Читать книгу Улицы Магдебурга - Шанжан Тряпье - Страница 10

Рейнхард хлопнул дверью. Надо было собирать чемодан. Снова! Герр Вебер, главный редактор, снова посылал его и никого другого! Ну почему? Потому что у него нет семьи, вот почему. Никого не волнует, что у него есть Готфрид и Марике. У него нет жены и детей, вот только что важно для Вебера. А он, Рейнхард, вместо приятных выходных, должен лететь в городок, где наверняка нет даже аэропорта, только потому, что Веберу нужен материал. Нечестно. Но что и когда было честно в его жизни? Он заставил себя подняться и идти наверх. Не надо было просить Готфрида забросить его чемодан на шкаф.

Когда он уже снял чемодан и разложил вещи, внизу хлопнула дверь. Через пару минут Готфрид вошел в комнату с чашкой кофе.

– Это как себе? – спросил Рейнхард, – Или с молоком?

– Как себе, – ответил Готфрид, проглатывая вопрос.

Он улыбнулся и сел рядом на пол возле чемодана, поставил чашку. Рейнхард благодарно кивнул. Готфрид по-прежнему не говорил, только отвечал на вопросы, и если он не хочет свести его с ума, то лучше рассказать.

– Вебер посылает меня в девятьсот последнюю дыру, – пожаловался он, – Писать про ловцов жемчуга. Как будто я не могу написать это из головы! Там даже аэропорта наверняка нет.

Готфрид покачал головой, сжал руки. И вдруг поднялся с пола одним ладным движением, встал на табурет и достал с верхней полки шкафа дорожную сумку. Рейнхард допил кофе. В самом деле, сумка будет уместнее. Зачем много вещей в приморском селении, где даже нет аэропорта? Готфрид редко бывал неправ.

Аэропорта не было. В девятьсот последнюю дыру Рейнхард приехал в старом лендровере, с дурацкой шляпой на голове. И только когда закрыл за собой дверь комнаты в пансионе, понял, что Вебер сделал ему огромный подарок, отправив в командировку именно его, хотя любому женатому человеку она пригодилась бы намного больше. Небольшое приморское селение, крошечный бар, и лодки на акватории за пирсом. Отпуск!

Утро Рейнхард уже встречал на пирсе с ловцами. Они прыгали в лодки, у них были кривые ножи для раковин, сетки, камни на веревках, которые позволяли погружаться мгновенно. Они были смуглые и тонкие. Он напросился в одну лодку и ловец, усмехнувшись, пустил его на весла. Забота была довольно простая – грести пока не скажут, выкидывать камень за борт и вытягивать, когда ловец дернет дважды. А между этим держать ладонь на веревке не снимая, чтобы не пропустить рывок.

Ловец молчал и смеялся, напоминая ему Готфрида. Каждый раз, вываливая раковины на дно лодки, он протягивал Рейнхарду кривой короткий нож и предлагал открыть одну раковину на выбор. Рейнхард выбирал и открывал, там всегда были моллюски и больше ничего. Остальные раковины ловец потрошил на берегу, иногда находил жемчужины. Рейнхард внимательно наблюдал, но не мог выделить признаков жемчужных раковин. Потом ему пришло в голову, что если бы признаки существовали, ловцы бы уже знали их и никогда не вытаскивали бы пустых раковин.

Командировка напоминала кусок янтаря с застывшей букашкой, бесконечная и мгновенно короткая. Рейнхард каждое утро произносил благодарность Веберу за то, что отправил его сюда. Он научился плавать как морской змей, не боясь запутаться в веревках и сетках, загорел и облез за два дня, стер руки канатом и веслами и был бездумно счастлив.

Однажды, открыв раковину кривым ножом, он увидел жемчужину. Ловец ахнул и нагнулся, выхватил кривой помятый шарик из тела моллюска. Что-то быстро заговорил на своем языке, хлопая Рейнхарда по плечу. А после работы ловец подошел к нему в баре и сел рядом у стойки. Он был тонкий и смуглый, как янтарь, и в белой рубашке его было не узнать. Бармен переводил его слова, ни на секунду не отвлекаясь от своей работы.

– Это тебе. Никто никогда не находил жемчужину с первого раза. Это на удачу ему, потому что она твоя. Жемчужина выбирает людей. Ты добрый человек. Тот, кому ты ее подаришь, никогда тебя не покинет.

Ловец положил на стойку перед Рейнхардом жемчужину, оплетенную тонкой сеткой рыболовного шнура.

– Я не могу взять, это ваша добыча, – сказал Рейнхард.

Бармен на секунду прекратил наливать пиво и взглянул на Рейнхарда, как смотрят на полного идиота.

– Ты хочешь его обидеть? Тебе не нравится жемчужина?

– Нет, очень нравится.

– Если ты не возьмешь, удача оставит его, – равнодушно сказал бармен и отошел на другой конец стойки.

Рейнхард взял жемчужину и положил в нагрудный карман рубашки. Утром за ним пришел лендровер. Через сутки Рейнхард сошел с трапа в аэропорту Магдебурга.

Когда он открыл дверь, его встретил сильный запах кофе и полная тишина. Готфрида не было. Чего и следовало ожидать. Рейнхард бросил сумку и упал на кровать, не раздеваясь. Он адски устал. Полежать пять минут и разобрать вещи… Сквозь сон он почувствовал, как его закрыли пледом и сухие губы коснулись лба.

Наутро Готфрид принес ему кофе в спальню, а когда Рейнхард встал, оказалось что все вещи волшебным образом оказались на своих местах – в стиральной машине, на полке, на столе перед ундервудом. Жемчужина в обвязке из шнура по-прежнему лежала в его кармане.

Никогда тебя не покинет, вспомнил Рейнхард, садясь за старый ундервуд. Никогда не покинет тебя, подумал Рейнхард, вытаскивая листы из каретки. Не покинет тебя никогда, размышлял Рейнхард, возвращаясь из редакции. Он надеялся, что Вебер будет доволен материалом. Жемчужина тяжело тянула его карман. Он перешел Пфандхаусштрассе и зашел в ювелирный салон Майринка.

Когда Рейнхард покинул магазин, в его кармане кроме жемчужины лежала синяя коробочка с изящной золотой подвеской-ракушкой, украшенная бантиком. Он обещал привезти подарок.

– Готфрид! – крикнул он в двери мастерской Ланге, – Готфрид!

Ответа не было, но через минуту Готфрид появился в дверях, вытирая руки ветошью.

– Я привез тебе одну вещь. В подарок.

Готфрид удивленно поднял брови и протянул ладонь, испачканную мазутом.

– Повернись спиной, – скомандовал Рейнхард.

Он немного помедлил, но развернулся. Рейнхард накинул ему на шею плетеный жгут, завязал сзади узлом, как его научили на лодке. Готфрид рефлекторно вскинул руку к шее и накрыл пальцами то, чего не мог увидеть. Закончив, Рейнхард быстро вышел из мастерской Ланге, не дожидаясь вопросов и не желая объясняться. Он не хотел встречаться взглядом с Готфридом. Ему надо было повидать Марике.

– Что это, Готфрид? – спросил Ланге.

– Ничего, безделушка… Рейнхард привез из командировки.

Готфрид блаженно улыбнулся и поправил рукой жемчужину в сетке на шнурке между ключицами.

Вторая виолончель симфонического

Ули Редстафф, нотариус, приехала в аэропорт пораньше. Ули была очень пунктуальной девушкой и всегда приезжала пораньше. Никаких опозданий, никаких задержек. Нотариальная контора работала, как часы. В Магдебурге не было более аккуратно работающей организации, чем нотариальная контора Редстафф. Поэтому те, кто доверял составлять свое завещание Ули Редстафф, могли быть совершенно уверены, что все достанется именно тем, кому вы и хотели при жизни. Что ничего не будет оспорено. Что все будет как надо вам, а не кому-то другому. Закон служил Ули, как верный пес. В отличие, например, от адвоката Краузе, который воевал с законом, и не всегда одерживал победу.

Ули летела в Гетеборг на поиски наследников вдовы Шуман, которая в свою очередь наследовала герру Шуману. Значит, Гетеборг. Это нельзя было сделать почтой.

Поэтому Ули, в одном из лучших костюмов, аккуратно причесанная и подкрашенная, вела пальчиком с прозрачным маникюром по колонке отлетов. Ее рейс через полтора часа.

Ули пила кофе, когда в терминал ввалилась шумная толпа веселых и очень громких людей. Они говорили все одновременно и все были в очень приподнятом настроении.

Да это же магдебургский оркестр, догадалась Ули. На днях в газетах писали, что оркестр даст дюжину концертов в разных городах, что все билеты были распроданы за полгода, что в каждом зале выступления пройдут при полных аншлагах. Весь Магдебург радовался такому успеху. И вот она своими глазами видит оркестр в полном составе. Их первый рейс на Инсбрук, через час. За полчаса до ее рейса.

– Вы позволите?

Вокруг было достаточно свободных столиков, но молодой мужчина с чашкой, над которой поднималась белая пенка, стоял именно около нее. Отказаться было бы невежливо, хотя перед Ули лежала папка с бумагами, которые она собиралась еще раз просмотреть.

– Да, конечно, – она подвинула папку в сторону.

– Я Вальтер Гесс, – отрекомендовался он, хотя чтобы выпить кофе за одним столиком, не нужно было представляться друг другу.

– Очень приятно, герр Гесс. Я Ули Редстафф.

Вальтер Гесс, симпатичный кудрявый музыкант оркестра, помешал кофе ложечкой.

– Я понимаю, что навязываю вам знакомство, и это совершенно нескромно.

Он улыбнулся и Ули немного смутилась. Это было так, но то, что он об этом сказал, было еще более нескромно.

– Но мне слишком хотелось узнать ваше имя. Мы ведь больше не встретимся.

– Почему? – вылетело у Ули раньше, чем она успела осознать.

– Потому что я улетаю.

– Но я тоже.

– Тем более, – вздохнул Вальтер.

– Вы не намерены вернуться в Магдебург?

– Я-то намерен, и через две недели всего лишь. Но вас здесь уже не будет, вы же улетаете через полчаса после нас.

– Откуда вы знаете?

– У вас билет на столе, – смутился он.

Ули рассмеялась. У нотариуса Редстафф была репутация человека, которого сложно рассмешить.

– Это билет в два конца, герр Гесс. Я возвращаюсь в Магдебург через два дня.

– И сколько вы пробудете..?

– Герр Гесс, я живу в Магдебурге.

Он смутился. Почему-то Ули Редстафф, которая никогда не манипулировала эмоциями людей, понравилось видеть его смущенным.

– Я нотариус, нотариальная контора Редстафф.

– Простите, – он смешался еще сильнее, – Но я ничего об этом не знаю, мне ни разу не доводилось обращаться…

– Вот и прекрасно.

Ули Редстафф, которая всегда чрезвычайно дорожила своей репутацией и тщательно создавала ее, вдруг ощутила приятное чувство удовлетворения от того, что кто-то оценивает ее безотносительно ее репутации профессионала, о которой знают все.

– А я вторая виолончель оркестра, – сказал Вальтер.

– Вальтер! Уже пора! – крикнули от стойки регистрации.

– Мне пора, – сказал Вальтер Гесс, вторая виолончель магдебургского симфонического, и поднялся.

Ули встала вместе с ним.

– Если вы проводите меня до стойки, я улечу счастливым, – просто сказал он.

Из всего магдебургского оркестра регистрацию не прошел только Вальтер, и импресарио ждал его за стойкой, нервно постукивая ботинком. Самолет не будет ждать никого, даже вторую виолончель оркестра, отбывающего на важные гастроли. Уже за стойкой регистрации Вальтер обернулся.

– Ули! – крикнул он, – Ули! Ждите меня через две недели, Ули! Я прилечу в четверг, восемьсот пятым, в полседьмого утра!

Она растерянно смотрела на него, люди вокруг улыбались. Вальтер Гесс, вторая виолончель магдебургского оркестра, не делал секрета из своих намерений. Но она не могла назначить свидание, выкрикивая слова в полный голос посреди зала отлета. Вальтер взмахнул рукой над головой, откинул падающие на лоб волосы…

И вдруг Ули Редстафф, о которой никто никогда не слышал, чтобы он вела себя несдержанно, кричала или даже громко разговаривала, вдруг шагнула вперед.

– Я приду, Вальтер! – крикнула она.

Вальтер Гесс, вторая виолончель магдебургского симфонического, просиял, словно выиграл в конкурсе. Он оглушительно свистнул на весь терминал, еще раз помахал рукой, развернулся и бегом скрылся в воротах.

В четверг через две недели, в полседьмого утра восемьсот пятый не прилетел. Ули стояла в зале прилетов и чувствовала себя глупо первые полчаса. Потом еще час она сидела спиной к табло и делала вид, что никого не ждет. Ули Редстафф, которая никогда не притворялась, усердно делала вид, что не слушает объявления о прилетах.

А потом она обратила внимание на то, как на нее смотрят работники аэропорта. Смущенно, с жалостью, и сразу отводят глаза. Она этого не заслужила! Или заслужила, когда выставила себя на посмешище перед всем аэропортом.

– Фройляйн Редстафф, простите.

Молодой пилот с отменной выправкой не иначе был послан на заклание. Никто не любит сообщать плохие новости. Хороших Ули не ждала. Она была нотариусом, и ей приходилось сообщать людям неприятные известия.

– Не ждите, восемьсот пятый не прилетит.

У нее сердце упало. Не прилетит рейс. Ули слишком хорошо знала, что самолеты разбиваются. На лице пилота было написано именно такое ужасное сожаление, с которым она сама сообщала людям, что их близкие погибли, почили, не оправились после болезни.

Она развернулась и стремительно пошла к выходу. Она не слышала ничего, что говорил этот человек, продолжающий идти за ней. Она не должна была расплакаться раньше, чем дойдет до машины. А лучше – раньше, чем доедет до дома. Или до офиса на Рюгенштрассе. Самое время начать работу пораньше. Восемьсот пятый не прилетит.

Ей навстречу по пустой парковке бежал Вальтер Гесс.

– Ули, простите меня, – он остановился прямо перед ней, запыхавшийся, растрепанный, растерянный, – Я не мог позвонить. Еще одно выступление, в Мюнхене, дополнительное. Рейс перенесли, в Баварии туман и нулевая видимость. Но я не остался, Ули. Виолончель там, а я…

Ули смотрела на него и не могла произнести ни слова. Но она видела, что он очень хотел бы обнять ее, но не решается. Тогда она сделала это сама.