человеком право верить в то, во что ему хотелось бы верить. Сам он воспитывался в глубоко верующей семье и, взбунтовавшись против отца, оставил церковь, но открыто порвать с ней решился только после смерти родителя. Борьба против деспотичных установок отца настроила Генриха Гиммлера на терпимое отношение к другим.

Если доктор Гербигер в свое время хотел видеть себя пророком и последним физиком Земли, то почему бы и не позволить малую причуду бородатому любимцу фюрера, немного похожему на Бога с живописных полотен средневековых художников? Гербигер имел на то право.

Да и сам Гиммлер с удовольствием отдал дань искрометной и заманчивой игре в средневековье, когда приказал построить в Вевельсбурге замок для истинных властителей Земли, замок, в котором двенадцать обергруппенфюреров восседают вокруг стола, рука об руку с рейхсфюрером, этакие рыцари круглого стола Камелота? В замке было предусмотрено все для удобства повелителей, даже предусмотрен погребальный зал с маленьким крематорием, в котором предполагалось сжечь тело умершего группенфюрера после прощания с павшим товарищем. Гиммлер всегда с большим удовольствием вспоминал свою маленькую романтическую задумку и даже дважды посылал экспедиции в Малую Азию и Египет, чтобы найти Грааль и украсить им стол Властителей. Игра, но романтическая и чертовски привлекательная игра! Можно ли было упрекать за это рейхсфюрера?

Никто же не осуждает толстого Германа, который в своем замке, расположенном в окрестностях Кеннингсберга, переодевается в белое одеяние римского патриция и из лука стреляет ручных оленей, которых специально прикармливают для него егеря.

У каждого есть свой пунктик. Гесс обожал порнографические журналы, с помощью которых давал волю своему воображению. Геббельс, напротив, увлекался актрисочками. Юлиус Штрейхер обожал молоденьких мальчиков, и рейхсфюрер знал, как ночью этому грязному животному, которого он не уважал, но в котором нуждался рейх, привозили молоденьких симпатичных еврейчиков. Но никто ведь не обвинял его в осквернении арийской крови!

Но если каждый человек имеет свой пунктик, то почему бы его не иметь исполнительному и добросовестному Эйхману, не раз доказавшему делом свою полезность рейху?

Гиммлер был прагматиком. Он великолепно понимал, что любого рода сублимация прежде всего способствует адаптации человеческого организма в непривычных условиях. Если человек организовывает смерть, ему лучше всего отождествлять себя с нею. Ничего страшного не было в том, что Эйхман присваивал себе божественные функции, это не страшно, воображая себя демиургом мира, Эйхман не претендовал на роль его властителя.

– Значит, ливанский кедр? – усмехнулся рейхсфюрер.

– Конечно же кедр, господин рейхсфюрер, – Адольф Эйхман крепко сжал ладони, и на губах его появилась фанатичная складка. – Обязательно кедр! Только кедр!

В нынешней исторической схватке каждый еврей является нашим врагом независимо от того, прозябает ли он в гетто, влачит ли существование в Берлине и Гамбурге или призывает к войне в Нью-Йорке. Разве евреи – тоже люди? Тогда то же самое можно сказать и о грабителях, об убийцах, о растлителях детей, сутенерах. Евреи – паразитирующая раса, произрастающая, как гнилостная плесень, на культуре здоровых народов. Против нее существует только одно средство – отсечь ее и выбросить. Уместна только не знающая жалости холодная жестокость! То, что еврей еще живет среди нас, не служит доказательством, что он так же относится к нам. Точно так же блоха не становится домашним животным только оттого, что живет в доме.

Йозеф Геббельс