Читать книгу Мрак тени смертной - Сергей Синякин - Страница 8

Мрак тени смертной
Глава шестая
Начинка для Голгофы

Оглавление

Он был худ, рыжеволос и бородат.

В редкие свободные минуты он углублялся в себя, думал о чем-то и улыбался своим мыслям. Даже придирки конвоиров, которые после гибели вахмистра Бекста стали более сдержанными в своих поступках и желаниях, даже их злые окрики не могли вывести этого странного человека из состояния внутреннего равновесия. Спокойствие и сдержанность – вот стороны монеты, которую он постоянно держал в кармане своей души.

Азеф наблюдал за ним со стороны.

Человеку было немногим более тридцати, он не отличался особой властностью, но, странное дело, люди прислушивались к его спокойному негромкому голосу, когда вечерами он начинал говорить, в бараке, где беспокойными волнами ходил людской гомон, наступала внимательная тишина.

– Сказано было, – сказал этот странный человек, присаживаясь среди других и нервно потирая длинные сухие пальцы, которые, казалось, жили отдельной самостоятельной жизнью. – Остерегайтесь людей: ибо они будут отдавать вас в судилища, и в синагогах своих будут бить вас и поведут вас к правителям и царям…

– Не в судилища они нас отдают! – зло сказал невысокий черноволосый крепыш, ртутно-подвижный, он не мог оставаться на месте и все мерил пространство от грубых нар со скудными человеческими пожитками до зарешеченного окна, из которого влажными глазами звезд смотрели тоскливые небеса. – Они нас без суда и следствия убивают, детей, сволочи, не щадят. Нужны мы их правителям, как же! Слышали, что они поют? Сегодня им принадлежит Германия, завтра будет принадлежать весь мир! Чем покорнее мы ждем смерти, тем быстрее она нас настигнет и тем злее будет. Подставь им щеку, они тебе голову снесут!

Рыжеволосый человек поднял на него внимательный взгляд.

– Успокойся, Андрей, – сказал он. – Это предопределено, люди уходят, а народ пребывает в вечности.

– А я не хочу уходить! Не время еще уходить, – возразил крепыш. – И потом, если уходят люди, не значит ли это, что скудеет народ, который эти люди составляют? Что останется от народа, если станут сжигать на кострах его представителей?

– В нашей ситуации можно сделать лишь одно, – мягко возразил собеседник. – Мы должны молиться и верить в небесную справедливость.

– Мы должны запасаться ножами и заточками, – возразил черноволосый противник непротивления злу. – Если каждый из нас унесет с собой жизнь врага, то наступит время, когда и им будет несладко. А главное – надо думать, как бежать отсюда!

Азеф подмечал многое. Андрей Дитрикс и Симон Ленц, евреи из Мюнхена, сделали нечто вроде заточенных пик и самодельное оружие свое прятали в тайнике, устроенном в туалете. Левий Бенцион использовал время для изучения территории лагеря и прикидывал, нельзя ли сделать подкоп для побега. Иаков Алферн собирался умереть не в одиночку, он надеялся прихватить с собой в ад кого-нибудь из немцев, все равно кого, лишь бы оказался поближе к нему в день казни.

Азеф добросовестно докладывал фон Пилладу о своих наблюдениях. К его удивлению, фон Пиллада не интересовало оружие, подкопу и мыслям о побеге он вообще не уделил внимания, как и желанию Алферна уйти из жизни не одному. Более внимательно он выслушивал то, что Азеф рассказывал о проповеднике из барака. Он заставлял Евно вспоминать детали, дословно воспроизводить сказанное и даже записывал все это на странный громоздкий аппарат с двумя катушками, на которых вращалась тонкая коричневая лента.

– Странно, – сказал Азеф, когда они в очередной раз закончили свою работу. – Вы обращаете внимание на смиренного дурака и совсем не опасаетесь тех, кто может представить реальную угрозу.

Фон Пиллад засмеялся, убирая в шкаф свой громоздкий записывающий агрегат.

– В этом мы не одиноки, – сказал он. – Нам есть с кого брать пример!

Он наклонился за столом, роясь в его тумбе, и выпрямился, держа в руках человеческий череп.

– Знаешь, чей это череп?

Азеф равнодушно посмотрел на человеческий череп в руках штурмфюрера. Когда-то высокая лобная кость черепа скрывала человеческий мозг, в котором бушевали страсти, любовные устремления и ненависть, радости, боли и несомненные обиды. Обиды прошли. Осталась бело-розовая, еще не пожелтевшая от времени кость, темные впадины на месте бывших глаз сохраняли укоризненное выражение, отсутствующий нос навевал мысли о люэсе, а испорченные зубы черепа напоминали о том, что человек жил бурной жизнью, полной излишеств и столкновений.

– А какая разница? – спросил он.

– Действительно, – фон Пиллад аккуратно поставил череп на стол.

Сев на свой стул, он некоторое время вглядывался в пустые глазницы.

– Разницы нет, но я скажу, что этот человек был первым посетителем нашего исправительно-трудового лагеря. Его звали Адам Лейбович, не знал такого?

– Не знал, – сказал Азеф. – А вы коллекционируете черепа?

– Разве я похож на некрофила? – удивился фон Пиллад. – Нет, я не собираю черепов, но этому… Этому предстоит особенная судьба. Ведь он некто, вроде прародителя.

Азеф поднял глаза на немца.

– Ты знаешь, Раскин, у человечества особое отношение к черепам, – сказал фон Пиллад. – Кажется, это скифы из черепов побежденных князей делали чаши для вина? Украшали их золотом и драгоценными камнями, и это считалось… как это будет по-русски?

– Откуда мне знать? – огонек интереса в глазах Азефа вновь погас. – Мне не доводилось пить из черепов.

Фон Пиллад погрозил пальцем.

– Раскин умаляет себя, – сказал он. – Конечно, ты не русский князь, но и в жизни Азефа были торжественные дни.

Азеф покачал головой.

– А вы знаете, что в свое время могилу Николая Васильевича Гоголя разрыли для того, чтобы забрать его череп, – криво улыбаясь, спросил он.

– Гоголь? – немец недоуменно вздернул глаза. – Я не понял. Гоголь есть русская птица, так?

– Это для вас Гоголь – птица, – вздохнул Азеф. – А для тех, кто жил в России, Гоголь – великий русский писатель.

– О-о, Гоголь! – немец радостно закивал головой. – Нотш перед Рождеством! Да, я знаю, знаю, доцент Беккер рассказывал нам об этом мистическом авторе России. Но он умер давно?

– Да, – Азеф жадно смотрел в окно. – Господин шарфюрер, для чего вы заставили меня работать на вас? Неужели для того, чтобы я рассказывал вам о мелких грехах заключенных, которых вы вскоре ликвидируете?

– Ты – молодец, – сообщил штурмфюрер. – Ты смотришь в корень, Раскин. А у тебя не возникает мыслей по поводу того, для чего ты нужен? В конце концов, не из-за каждого расстреливают без суда и следствия немецкого солдата, вся вина которого заключалась в том, что он дал волю чувствам!

– Я теряюсь в догадках, господин штурмфюрер, – сказал Азеф.

– Прекрасно! – воскликнул фон Пиллад. – Догадки позволяют совершенствовать свой разум. Хотя современная наука не считает еврея мыслящим существом, мне кажется, что на тебя наложила свой отпечаток Россия. У тебя есть… – он пощелкал пальцами, – сообразительность. Продолжай ломать голову дальше. В мире нет ничего необъяснимого, он материален, а потому рано или поздно, но все разъясниться. Мне хочется, чтобы ты нашел ответ сам. Твой выбор должен быть осознанным. Скажи, Раскин, какое качество своей натуры ты считаешь основополагающим? Каков краеугольный камень заложен в основание твоей души?

Хороший вопрос задал штурмфюрер.

Что было главным в характере Азефа? Природная изворотливость? Ненависть к той и другой стороне человека, стоящего на терминаторе – сумеречной полоске между добром и злом?

Удивительное дело, но понятия добра и зла менялись в зависимости от взгляда, которого придерживалась исповедующая эти понятия сторона. Проповедуя терроризм, эсеры резко выступали против применения смертной казни к пойманным революционерам. Царские сатрапы, проводя подлую политику в отношении своего народа, были против того, чтобы народ в них за это стрелял и метал бомбы. Человек, оказавшийся в терминаторе, противостоял и тем и другим. Проводя теракты, он мстил одной стороне, но, выдавая участников этих актов, поступал не менее справедливо по отношению к другой. Может быть, главным была именно обособленность позиции? Или главным было то, что он относился к происходящему, как к игре? По сути своей человеческая жизнь напоминает театр, в котором каждый играет предопределенную ему роль. Понятия этики и морали условны, они зависят от ценностей, которым поклоняется общество. Именно поэтому Азеф не воспринимал тех, кто считал стыд вечной категорией, существующей в мире независимо от природы. Мир блефовал, у него на руках была слабая карта. Почему должен был открывать карты Азеф?

– Я не задумывался об этом, – сказал Евно. – Мир был жесток, и я просто пытался в нем выжить.

– И это тебе едва не удалось, – без усмешки сказал немец. – Старайся, Раскин, у тебя еще остается шанс умереть от старости.

Он посидел, постукивая сухими длинными пальцами с ухоженными ногтями по черепной кости.

– Как там, у Шекспира? – спросил он. – Бедный Йорик… Когда-то он носил меня на своих плечах…

– Довольно вольное переложение Шекспира, – криво усмехнулся Евно Азеф.

– Дело не в словах этого англосакса, – отмахнулся штурмфюрер. – Придумать Гамлету монолог он мог бы и поумнее. Древние источники говорят, что Голгофа скрывает в своих недрах череп первого человека – Адама Кадмона. Христианский Бог принял страдание там, где был зарыт первородный грех. Тебе не кажется, что Бог слишком склонен к эффектам? Но если мы это прощаем Ему, то почему не быть немножечко позером человеку, ведь это простительно, человек – всего лишь плохая копия своего всемогущего создателя. Верно?

– Не знаю, – сказал Азеф. – Я не успеваю бежать за вашей мыслью, господин штурмфюрер! Философия – плохое занятие для голодного человека, еще опыт Греции и Рима учит нас, что философствовать хорошо на полный желудок, философствовать натощак – просто опасно.

– Да, да, – согласно кивнул фон Пиллад. – Я сам должен был подумать об этом. Сейчас тебе принесут поесть.

Он позвонил.

Высокий темнолицый и оттого кажущийся хмурым рядовой эсэсовец выслушал приказ штурмфюрера и принес судки, в котором еще дымились горячие блюда. Азеф с некоторой опаской принялся за еду. После каждой ложки супа он застывал и прислушивался к своему организму, который на внезапную сытность мог отреагировать своеобразно.

Однако – обошлось.

– Знаешь, Раскин, – сказал штурмфюрер, с брезгливым любопытством наблюдавший за тем, как жадно поглощает еду Азеф. – Меня всегда поражало лицемерие христианских художников. Если они рисовали путь на Голгофу, то Иисус Христос у них всегда сгибается под тяжестью креста. А ведь в Евангелии точно указывается, что крест нес Симон Киренеянин. И Матфей пишет о том, и Марк… Зачем же лицемерить, тем более что висеть на кресте под жарким пустынным солнцем не самое сладкое занятие?!

– Не знаю, – устало сказал Азеф. Закончив поглощать пищу, он сразу осоловел. Мысли его стали ленивыми и тягучими, сейчас даже неожиданная угроза смертью не могла бы встряхнуть достаточным образом душу, уставшую от внезапно навалившейся сытости.

– А ты говорил, что философствовать хорошо на полный желудок, несколько разочарованно сказал штурмфюрер фон Пиллад. – Ладно, Раскин, иди в барак и попытайся подумать над тем, что я тебе сказал сегодня.

– Над чем именно? – поинтересовался Азеф. – Над лицемерием художников? Над монологом Гамлета? Или о фундаменте, на котором стоит человеческая душа?

Штурмфюрер внимательно посмотрел на него.

– Я вижу, что сытость – это обязательное условие для сарказма, – сказал он. – Но в твоей ситуации он неуместен. Подумай над тем, что скрывают толщи Голгофы. Суть пирога именно в начинке, Раскин. Именно в начинке.


Мученичество Богочеловека и искупление мира через Его кровь было существенной частью многих религий. Восточно-индийский эквивалент Христа – это бессмертный Кришна, который, сидя в лесу, играет на флейте и чарует своей музыкой зверей и птиц. Считается, что этот боговдохновенный Спаситель человечества был распят на дереве его врагами, но при этом были приняты все меры для того, чтобы скрыть произошедшее. Материальная смертная плоть Спасителя исчезла, обретая небесное жилище, и дерево, на котором висело тело, вдруг покрылось красными цветами, распространяющими тончайший аромат. По другой версии, Кришна был привязан к крестообразному дереву и только после этого убит стрелами.

В книге Мура «Индусский пантеон» есть картина, на которой изображен Кришна, руки и ноги которого пронзены гвоздями.

На знаменах римских легионов, оккупировавших Малую Азию, были изображения распятого на кресте человека.

История тайных учений, том 2

Мрак тени смертной

Подняться наверх