Читать книгу Мемуары уфимского школьника - Шамиль Валеев - Страница 17

До самого конца советской Башкирии по её рекам сплавляли лес – плотами, пучками, прицепленными к «речным толкачам» толстыми, усатыми боковыми тросами. РТшки2 должны были толкать своими «бивнями» баржи с песком, но к ним цепляли срубленные в верховьях Караидели тополя, берёзы, сосны и дубки. Это называлось «молевым сплавом», который был отменён вместе со страной и моим детством-юностью из-за неэкономичного топляка.

Не могу не написать о том, что и я стал причастен в детстве к этой отрасли, поскольку там, в верховьях Уфимки, работал мой дядя Рифкат Багаутдинов, лесорубом. С 1985-го по 1987-й слова «Магинский», «Озерки», «Новомуллакаево» в нашем доме звучали постоянно.

Лес, заработанный и отобранный молодыми деревенскими парнями (дядя мой 1959 года рождения, двадцать восемь лет ему было, получается), им нужен был для постройки дома.

Корабельные сосны метров по двенадцать доставлялись в места проживания лесорубов рекой, в пучках, скреплённых боковыми тросами в огромные плоты.

Право на их вырубку зарабатывалось адским трудом на лесоповале. Но то был шанс для деревенского парня без денег за три-четыре года построить дом у себя в деревне, а дом добротный поднять тогда стоило десять-четырнадцать тысяч советских рублей при зарплате (хорошей!) сто двадцать. Два года зарабатываешь лес (и на сруб, и на доски, и на продажу), и два года строишь.

Летом, в июне 1987 года, я сплавлялся с дядей и его компаньонами-лесорубами в составе стосемнадцатиметрового «кооперативного» (не от слова «кооператив», а от слова «кооперация») плота, вернее, «хлыста», который следовал от Озерков до Кушнаренково, огибая Уфу.

Примкнул к ним на Павловке. Прилетев в Караидель на Ан-2 за 7 руб. 80 коп. по комсомольскому билету вместо паспорта, догнал на «Заре» по реке. Предварительно сделал прививку от клещевого энцефалита – это было жёстким условием моего допуска в мир лесорубов.

Мы цеплялись к «государственным хлыстам», которые вели РТшки.

«Попутку» приходилось ждать дня по два-три. Жуковатые монополисты-речники брали рублей триста-четыреста за каждый отрезок (Верховья – Павловка, Павловка – Уфа, Уфа – Кушнаренково) и норовили сбросить нас, якобы опасаясь речной инспекции. Так они один раз и поступили где-то на подходах к Уфе, не уведомив нас предварительно. Команда корила «переговорщика», который им дал предоплату. Он, меряя всех по своей добросовестной советской мерке, простодушно разводил руками, мол, когда даёшь деньги вперёд, люди же лучше работают.

Наш хлыст был самый продвинутый, голова его была собрана в жёсткую платформу тринадцати метров шириной, чтобы можно было пройти шлюз на Павловке, пусть и шкрябая бетонные его стены. На этой бревенчатой платформе стоял сарайчик с буржуйкой и полатями, где жили человек пять из десяти скооперировавшихся лесорубов. К нему по бокам были приделаны толстые тросы, которые держали пучки в периметре. Пучок состоял из пяти-семи брёвен, схваченных тросами потоньше, друг к другу они цеплялись стальной проволокой. Хитрость конструкции хлыста была в том, что каждый его элемент имел самостоятельную плавучесть, не будучи жёстко закреплённым с соседями. За хижиной одного пучка не было – там плавали дрова для печки, под хижиной горкла в плескающейся воде деревенская сметана, а картошку хранили на крыше.

Мне было строго-настрого запрещено перепрыгивать по пучкам государственного плота, который тянул толкач, поскольку деревья там были лиственные, кривые и тонкие, на дрова или ещё для чего. Осина, берёза – чего только там не было! Провалиться между ними было очень просто, шансов же выплыть из-под идущего молевого плота длиной в триста метров при моей физподготовке было немного. Я, конечно, прыгал и по ним, балансируя по скользким брёвнам, опасливо заглядывая в глубину. Мы гордились своим плотом, а вся навигация уже за пару дней знала про весёлых и богатых чудаков из «хижины дяди Тома».

Кроме того, мне было велено быть осторожным при проходе других судов. Кильватерная струя некоторых из них имела очень большую амплитуду, и у нас на плоту всё начинало ходить ходуном, как во время шторма. Потому речники, зная о неудобствах, которые они причиняют, сбавляли ход, завидев населённый плот, на манер того, как водители на трассе выключают дальний свет при разъезде со встречным транспортом. Но были говнястые катера-водомёты, которые сами были невелики, но шли полным ходом, вызывая волну и заставляя нас колбаситься даже после того, как они скрывались за поворотом Уфимки.

Участники кооператива то приплывали, то отплывали по длине маршрута. Постоянно на борту было четверо-пятеро человек. Чтобы отправить кого-то на берег, нужно было отчалить с лодкой (она, конечно, тоже имелась, плоскодонка, как же) в голове хлыста, совершить высадку и приналечь на вёсла, чтобы успеть к хвосту проходящего плота. Иногда к нам прямо на ходу пришвартовывалась (ненадолго и видимо, в нарушение устава) «Заря» с очередным членом нашей команды.

Мы медленно, днями шли мимо сёл, рыбаков и стад. Нам приветственно махали руками ребятишки, которые пасли гусей.

Особо волнительны были шустро и целенаправленно проплывающие мимо богини красоты (насколько можно было разглядеть русую чёлку, выбившуюся из-под какого-то, видимо, обязательного, шлема, – разглядываешь, остальное достроит воображение) на байдарках, с которыми мы (ну не я, конечно, мне было четырнадцать лет) пытались познакомиться прямо на ходу.

Но они смотрели строго вдоль фарватера и только прибавляли вёсел, когда их окликали свистом и разными зазывными словами истомлённые деревенские донжуаны, вырвавшиеся из леса.

Было интересно идти мимо Инорса, Сипайлово, особенно – идти мимо Трамплина, где купались сухопутные лентяи и неженки с Новостройки, а я уже стал за три дня бывалым матросом речфлота, руки мои были истыканы ржавыми усиками от троса, голос охрип, волос выгорел, морда потемнела и обветрилась. Речь моя долго ещё была пересыпана кранцами, бакенами, чалками, фарватерами, навигациями и прочим нехитрым мелководным рангоутом.

И жаль было только, что в этот момент не купались на Трамплине мои одноклассницы, а лучше – кто-нибудь из класса «В», где концентрация красавиц была неимоверной. Позже я узнал, что одноклассники мои там купались, а Слава Чудов, с которым мы сидели в первом классе за одной партой, утонул.

Мы питались дефицитной тушёнкой «Великая стена», используя оттуда только мясо и выбрасывая жир, который составлял половину банки. Тогда я понял, что не всё импортное – хорошее. Но всё равно это был дефицит, доступный только лесорубам. Пили (я тоже, тайком от дяди, за сараем, причём наливал каждый, потому я был кривой и чуть не выпал под пучок) сладкое узбекское вино «Сэхрэ». Там меня научили жарить картошку на воде, без применения масла и прочего.

Поздними июньскими зорями на реке из нашего двухкассетника раздавались сладкие постанывания педоватых немцев про «Братца Луи» из Второго Альбома «Современного Разговора» («Модерн Толкинг»). В целях экономии батареек несознательными участниками навигации с сигнальных огней («фотоэлемента») соседнего плота были скручены элементы питания, которые были последовательно присоединены к магнитофону, оравшему от этого громче обычного.

Долго стояли возле Уфы, на уровне ТЦ «Юрюзань», где нас адски искусали грязные городские комары с холодными лапками. В одно утро к нам пристал какой-то алкаш на лодке, интересуясь, нет ли у нас хотя бы «синявки быстродействующей», она же нитхинол – синяя жидкость для мытья окон, которую, видимо, употребляли в качестве алкогольного суррогата.

Путь завершился в Кушнаренково, где пучки брёвен были затащены на песчаный берег, каждый из них помещался в рыжий КамАЗ-самосвал, у которого после такой погрузки отрывались от земли передние колёса.

Дом был окончательно достроен моим дядей к 1990 году на основе сруба десять на двенадцать.