Читать книгу Улицы Магдебурга - Шанжан Тряпье - Страница 12

– Томас! Том!

Эскива перегнулась через балюстраду второго этажа, волнистые пряди упали на лицо, выбравшись из заколки. Где же Том?

– Да-а?

Томас всегда произносил слова растянуто, не как она. Он появился из входной двери, словно ждал на крыльце, в руках были ключи от машины. На секунду она залюбовалась его подтянутым силуэтом, Томасом нельзя было не любоваться. И конечно парадный костюм делал его неотразимым. Вы видели второго такого мужчину, которому так идет фрак? Томаса фраки, визитки и смокинги не делали глупым и неуклюжим, как большую часть мужчин, напротив, он держался в этих сковывающих движение латах этикета с уверенностью рыцаря в доспехах.

– Ты берешь машину? – она совсем не это хотела сказать, конечно.

– Конечно, – невозмутимо ответил Том.

– Ты уверен? – господи, зачем она спрашивает.

– Конечно.

– Но я думала ты сможешь позволить себе бокал вина..?

– Ну разумеется, – хоть какое-то разнообразие, она уже приготовилась к третьему «конечно».

Томас поднимался по лестнице, а она молча смотрела на него и не чувствовала никакого желания сопротивляться широкой глупой улыбке, расползающейся по лицу. Она до сих пор была в него влюблена.

– Зачем ты меня звала? – эти слова оказались произнесены непосредственно в ее растрепавшиеся волосы, Томас предпочитал беседовать с собственной женой на минимальной дистанции.

– Ох Том…

– Правда? – он был неподражаем.

– Я еще не оделась!

– Разве? – Томас окинул ее взглядом.

Ох уж эти мужчины, он думают, что если на тебе платье, то ты уже и одета!

– Не совсем…

– Так может и не стоит? – он прижал ее к балюстраде.

– Ты-то уже одет!

– Это легко исправить…

– Том..!

– Без нас ничего не начнется, – уверенно успокоил ее он.

– Мы же не будем всех задерживать, – задыхаясь от смеха произнесла она, пока Том шарил губами по ее шее.

– Если не мы, то кто же? – он сплюнул в ладонь сережку, которую только что достал ртом из ее уха, и опустил в декольте ее платья.

Способность Томаса проделывать ртом самые непредсказуемые вещи была общеизвестна.

– Томас! Ты невыносим!

– Да и двери узкими не назовешь, – промурлыкал он, но отстранился.

– Ой, она провалилась! – Эскива смеясь изогнулась, пытаясь нащупать сережку в недрах своего наряда.

– Давай я достану.

Он опустился на колени и бесцеремонно задрал длинный подол, пошарил ладонью по ее животу и упруго вскочил.

– Voilà, – и вдел сережку ей в ухо.

– Ох Томми…

Он не был Томми, он был всегда только Томас. Томми он был только в спальне, или в местах ее заменяющих, и Томас однозначно среагировал на сигнал.

– Четверть часа, Шкив…

Что за наказание для женщины иметь имя, сокращаемое до элемента механики! Она уже готова была ответить да, но вдруг подумала, что лучше им обоим явиться на презентацию его пластинки не встрепанными и запыхавшимися, а в полной боеготовности. Когда она изложила Томасу свои соображения, он с тяжелым вздохом отстранился от нее.

– И как я должен идти? – он положил ее ладонь туда, где брюки топорщились.

– Так же, как и я, – хихикнула она, – Уложишь ребенка?

– Отличное лекарство, – снова вздохнул он, но отправился в детскую.

Эскива побежала в спальню, ей предстояло сделать прическу, и это было не то чтобы легко. Она подняла волосы наверх гребнями, которые Томас подарил ей в самом начале из знакомства, выпустила на виске волнистую прядь, которая всегда рано или поздно выпадет сама, провела пальцем по нижней губе. Что ни говори, а вопроса что Томас Мур нашел в этой девушке, не возникало никогда и ни у кого.

Она взяла в руки туфли и вышла из спальни.

У дверей детской Эскива остановилась и прислушалась. Томас пел, но она никогда не слышала прежде такой песни. И он пел не своим голосом. Это не был тот насмешливый надтреснутый тембр, которым он исполнял свои партии с эстрады и за который его так любили. Это был его настоящий голос – глубокий, мягкий, очень камерный. Надо думать, поскольку он пел колыбельную.

Вот только слова у этой песни были странными.

– В далеком краю, где царствует брат мой, фрегаты летают и люди крылаты, – медленно и очень четко выводил Томас на тягучий старинный мотив,

Она прислонилась к косяку дверей снаружи. Песня с завораживающими зловещими словами исполнялась так мягко, с такими нежными вкрадчивыми интонациями, и вместе с тем Томас так ясно проговаривал каждое слово, словно оно отдавалось эхом под сводами пыточной. Это околдовывало. Сочетание безжалостного текста и ласкового исполнения с самыми сладкими интонациями, на какие Томас был способен, а способен Томас был на многое, делало канцону мистически жуткой, и будь девочка постарше, она никогда не уснула бы под эту жестокую песню.

Эскива вспомнила слова своего брата: если он так артикулирует, можно представить, как он делает минет. От артикуляции Томаса у нее самой дрожь проходила по коже и тело предательски тяжелело. Она подумала, что если бы мотив был быстрее, он мог бы не успевать проговаривать каждый звук так отчетливо, а вслед за этой мыслью она вдруг неожиданно услышала жесткий внутренний ритм в казалось бы бескаркасной льющейся мелодии. Эта не была канцона.

Это был строевой марш. И Томас успел бы выговорить все звуки, даже если бы пел вдвое и втрое быстрее. От такого понимания у нее по спине прошел мороз. Она представила это и возблагодарила бога, что малышка не понимает слов, а слышит только мелодию. В интонации ошибиться было невозможно, Томас пел о любви. Но слова этой песни были жуткими.

– Ты покинул меня однажды и назад никогда не жди, этот выбор делает каждый, ты навеки теперь один…

Когда Томас перешел к бесконечному рефрену «ты теперь один», повторяя его на все мелодические лады во всех тональностях, которыми располагал в камерном диапазоне, Эскива осмелилась прервать гипнотическое воздействие музыки и тихо приоткрыла дверь. Том повернул голову и одними глазами улыбнулся, потому что рот был занят бесконечным «ты теперь один».

– Она спит? – одним ртом спросила Эскива.

Томас кивнул, встал, одернул фрак и наклонился к кроватке, уверяясь, что колыбельная подействовала. Светловолосая, как русалка, девочка обещала стать точной копией отца. Эскиве это очень нравилось.

– Одно лицо, слава богу, – привычно улыбнулась она.

– Ничего, мальчик будет похож на тебя, – Томас уткнулся ей в шею.

– Но Том, я не хочу мальчика! – засмеялась она.

– Шкив, мальчика хочу я, – Том шутливо погрозил ей пальцем.

– Что тебе мешало постараться с первого раза?

– Я постарался, Шкив, ты хотела девочку!

Возразить было нечего.

У дверей Эскива надела туфли и сразу стала почти одного роста с Томасом. Ей нравилась эта разница положений, когда она могла глядеть ему почти прямо в глаза на людях и заглядывать ему в лицо снизу дома и в спальне.

Хлопнула пробка от шампанского. Во дворе стоял красный хорьх, Готфрид разливал вино в бокалы, расставленные на капоте.

– Маленькое домашнее предисловие!

Рейнхарду не так шел смокинг, как Томасу, но по крайней мере, он выглядел очень хорошо для человека, который лучше всего себя чувствует в вещах, которым по мнению Эскивы, самое место было на помойке, и уже лет десять назад.

Пока Томас пожимал руку Готфриду и брал у него шампанское, Эскива тихо спросила:

– Почему вы не вошли, мы могли были выпить в холле, – она подозревала ответ.

– А мы вошли, – так же неслышно ответил Рейнхард, – Услышали то, что услышали, и вышли.

– Спасибо, что заехали, – Томас взмахнул бокалом, – Мое появление будет безупречно.

Это было правдой, старый довоенный хорьх подходил для презентации намного лучше, чем машина Томаса.

– Не хватало еще самому садиться за руль в такой день, – подмигнул Рейнхард, усаживаясь на переднее сиденье рядом с Готфридом.