Читать книгу Rusкая чурка - Сергей Соколкин - Страница 7

После шумного, душного, почти без единого дерева, проспекта, попав во двор этого большого каменного, с эркерами и лепными фасадами, дома, девчонки в первые секунды почувствовали себя в раю или, по крайней мере, в хорошо поливаемой и аккуратно ухаживаемой клумбе. Дом по форме представлял собой квадрат, если смотреть сверху, и четыре отдельные его части исполняли роль бордюров, а деревья, практически загораживающие пустое, без единого облачка, небо, казались снизу огромными цветами или неведомыми сказочными растениями… Девушки цокали своими каблучками в густой тени, наслаждаясь ласковой прохладой и необъяснимой тишиной. Стало даже слышно, как поют невидимые глазу птички, невесть как и откуда залетевшие почти в центр этой грохочущей пыльной каменной Москвы.

Розочка, уверенно миновав детскую площадку, выключенный фонтан и хоккейный корт, с несколькими бегающими по нему и пинающими пятнистый, уставший мяч ребятишками, направилась к четырнадцатому подъезду и набрала записанный на бумажке номер. Раздался приятный мужской голос, домофон запикал, и дверь открылась. Ленивая пожилая консьержка, нехотя повернув в их сторону голову и отложив газету, два раза переспросила, к кому они идут, и, поправив очки, снова уставилась в белый бумажный лист. Новенький лифт, с аккуратным шумом (словно для отчета) захлопнув двери, быстро доставил их на шестой этаж. Пока кабина поднималась по сетчатому прозрачному стволу шахты, девушки деловито и с пристрастием осмотрели друг дружку с ног до головы и обратно. Потом каждая – себя персонально сразу в трех лифтовых зеркалах одновременно, расположенных так, словно эта кабина раньше была vip-каморкой в дорогой сауне для озабоченных клиентов. Не сговариваясь, одернули Алина плащ, а Розочка легкую куртку и юбку, неторопливо проведя ладонями по бедрам и лобку, потом под грудью (словно готовили себя к секс-закланию). В заключение встряхнули волосами… и стали готовы к балу в доме Ростовых.

Роза уверенно, как бывавшая здесь уже много раз, нажала кнопку звонка семьсот семьдесят седьмой квартиры. Через секунду щелкнул замок, дверь открылась, и улыбающийся продюсер (для нас он просто Саша) пригласил девчонок войти внутрь.

Это была небольшая, уютная, предназначенная ориентировочно для молодоженов двухкомнатная квартира со смежными комнатами, балконом, большим холлом, огромной ванной комнатой и очень маленькой кухней. В кухне, правда, был мусоропровод, занимавший треть площади.

– Привет, привет, Саша, знакомься, это Алина. Алина, это тот самый Саша, прошу любить и жаловать. Но главное, любить… – весело то ли намекала, то ли констатировала то ли расчетливая, то ли просто не очень умная, но оттого не менее привлекательная Розочка…

– Проходите, девчонки, раздевайтесь… – гостеприимным голосом начал Саша с профессиональным интересом, не лишенным, разумеется, и чисто мужской окраски, разглядывая новую, показавшуюся ему чересчур скромной и немножко диковатой, как лесная козочка, девушку. Вначале хотел сказать «серна», но «серну» он никогда не видел, а правду надо беречь! – Нет, нет, обувь не снимайте, можете вот о тряпку вытереть… Раздевайтесь, проходите.

– Как, сразу раздеваться, может, хотя бы чайку с дорожки попьем? – приподняв край юбки и засветив кружевной верх гладкого телесного цвета чулка, веселилась Розочка.

Неторопливо скинула легкую голубую курточку и на правах уже бывавшей здесь ранее, подав Алине черную пластмассовую вешалку, забрала у нее и повесила в раздвижной шкаф ее белый роскошный, выразительно подчеркивающий фигуру плащ.

– А чай получишь, если понравишься и оправдаешь ожидания и надежды взыскательной публики, – включился в опасную игру Саша.

– Я да не понравлюсь?! Мы да не понравимся?! Ну-ка, Алиночка, повернись кругом, встань к двери передом, к продюсеру задом… И, как в известном анекдоте, нэмножько накланис… – совсем уже вошла в раж Роза.

– Ладно, ладно, сдаюсь, верю, не разводи здесь порнуху… Я ведь не только продюсер, но и мужчина, кстати, – примирительно заулыбался Саша. – Проходите, сейчас чай поставлю. Или кофе будете?

– Из кофе и чая мы выбираем коньяк и виски, а из всех частей тела… ха-ха-ха, – не унималась Розочка и, повернувшись к Саше, передала ему белый пакет с продолговатой коробкой с виски «Блэк лейбл». И с загадочной улыбкой повлекла Алину в сторону ванной комнаты, весело бросив: – Ты не возражаешь, Саш, если за знакомство… ну, чтоб легче общаться было в первый раз? А пока девочкам надо попудрить носики…

– Да нет, конечно, пудрите что угодно, только не мозги. И не мне. Хорошо? И вообще, успокойся, я что-то тебя не узнаю, – строгим тоном начальника-продюсера как-то не очень убедительно произнес Александр.

– Ну, конечно, милый, как скажешь, – вдруг внезапно наигранно переходя к интимному панибратству, томно прошептала Розочка, смотря на Сашу своими пустыми-препустыми и от этого, как заметил поэт, удивительно прекрасными глазами.

Саше было даже приятно, что Розочка потащила Алину в ванную. Показывать. Это была гордость квартиры, она и ему самому очень нравилась. Ведь он сам ее планировал, сам снес стенку, разделявшую ванную с туалетом, убрал маленький, соединявший их коридорчик. Она была отделана светлой, двух тонов, испанской плиткой. Из гипсокартона рабочие под бдительным руководством Саши соорудили трехуровневый потолок, нашпиговав его красивыми золотыми встроенными подсветками. В дальнем левом углу стояла большая гидромассажная ванна, напротив нее «мойдодыр» с большим зеркалом и тумбой. Остальные предметы мы оставим без внимания, по крайней мере до того момента, пока не приспичит или в них не возникнет другая физиологическая потребность.

Саша пошел на кухню, нашел в холодильнике яблоки, два апельсина, шоколадку «Аленка», которая всегда живо напоминала ему о счастливом советском детстве, нарезал сырокопченой колбасы и немного найденного «чуть ржавого» сыра. Нашлась и оставленная кем-то из гостей коробка конфет «Вдохновение». Упаковка берлинского печенья была вскрыта, но все печенюшки были целы и годились для застолья. Апельсиновый сок «Джей Севен» и бутылка минералки «Новотерская целебная» придали импровизированному столу совсем уж законченный (точнее, только начинающийся) вид. Ну, и еще мы промолчим о бутылке хорошего дагестанского коньяка «Россия», присланного Саше замечательным аварским поэтом Абдуллой Магомедовым, стихи которого он переводил на русский. А Абдулла, кстати, переводил Сашины стихи на аварский.

Из ванной доносились веселый шепот, переходящий в смех, томные Розочкины вздохи и бесстрастный плеск воды. Через пять минут девушки появились – веселые, сильные, румяные, как сказали бы раньше, наполняя комнату запахом французских духов и свежестью молодого женского, уверенного в своей правоте тела.

– Ну вот и мы. Это та самая Алина, о которой я столько раз тебе рассказывала… Поет, танцует, делает все, что нужно для дела… Ну, и для тела, разумеется…

– Ты что, подруга, охренела? – возмутилась Алина.

Как же все-таки яркие эмоции – боль, ярость, возмущение – украшают красивых женщин! Как будто меняются настройки дисплея – яркость, резкость, контрастность. Хорошенькая Алина, с румянцем возмущения на лице, сбившейся на глаза челкой, ставшими более яркими и как-то даже более прорисованными глазами, чувственными, словно обведенными ярко-красным фломастером подрагивающими губами, произвела на Сашу визуальное впечатление. Он торопливо сморгнул это наваждение. Девушка как девушка. Пришла устраиваться на работу… Да и Роза поняла, что немного перегнула, переафишировала подругу.

– Все нормально, Алина… Саша, а где у нас бокалы? – двусмысленно улыбаясь, заливалась расхозяйничавшаяся Розочка.

– Где всегда. Вот на полке. Ну, рассказывайте Алина. А то я до этой вашей обиженной реплики еще даже вашего голоса не слышал. А как же вы будете петь, если у вас голоса почти нет? – начал шутить и брать наконец-то инициативу в свои руки Саша. – А ты, Роза, не суетись, сядь. Про тебя я все более-менее знаю.

– Что ты про меня знаешь? – как бы обидевшись, не унималась старающаяся тянуть на себя одеяло, не очень скромная по жизни Роза.

– Что ты так много болтаешь, что некоторые люди не могут даже слова сказать. Мы тебя сейчас на балкон выставим – для охлаждения. И еще свяжем – для получения нами эстетического, а тобой физиологического удовольствия.

– Может, тебя там комары покусают, – радостно отомстила подруге Алина.

– А мужчин там нет? Ну, тогда сами меня разденьте и отшлепайте по попке, пожалуйста. Говорят, есть такая терапия в Таиланде вроде… От порки человек испытывает удовольствие большее, чем от секса. Если уж поговорить не даете, то хотя бы приласкайте… Ну, выпорите меня! Выпорите! Я готова… Не хотите… Ну, я тогда пошла курить, милый, – примирительно зашептало-защебетало не умеющее обижаться, перевозбужденное создание.

– Но только вначале, прежде чем оставить вас вдвоем, я хочу выпить. Налейте бедной, изнасилованной жестокой волей тирана-продюсера совсем молоденькой женщине. Что мне еще остается? Только вздыхать и подчиняться… – закончила Розочка под примирительное журчание струйки «Блэк лэйбла» в ее невысоком широком стакане.

– А вы не многовато налили? – скорее для приличия или для поддержания разговора поинтересовалась Алина.

– «Ты что, краев не видишь?!» – любимая фраза нашего продюсера. К тому же за знакомство и за любовь надо пить полной чашей. Мужчины пьют стоя, женщины до дна, – радостно чокаясь и тут же осушая бокал, пыталась еще и говорить Розочка.

– А ты лежа и на дне! Аминь. Будем считать это тостом. За нас с вами и …хрен с ними, – с колкой улыбкой проговорила малоразговорчивая сегодня Алина и залпом, не морщась, опрокинула в себя полный бокал виски.

Щеки ее мгновенно начали розоветь, в глаза вернулись покинувшие их было веселые чертики, губки, словно их подкачали велосипедным насосом, надулись, напряглись и приняли обычную форму здорового и ненасытного поцелуя.

– Ну, тост не особо элегантный. Я слышал и поизощреннее. А второй тост обычно за женщин. Это, правда, у мужиков… А у девушек так же?

– Ты что, в детском саду, где ты тут девушек увидел, – почти оскорбилась прибежавшая с балкона с пустым бокалом и дымящейся сигаретой аппетитная Розочка.

– Ну-ка, кыш отсюда, квартиру провоняешь, давай бокал и иди. Я тебе туда принесу, – отбирая бокал у несопротивляющейся Розочки и наливая туда и в две других емкости золотистый напиток, громко приказал Александр.

Он отнес бокал Розе на балкон, но она тут же вернулась вместе с ним и с Сашей, заявив, что соскучилась по людям и больше курить не хочет.

– Предлагаю тост за Алину, потенциальное новое лицо в нашем многоликом коллективе… – Глынин поднял свой пузатый стакан.

– И не только многоликом, но и многожо… – потянулась чокаться уже немного забалдевшая Розочка.

– Да угомонись же ты, достала, сколько можно? – грубо перебил ее продюсер и продолжил: – За вас, Алина, за тебя! На «ты» можно? Так легче общаться…

Алина кивнула, заулыбалась. Бокалы, столкнувшись, издали глухой короткий звук. Тык. И все. Вот все и друзья… Потом были еще тосты – за Сашу, за группу, даже за бестактную Розочку. Потом в ход пошла уже бутылка коньяка. Даже Саша почувствовал легкое опьянение… Девчонки держались, только раскраснелись, и глаза стали блестеть так, словно спиртное они заливали туда, а не вовнутрь.

– Алина, Роза говорила, что ты хорошо поешь, что была в группе. Расскажи об этом, почему ушла, что случилось. Ты петь-то не разучилась?

– Можно, я потом расскажу об этом? Сейчас не могу… А пою я дома постоянно, в караоке хожу…

– Она там звезда, ее уже в некоторые бары бесплатно пускают, чтобы пела там и мужчинок своим пением заводила. А когда они заводятся, то легко на бабки разводятся, – с легким хохотком вставила уже поплывшая Розочка.

– Так ты у нас сиреной работаешь…

– Ага, автомобильной, сейчас на таком автомобиле прикатила, – по-булгаковски сострила Роза, – да еще с шофером богатеньким…

– А сейчас что-нибудь спеть можешь, без музыки, а капелла? И желательно на русском языке. На английском, как говорится, любой дурак споет… Что-нибудь близкое к тому, что делаем мы. Попсу какую-нибудь…

Саша не успел закончить фразу, как Алина встала и хорошо поставленным голосом запела знакомую не только ему одному песню…

Зазвучала песня «Три астры белых, или Черно-белая печаль». Алина пела сильным, почти оперным голосом. У нее было красивое грудное, достаточно низкое меццо-сопрано с восточным тембром… Саша подумал, что такое исполнение могла бы оценить даже крайне самолюбивая Лора Долинина.

– Алина, тебе ведь не пятьдесят с лишним, как Лоре, подвигаться-то можешь? Представь, что ты на сцене, а мы зрители…

Алина начала медленно двигаться на одном месте, виляя в такт песне бедрами, двигая локтями, подражая Долининой. И вдруг, улыбнувшись и озорно сверкнув газами, отступила на шаг, к окну, и, резко нагнувшись, распрямилась, взмахнув руками, отклонилась в сторону, как байкер на вираже. Потом выпрямилась и, задрав выше талии платье, обнажив стройные, красивые ноги и красные кружевные трусики, резко бросила почти вертикальный батман сначала левой, а потом и правой ногой, что, конечно, совсем не подходило к этой песне. Но смотрелось очень эффектно. Она металась по комнате, размахивая руками и задирая к самому потолку ноги, и при этом из ее луженой глотки еще продолжали извлекаться какие-то ноты и почти членораздельные звуки. Она падала на колени, вскакивала, делала мостик, садилась на шпагат. Песня уже давно закончилась, и Саша, манипулируя серебряным пультом, включил громкость на телевизоре, бесшумно сопровождавшем их странное застолье. Перещелкнул на какой-то музыкальный канал, передающий в данный момент активные западные хиты, что, конечно, более соответствовало тем резким, спортивным движениям, которые демонстрировала Алина. Она начала понемногу задыхаться. В конце концов ее влажное скомканное платье полетело в дальний угол комнаты, и взглядам зрителей предстала оголившаяся красивая грудь. Розочка, не выдержав, вскочила тоже и стала помогать, подыгрывать Алине. Двигала бедрами, выгибала спину, наклонившись, пыталась достать носок вытянутой ноги. Получалось это у нее значительно хуже, чем у подруги, но сама фигура молодой красивой женщины, участвующей в композиции, значительно усиливала визуальный эффект. Приподняв юбку, Роза сделала несколько широких, достаточно плавных, но быстрых шагов. А Алина успевала, сгруппировавшись перед каждым шагом, нырнуть между ног Розы, встать и, опять группируясь, проскочить между медленно двигающихся ног подруги. Девчонки практически точно скопировали один из элементов концертной программы одной известной западной группы.

В конце концов Саше стало жалко девчонок, особенно запыхавшуюся Алину, танцующую без остановки не менее тридцати – сорока минут (даже профессиональные танцовщицы на концертах периодически имеют возможность отдыхать между номерами).

– Ладно, девчонки, хватит, садитесь, отдохните. Ты молодчина, Алина!

– А я, – обиженно надулась Розочка, – я так старалась…

– Ты тоже молодец, но между старанием и мастерством, как говорят в Одессе, две большие разницы. И я сейчас не о тебе говорю. Помолчи. Вот, Алина, послушай, пока вы будете отдыхать, несколько наших песен…

Саша встал и, найдя на дисплее нужную папку, открыл ее и нажал кнопку на клавиатуре компа. Раздалась веселая жизнерадостная песня. Девчонки заулыбались, заерзали, словно захотели пуститься в разгульный пляс. Потом полилась томная медленная музыка, Розочка тут же прошептала, что это ее любимый трек. Одна мелодия сменяла другую, веселая песня чередовалась с грустной. Саша внимательно разглядывал почти обнаженную, но, похоже, не обращавшую на это внимание девушку.

«Как она внимательно слушает, – думал он, – как потрясающе, как чувственно блестят глаза. А фигура… Длинная, упругая, волнующаая. Какая-то есть в ней скрытая сила, мощь, злость даже какая-то творческая. Она больше молчит, но как выгодно отличается от этой томной болтливой дурочки Розы…» Наконец, где-то после шестой-седьмой песни, Саша, сказав, что хватит, все и так должно быть понятно, остановил музыку и с тихой улыбкой сел напротив очень внимательно слушавшей Алины:

– Вот такие у нас песни, Алиночка… Ну что, давай поговорим. Двигаешься ты просто потрясающе… Что касается пения, сходим с тобой на днях на студию Володи Косиновского, мы там все наши песни писали. Послушаем тебя в студийных условиях, с музыкой. Наш саунд-продюсер будет. Толик Зубилкин. Он же наш композитор. Побольше меня в музыке и в пении понимает… Кстати, многим исполнителям отечественным пишет. Хороший парень, мой друг, только ворует много, берет чужую мелодию и делает из нее свою, но все молчат, всех всё устраивает. Правда, со мной у него это не проходит, пишет оригинальные вещи. Кроме «Размножайся», правда… Она сильно похожа на кое-что… «Чумбу-Чмумбу»… Ну, с классиком советской эстрады я договорился, заплатил и вставил его в титры как второго композитора. Любит старик деньги… Получился суперхит, дурацкое слово. Но петь тебе его придется….

– Так я что, могу считать, что подошла вам? – Алина сдула с лица налипшие волосы и поудобней, уже как-то поуверенней уселась в кресле, даже не думая прикрыть свою очаровательную наготу.

– Думаю, что да… Буду с тобой откровенным, Роза не ошиблась, я давно искал такую темпераментную… такого ярко выраженного лидера, а не умирающего лебедя. Давно хотел сделать танцы с батманами, со шпагатами. Я хочу делать и делаю современные русские песни. И сопровождать их должны русские, но современные танцы, а не лубочная присядка Нади Дедкиной. Эти песни должны ребят, преданных в Сербии, брошенных по всему бывшему СССР, в Приднестровье, в Крыму энергией заряжать, поднимать их на бой. Показывать, что мы, русские-славяне, живы, и умирать не собираемся. И с нами не толстые, рыхлые, старые тетки, а молодые, сильные, живые девки. Не американские искусственные телки, которых можно только трахать, и лучше пластмассовыми вибраторами, а именно девки, живые горячие русские девки, вызывающие и высокие чувства, и обыкновенные мужские жгучие желания. А еще желание жить, любить, иметь детей. Поэтому у нас песни и о любви есть, и о высокой, и о плотской, ежедневной любви, если можно так сказать, и о России, и об армии… Да, мы выступаем полураздетыми, в военизированном стиле, почти как девы-воительницы, как русские амазонки. И пусть это не в русских православных традициях, но мы ведь работаем в определенном формате, по-другому до молодняка не достучишься. Да и где они сейчас – русские традиции и настоящее русское православие, может, по монастырям дальним спрятано, по пустынькам удаленным… В Москве его нет, особенно в верхах… с экранов начисто вытравлено… Посмотри, что эти попы, не имеющие никакого отношения к православию, вытворяют… Шикуют, жируют. Водкой торгуют… Еще это лобби голубое… Теперь еще и экуменистами стали. А все равно почему-то наши песни их всех раздражают! И попов, и чиновников, и журналистов. Вон как на них набросились… Рекламу нам в газетах делают, как либералам каким-нибудь… Демократия, твою мать, хоть в этом помогает… Был, правда, владыка Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский… Святой человек. И того умучили, убрали… – Глаза Глынина сузились, став жесткими и почти безжизненными, ноздри же, наоборот, активно начали раздуваться, словно ему не хватало воздуха, но он совладал с собой и продолжил: – Остальные всем этим бесам, видимо, не страшны… Но это я далеко забрался… Кто царствует на этой эстраде, в попсе, сама знаешь. Эстрада наша, как бы сказал один известный западный психотерапевт, имеет анально-рыночный характер. Все продается, и все через одно место… Все умные, все художественные вещи убраны, вытравлены с радио, с телевидения. Да и русских там почти нет. Поэтому и приходится начинать с таких вещей, как «Размножайся»… Плююсь, а делаю… На радио без таких песен не попадешь… Слава богу, девчонки это тоже все понимают, хоть и не разделяют полностью мою точку зрения… Разные поколения… Вам в головы столько дерьма разного вбили… Начиная с поколения-пепси… Это я так, примитивно объяснил… А еще, знаешь, если конкретно, возвращаясь к нашим баранам, мне понравилось, что, когда ты танцуешь, ты не думаешь о движениях… Точнее, думаешь, но не головой, а, как это помягче сказать… лобком, как говорят хореографы… Ну, и, что немаловажно для эстрады, ты красива, достаточно раскомплексована… Кстати, у тебя очень красивая грудь…

– Ой, простите, я и забыла, – прикрыв рукой грудь, не очень убедительно испугалась Алина, что вызвало улыбки и у Саши, и у Розы.

– Меня только один в связи с этим вопрос волнует, – замялся Саша, – вопрос надежности, верности и вменяемости. Совсем недавно группу создали, а уже шесть человек выгнать пришлось. Плюс дурака-директора, да еще этого голубка Семочку… Не изменишься ли ты через неделю-другую? Не сбежишь ли туда, где больше платят? Тем более что у нас пока не платят вообще, только за концерты. Да и концерты некому делать, директора-то нет. Не повиснешь ли на первом попавшемся олигархе?

– Я потом расскажу вам…

– Я же сказал, давай на «ты»!

– Расскажу тебе свою историю. Сейчас и в таком виде как-то не время и не место. Сейчас не могу! Знаете… то есть знаешь, мне группа очень нравится, не девочки, их можно и новых набрать, а песни, которые я сейчас слышала, концепция, что ли, как я ее вижу, подход к материалу. А что касается меня, поверь, я верная. И соображаю, что говорю. – Здесь Алина сделала довольно большую паузу, что-то поискала глазами на столе и, не найдя, продолжила: – Если дам слово, сдержу. Порву любого и любую… – посмотрела, желчно улыбнувшись, в Розочкину сторону, – но не подставлю. Себя подставлю, свою жопу подставлю, а группу и продюсера не подставлю. Знаю, что говорю! Ты можешь мне еще налить? – убрав руку от груди и взяв пустой стакан, с какой-то непонятной странной злостью попросила, опять встряхнув гривой пышных волос, Алина.

Коньяк, ласково журча, наполнил три пузатых стакана, и три нетвердых руки (две гладких и блестящих и одна немного волосатая, в часах) потянулись за ними. Стаканы оторвались от стола, взлетели в воздух. Опять глухой стук. Тук. Тук. Тук. Большие протяжные и маленькие жадные, спешащие глотки. Обжигающая теплота, растекающаяся по трем красивым жизнелюбивым телам. Хорошо, спокойно. Только как-то жарковато внутри.

Наступает изматывающая усталость. Все все сказали. Молчание. За окном уже стало совсем темно.

Первым очухивается Саша, встает, приоткрывает окно, впуская в комнату пронзительную прохладу весеннего вечера.

– Девчонки, может, кофе сделать, вы такие умницы, – ласково говорит и смотрит на улыбающихся девчонок хозяин квартиры.

– Да, да, давай, – хором говорят девчонки, разливая по стаканам темно-золотые остатки драгоценной жидкости.

– За вас, мои дорогие девки, – дрогнувшим, почти чужим голосом произносит почему-то растрогавшийся мужчина-продюсер и, ни с кем не чокаясь, отправляет последнее содержимое бутылки в охрипшее и запершившее вдруг горло.

Саша встал, стараясь не смотреть на красивую грудь Алины, улыбнулся в пустые-препустые, еще более очаровательные от выпитого глаза Розочки, уловив боковым зрением высунувшийся из под юбки кружевной край чулка, и быстрой нетвердой походкой отправился на кухню. Достал пакет с размолотым кофе, насыпал несколько ложек в турку, включил газ, зажег огонь. Залил в турку кипяток, помешал. Подумал об Алине, без сомнения, это находка… Кофе чуть не выкипел… Приподнял турку, подержал над огнем еще. Прислушался. За стеной полная тишина. Уснули они, что ли? Надо поспешить с кофе.

Разлил кофе в три небольших чашечки. Поставил на поднос. Достал сахар. Положил на поднос всю пачку. Вспомнил про ложечки. Печенье есть в комнате, его никто вроде не ел. Оставили к кофе. Взял поднос и пошел в комнату.

В большой освещенной зале никого нет. Дверь на балкон закрыта. В креслах еще теплые отпечатки тел. На журнальном столике две пустые бутылки, три стакана, фрукты.

Саша, расчистив место, ставит на стол поднос и автоматически идет в соседнюю, смежную комнату. В легком полумраке тепло, очень по-домашнему, приглушенно светит торшер. Большая двуспальная кровать расправлена, одеяло сброшено на пол. Белая простыня, повторяя изгибы двух томных, медленно двигающихся, дышащих тел, сбилась от левого края к центру и тоже медленно дышит и лениво ползет вверх-вправо. Два прекрасных, полностью обнаженных тела, затонированных загаром солярия и матовым освещением ночника, как бы нехотя извиваются на ложе любви, взявшись за руки, словно готовя себя к ритуальному жертвоприношению. Свет неяркой лампы играет, переливаясь, на лицах, гибких руках, выбритых блестящих лобках. Тени как узы то ложатся, то спадают с крепких, как марокканские апельсины, грудей, то ползут по вздрагивающим, немного влажным животам, то заползают между широко расставленных длинных, почему-то очень белых в полумраке ног.

– Сашенька, иди к нам. Я хочу тебя. Я твоя. – Туманное видение рассеял громкий, очень резкий, фальшивый голос Алины, приподнявшейся на одном локте и протягивающей к нему правую руку. При этом глаза ее блеснули так, словно в них развели костры все ведьмы, слетевшие с Лысой горы на ее гладковыбритый, поднимающийся в такт ее сладострастным словам лобок.

– Иди сюда, милый! – Медленно и плавно встав на колени, к нему потянулась, качнув своими большими грудями, Розочка.

Саша удивился сам себе: ни в душе, ни в теле не было ничего. Ни удивления, ни возбуждения… Наваждение исчезло. Жалость. Только жалость к этим двум, думающим, что зависят от него, очень молодым и очень красивым женщинам. Жалость и обида. Разве он такой? Разве он только такой?! Разве они только такие? Его прорвало:

– Вы что, бабы, охренели, что вы творите? Так нельзя! Мы же люди. Я же русский!.. Хоть бы крестики сняли… Мы же не животные… Вы такие красивые! Так нельзя… У меня жена дома… Нам еще работать вместе… – И немного отойдя, когда девчонки уже, вскочив, одевались, добавил: – Я же не шейх Саудовский, гарем иметь. Дуры вы, дуры…

Роза, одевшись первой и проскочив мимо него, сказала просто и кратко: «Придурок! Полный!» – и, уронив вешалку, стала торопливо, не попадая в рукава, надевать куртку. Алина одевалась неторопливо и молча. Проходя мимо Саши, остановилась, хотела взять его за руку, но передумала, замешкавшись, тихо сказала:

– Спасибо. – Потом добавила: – Прости меня!

И тихо вышла из квартиры вслед за Розочкой. Саша услышал голос Розочки, входящей в лифт, не разобрав сказанного, и короткий хлесткий ответ Алины:

– Заткнись, дура!

Он вышел на балкон в очень уже ощутимую прохладу. Видел, как девчонки молча вышли из подъезда и, не оборачиваясь в его сторону, направились в направлении Кутузовского проспекта.

По черному небу плыла уже яркая серпообразная луна. В Сашиной голове, как будто поставленное на постоянный повтор, без умолку крутилось глупое: «Серпом по яйцам, серпом по яйцам, серпом по яйцам…» Почему-то подумалось: «А хорошие они все-таки девчонки, глупые только». Вспомнил, что у него в коридоре, в заначке, в раздвижном шкафу есть непонятно как туда попавшая (он видел вчера) бутылка водки. Вот это по-настоящему повезло. «Домой, к жене, я сегодня уже не поеду, поздно, надо позвонить, предупредить ее, что остаюсь здесь», – подумал Саша и нетерпеливо пошел в коридор.

* * *

В районе обеда зазвонил молчавший до того мобильник. Голова немного зудела, но, на удивление, не болела. Торопливо вскочив на ноги, Саша схватил темно-серый, дрожащий мелкой дрожью приборчик, нажал кнопку:

– Да, слушаю…

В ответ тишина.

– Слушаю, говорите!

– Это Алина… Саша, еще раз прости меня, мне так стыдно… И еще раз огромное тебе спасибо. Я всю ночь сегодня проревела. Я еще не знаю пока, как жить… Опять себя женщиной почувствовала, человеком. Давно со мной никто так себя не вел… Прости, если можешь…

– Да брось ты, – пытался замять неловкость растерявшийся Саша.

– Нет, нет, я же все понимаю… И ты все понимаешь. То, что я говорила вчера, правда. Если я сказала, сделаю. Если ты после вчерашнего не передумал брать меня….

– Да нет, конечно не передумал.

– Тогда можешь рассчитывать на меня, как на себя. Порву любого. И сделаю все, что ты скажешь. Я верю тебе, особенно после вчерашнего… И еще, я бы хотела с тобой как-нибудь встретиться. Без Розы… Вдвоем. Поговорить… Кое-что рассказать… Ну там о себе, чтобы все тебе было понятно…

– Хорошо, встретимся как-нибудь в ближайшие дни, только определюсь с планами и решу кое-какие дела. А ты пока позвони Зубилкину договорись о прослушивании. Если смогу, тоже подъеду.

– Хорошо, спасибо. Буду ждать… Позвоню…

* * *

В студию Касиновского к Зубилкину Александр с Алиной не поехал – что-то его удержало. Хотелось выдержать паузу, подумать… Просто позвонил Толику и попросил его отслушать новую девочку, не посвящая его ни в какие подробности… Алине Зубилкин дал адрес и сказал, во сколько быть. Вечером Толик отзвонился и, с восторгом отзываясь о внешних данных Алины, сказал, что с ней придется попотеть:

– Надо переучивать, старик, у нее академическая оперная школа, а мы попсовики. Разными местами поют и по-разному рты открывают… Ну, ты все равно не поймешь разницу. Да тебе и не надо. Раз взял, будем работать… А девочка очень хорошая, мне понравилась… А можно…

– Нет, нельзя, ты же знаешь… Закон! Не гулять там, где работаешь, и не гадить, где живешь… К тому же она тебя на полголовы выше, это если без каблуков…

– Зато я талант! И еще очень обаятельный, – не унимался низенький, толстенький Толик.

– Лучше новые песни пиши, талант. И чтобы без заимствований… Оригинальные. Все, обнимаю. – Улыбающийся Саша выключил свой аппарат.

На следующий день Саша позвонил Алине и отправил ее на ежедневную репетицию в закрытый на почти вечный ремонт кинотеатр «Тверь», где он арендовал с двенадцати до трех часов дня небольшой гимнастический зал с полуразбитыми зеркалами. Находилось это помещение на задах большого шестисотместного кинозала. Там была даже небольшая комната для переодевания, которая, правда, все равно не закрывалась, так как не было двери как таковой. И понятно, что, как только мужики, арендующие другие комнаты, залы и зальчики, кто под студию, кто под склад, кто еще под что, узнали, что в гимнастическом зале репетируют красивые девочки, они стали ошибаться дверями и в самые неподходящие минуты и под самыми дурацкими предлогами заходить, заглядывать, вваливаться. Поодиночке и толпой. Причем заглядывали всегда с довольными и абсолютно идиотическими выражениями лиц. Саша даже бороться устал. И объяснял, и грозил, и умолял. Ему обещали, извинялись, и через полчаса все повторялось. Особенно дураки активизировались перед или сразу после репетиции, как раз когда девчонки, переодеваясь, снимали с себя нижнее белье. Ну, дурак он и есть дурак, для него голый зад иногда заменяет целый мир с его просторами, запахами, птичьим пением и человеческим общением. Особенно дурак среднестатистический, включая, естественно, понаехавшего. Тот еще и зад-то этот впервые вот так вот живьем видит. И готов за него жизнь отдать. И сто, нет… двенадцать баранов в придачу… Саша его отгоняет, а он бегает вокруг него с кухонным ножом и с криками: «Маё, прадай! Сикоко стоит? Калым везу, отдай тока». И дурака этого, включая, естественно, понаехавшего, все больше и больше… А оставшихся в родных пенатах, не сбежавших за кордон милых, очаровательных задов и задиков, все меньше и меньше… Как писал Пушкин (наше все),

А нам уже не до ног, мы уже до пятых точек докатились… Оттого и живем, как в ж… Но это лирика, поэзия почти… А мы кондовые прозаики…

Девочки встретили Алину настороженно (конкурентка как-никак), но после разъяснения Саши все устаканилось и относительно успокоилось. В основной состав группы теперь вошли две Ани (Большая и Маленькая) и Алина… Кто-то из завистниц тут же окрестил его аббревиатурой «ААА», как бы имитируя призыв заботливой матери к бедному ребенку, в сотый раз усаживаемому на горшок, но никак не могущего разразиться очистительным дождем, градом или горным камнепадом, наконец. Это для простоты понимания понаехавшими… Правда, Таня и Наташа заплакали, но на эту мелочь никто не обратил ни малейшего внимания. Дальше все опять стало на свои места. Тем более что жизнерадостная и неугомонная Розочка, как ни в чем не бывало пришедшая на репетицию и не теряющая, благодаря появлению Алины, надежды на попадание в основной состав, весело подбежала к Алине и, обняв ее, поздравила от всей своей любвеобильной и несгибаемой силиконовой души. Все остальное у нее, я еще раз настойчиво подчеркиваю, было абсолютно натуральным.

* * *

Встретиться с Алиной вдвоем и поговорить все как-то не получалось. Были дела, то одно, то другое. А потом уже и подзабылось как-то. Одолели заботы поважнее. Да и что она может такого сказать, чтобы не потерпело какое-то время?

Прошла пара недель. Алина быстро влилась в команду, выучила все песни и танцы и, как и предполагал Александр, стала негласным лидером. Даже новые костюмы для группы придумала, черные с серебряными бляхами и серебряной же буквой «Ф» на груди. Это уже позже появились шикарные кожаные пояса, нарукавники и сапоги, расшитые стразами, разноцветные, с надписью «Фейс», майки, три набора коротких молодежных и один – шикарных, с разрезами до пола, длинных вечерних платьев. А пока… Пока это было неоценимой помощью. Она никогда не уставала и сама заряжала энергией и радостным, светлым восприятием мира остальных девочек. Если надо было куда-нибудь что-нибудь кому-нибудь отвезти, передать (по вопросам группы, разумеется), вызывалась Алина. Она была таким волчком, вечным двигателем, ванькой-встанькой. И однажды, перед концертом на Девятое мая, одна из девочек (кажется, Аня Маленькая), засомневавшаяся в правоте продюсера, начисто отказалась надевать под черный костюм черную же пилотку, потому что, по ее мнению, пилотка очень походила на «это самое», на то, что девушки так элегантно скрывают под кружевными трусиками.

– Мы не будем это надевать, правда, Алина?! – вызывающе-капризно, с полной уверенностью в своей правоте обратилась она к новой подруге.

Алина, нагнувшись, подняла брошенную Аней на пол пилотку и с нескрываемой злостью и раздражением, медленно, громко и с расстановкой, чтобы был слышен каждый звук, проговорила:

– Да я хоть пилотку, хоть «это самое», вывернутое наизнанку, на голову надену, если продюсер скажет! Он тут главный, а не ты, забыла? И у нас группа, а не клуб по интересам.

Все были поражены, женское братство (сестринство) распадалось на глазах, закулисная возня пресекалась прямо на самом корню. Двери в комнату для переодевания не было и в помине, и поэтому Саша все слышал. Он медленно зашел в раздевалку – девочки его уже почти не стеснялись – и демонстративно произнес:

– Спасибо, Алина, за поддержку. Кто через минуту не выйдет на репетицию в пилотке, уволен. Кто еще раз поднимет этот вопрос, уволен тоже. – Последние слова Саши прозвучали в полном, я бы даже сказал гробовом, молчании. И были встречены бурными и продолжительными аплодисментами Розочки, которая ждала и никак не могла дождаться, когда же наконец уволят кого-нибудь из основного состава. Ну, и, разумеется, возьмут ее, Розочку Незванову.

Саша обернулся:

– Когда будете петь самостоятельно или в своей группе, тогда одевайтесь, как хотите…

– Саша, а можно мне тоже пилотку надеть? – вечно обиженным голосом спросила эффектно выгибающаяся в сторону продюсера Розочка.

– Можно, но выступать будут все равно только трое: две Ани и Алина. Да, кстати, Аня Большая, я к тебе обращаюсь… Надеюсь, ты уже научилась трусы носить? Не забудь надеть…

– Ну, ладно, Сань, че ты, не прикалывай, я же случайно…

– Ты-то случайно, а публике очень понравилось… Концертного администратора чуть не убили. По крайней мере, на этой площадке ни его, ни нас больше не будет…