Читать книгу Большая Книга. Том 1. Имперский сирота - Слава Телегин - Страница 10

Яс сидел у окна в огромном, как ему казалось, белом самолете с папой и мамой и радостно болтал своими тонкими ногами в белых парадных гольфах. Он не мог поверить, что сейчас, наконец, произойдет это чудо – он первый раз в жизни поднимется в небо. До этого он летал только во сне, да и то иногда не летал, а падал с их балкона. Ему, внуку летчика, оказавшемуся впервые по ту сторону аэропорта, сейчас все было важно и интересно. Он пока еще был слишком мал, чтобы знать, как называется их самолет, что отъезжающая от самолета машина с лестницей называется трапом, и что красивые девушки, встречавшие их у входа в салон зовутся стюардессами. Но его рецепторы, органы чувств и мозг работали в то утро на максимуме. Взлет самолета и уменьшившиеся как по мановению волшебной палочки деревья, дома и машины за иллюминатором вызвали у него тихий вздох восторга, а белые кучевые облака, впервые оказавшиеся под ним, да еще в такой непосредственной близости, заперли от волнения этот вздох в маленьких легких. Как передать словами то чувство, охватившее Яса в то утро? Этот была мешанина из восторга, спокойствия, чувства отчего дома и острого желания выпрыгнуть в окошко иллюминатора, чтобы зарыться с головой в этот белоснежный и упругий пух кучевых облаков. А потом прыгать на них вверх-вниз, как на батуте! Облака, думалось Ясу, наверное, также хороши и для того, чтобы откусывать от них большие куски и отправлять себе в рот, как сладкую вату, только это будет, наверное, вата со вкусом снега. Он, расплющив о стекло иллюминатора свой нос в свиной пятачок, смотрел на проплывающие мимо громады воздушных замков. Величественный небесный пейзаж за окном вытеснил все остальное, и Яс, замерев в кресле, пристально разглядывал детали каждого облака на фоне безупречной синевы, пока они не поднялись уже совсем высоко.

Свое первое возвращение на небо он будет помнить всю оставшуюся жизнь. Яс, будучи взрослым, вообще всегда поражался этой способности детской памяти уместить в воспоминаниях столько эмоций, мест и событий первых лет жизни. Все путешествие глаза его оставались широко открытыми с утра до момента погружения в сон. Вначале Кишинев, потом Одесса, куда они поехали из Кишинева, и конечный пункт – Гагры в Абхазии, которые для него были просто «Черным морем». Эта, самая первая его поездка оставила в памяти столько открыток, что хватило бы на целый альбом.

Огромен и разнообразен был Советский Союз своей одной шестой частью суши. Дедушка Миша был из рощ Подмосковья, бабушка Надя – из таежных лесов Забайкалья, его мама родилась в незнакомой Прибалтике, отец – тоже на Дальнем Востоке, он сам – в горно-степной Алма-Ате. Это только то, что он мог уместить в своей голове. И вот теперь – какой-то Кишинев, до которого лететь почти полдня. И это все их Родина! Погостить в Кишинев их пригласила близкая подруга мамы тетя Катя. Самая красивая из всех ее подруг, натуральная блондинка невысокого роста, с безупречной, и не только на вкус Яса, фигурой. А уж он немного разбирался в женщинах с недавних пор, как стал подглядывать за ними через сетку Рабица в детском саду. Тетя Катя совсем недавно вышла замуж за черноусого красивого молдаванина дядю Колю, которого она встретила, когда тот приехал в командировку в Алма-Ату. Ясу оба они очень нравились, он тоже любил представлять их, как тех своих персонажей за забором детского сада. Спустя много лет, когда он посмотрел фильмы с участием Брижит Бардо, он понял, почему тетя Катя притягивала мужчин. Ну, может у тети Кати губы были чуть тоньше, но это ничуть не умаляло ее красоты. Так что совсем неудивительно, что высокого красавца-инженера из Кишинева она покорила с первого взгляда.

Ни один другой ребенок, рожденный вне СССР, не мог почувствовать этой мощи: страны, раскинувшейся на многие тысячи километров с запада на восток. И сейчас, после шестичасового перелета, они ехали из аэропорта в родительский дом дяди Коли. Ясу запомнились только таблички с названиями улиц на непонятном ему языке, да еще красивый, немного сказочный вокзал из кирпича цвета туфа с разноцветными изразцами. Таких изразцов он до этого никогда не видел – вот и все из Кишинева, что он запомнил в ту свою поездку. Дома, где они гостили у друзей его родителей, он не запомнил совершенно.

Еще, кроме вокзала и надписей, в его памяти навсегда осталась горькая досада, когда взрослые пообещали ему поехать ночью в поле разжигать большой костер и запекать в нем кукурузу. Яс еще никогда не видел большого костра, только маленький, в котором они на даче жгли сухую траву, а кукурузу в Алма-Ате и вовсе не запекали, а отваривали и потом ели, обильно посыпая солью, что было божественно вкусно. Яс, конечно же, по закону подлости, заснул в тот вечер так рано и спал так крепко, что взрослые уехали в поле без него, оставив Яса на попечение родителей дяди Коли. А больше ничего и не осталось в памяти о Молдавии. Что они делали все остальные дни? Что ели, что пили, куда ездили? Нет, не вспомнить. Но может быть, маленький Яс не сохранил в памяти Молдавию из-за того, что дядя Коля иногда ругал его любимую тетю Катю? Детская память ведь не только хороший летописец, но и отменный психолог. Их брак скоро распался, а начали они ссориться уже на свой медовый месяц. Мама ему потом рассказывала, что дядя Коля постоянно ревновал ее. Ревновал страшно и бешено, не только к любому столбу, но даже к тени от этого столба – вот какой побочный эффект вызвала у него большая красота его молодой жены.

Так что память Яса, не желая хранить воспоминаний о несправедливостях к любимой им тете Кате попросту затерла все эти дни, и от Кишинева в его голове остались только красивые изразцы вокзала.

Как бы там ни было, это было только начало его волшебного путешествия. Вскоре Яс с родителями, уже без молдавских Отелло и Дездемоны, продолжили свой путь к еще одной яркой открытке того альбома – всегда цветущей Одессе. Яс, как и любой из его ровесников, плохо ориентировался в маршруте поездки – его мозг воспринимал путешествие не как точки на карте проделанного ими пути, а как набор ярких фотографий, напечатанных памятью из увиденного и прочувствованного. В Одессе они были только проездом, и поэтому жемчужина у моря у запомнилась ему не как морской город с пляжами, а как зеленые большие улицы с каштанами, эскимо и невероятными каменными статуями полуголых дядь и теть, поддерживающих балкон – что такое атланты и кариатиды ему в то время тоже было неизвестно. Вот какой он запомнил Одессу: он едет с мамой и папой в троллейбусе и смотрит, как очень красивая девочка на соседнем сиденье ест эскимо. Эскимо в те времена в его родной Алма-Ате не было по причине отсутствия соответствующей технологической линии, точно так же, как не было свободного предпринимателя, рыцаря рыночной экономики по причине отсутствия, в свою очередь, свободного рынка товаров и услуг. Поэтому, увы, завезти этот божественный продукт в Алма-Ату было некому. Попробовать эскимо, так же, как и клубничную жвачку было настоящим счастьем для любого алма-атинского дошкольника. Но если жвачку все-таки привозили из других городов командировочные и родственники, то как привезти эскимо, которое растает? Так что ничто не шло в сравнение с этим шоколадным холодным бруском на палочке.

В Одессе эскимо как раз продавали, прямо на вокзале, но, как назло, по дороге из Кишинева у Яса разболелось горло, и его мама, несмотря на все стенания и ручьи слез, оставалась непреклонной. Это уже было чересчур. Мало того, что они не взяли его смотреть на дурацкий молдавский костер, горел бы он синим пламенем, так теперь отказывают в самом желанном лакомстве на свете? Мир рушился в череде непрекращающихся издевательств, – и от кого? Его родной мамуси. Яс, глотая слезы, отвернулся к окну: еще не хватало, чтобы все люди, живущие в этом незнакомом городе заметили, что он разревелся.

Утренний троллейбус, между тем, подвывая своим электрическим нутром, вез Яса по – он понял это сразу – очень красивому городу. Таких он еще не видел. В окно светило теплое летнее солнце, пробивающее густую, как из фильма-сказки, зелень каштанов и платанов, а прямо напротив него сидела красивая девочка. Эта девочка была старше Яса года на два, с большими миндалевидными карими глазами, пушистыми ресницами и длинными, до поясницы, каштановыми волосами. Эскимо она держала в левой руке, и пальцы тоже были очень красивые и длинные. Эти ее пальцы и тонкий розовый язык, слизывающий белые молочные капли на шоколадной глазури высушили в одну секунду слезы на глазах Яса. Он забыл про свою страшную обиду из-за горла, забыл про пейзаж за окном троллейбуса и теперь глазел на нее, не отрываясь. Она, отлично понимая направление его взгляда, задумчиво и очень ответственно ела, смотря при этом то на мороженое, то в окно вдаль, но никогда – напротив. Когда Ясу с родителями пришло время выходить в центре, и мама взяла его за руку и повела к дверям, он все не мог оторвать взгляд от ее красивого лица, выворачивая шею на, немыслимый градус. И ура! Она все-таки посмотрела, в самый последний момент, когда Яс уже стоял на ступеньках на выходе, наградив его серьезным и долгим взглядом. За такой взгляд он и эскимо отдал бы, если бы оно у него было. Яс и родители вышли, троллейбус уехал. Все в этом мире быстротечно, как ни выворачивай шею.

Однако, Яс сразу же забыл и эту несправедливость судьбы, и помогли ему каменные дяди и тети, те самые атланты и кариатиды. Они настолько не вписывались в мир, знакомый Ясу, выросшему в хрущевке на окраине Алма-Аты и не видевшему ничего, кроме прямоугольно-казенного советского архитектурного стиля, что Яс, увидев их, вот так запросто стоящих на улице и поддерживающих обычный балкон обычного жилого дома, обомлел. В его родной Алма-Ате скульптура не имела права поддерживать балкон обычного жилого дома, ей полагалось стоять на высоком постаменте где-нибудь в центре площади. Полуобнаженной ей тем более быть не полагалось, а полагалось быть одетой в пальто, ну, или на худой конец, какое-нибудь длинное платье. Кариатид с нагой грудью сознание Яса еще могло в себя вместить: они были поменьше размерами и располагались высоко над землей, так что казались просто элементами декора стены. А вот местные каменные бородатые мужики были почти абсолютно нагими. Перекрещенная на причинном месте каменная полоска материи, небрежно наброшенная на их мощные бедра, превращалась в усеченную книзу колонну с обрамлением из каких-то листьев, а та уже внизу опиралась на выступ в стене. И таких роскошных полуголых мужиков на один, всего один советский балкон было целых четыре! В чьей, интересно, квартире такие красавцы держат балкон? – маленький Яс все же нашел силы стряхнуть с себя это наваждение и побежал догонять родителей, которые уже успели отойти довольно далеко и теперь махали ему руками.

– Мамочка, ты видела этот балкон? И этих дядек из камня? – закричал Яс на всю улицу. Но мама попросила его не отставать – нужно было спешить в аэропорт. Еще один перелет и он, наконец, увидит море.

Черное море. Как рассказать сегодняшним детям, что значило это словосочетание для ребенка, родившегося в центре Евразийского континента в конце 70-х в СССР? Как описать наркотический блеск глаз любого советского школьника при слове «Артек» и задумчивый взгляд любой советской женщины при слове «Гагры»? Черное море для советского человека, лишенного возможности свободного перемещения по миру, было самой настоящей dolce vita, советской Ривьерой, пусть и попроще в сервисе, чем курорты Лазурного Берега, зато намного реальнее. Как говорится, лучше суп харчо в Гаграх в жизни, чем лобстер в Монте-Карло на открытке.

Сейчас уже и не поймешь после череды межнациональных войн, которые произошли на этих землях спустя всего пару десятков лет, как в СССР семидесятых те же народы на той же самой территории умудрялись жить мирно и так счастливо. Со всеми своими старыми счетами, обидами и территориальными претензиями. Думая не о счетах между собой, а о счете за ресторан. Почему это вылезло потом так быстро, как черт из табакерки? Тем более в этих, щедро омываемых рублями краях, которые и КПСС, и сам Господь благословили на счастливую и терпкую, как ночной аромат абхазской магнолии, жизнь? Все черноморское побережье Кавказа и Крым в те времена были одним большим цветником, букетики воспоминаний которого развозились советским народом в родные края после отдыха каждый год. Хотя, может быть, именно потому, что в этих местах, как, наверное, больше нигде в СССР, процветала так называемая «личная собственность», местные грузины впоследствии не выдержали искушения оторвать у соседа послабее кусок земли послаще. Но тогда, в семидесятых, в этих краях все было очень доброжелательно и сыто – тогда в этих краях человек был менее всего склонен воевать за что-либо – он вместо этого предпочитал сдавать комнаты. В одну из которых и въехал Яс с родителями летом семьдесят девятого.

– Мама, да это не дом, это целый дворец! – а балконы, ты посмотри! – Яс отлично запомнил этот дом в Гаграх, очень большой, но не роскошный особняк о двух этажах, с просторной террасой на втором из них, такой, что там можно было преспокойно позавтракать паре семейств среднего размера. Дом располагался не так уж близко к пляжу, но Ясу, привыкшему, как и все дети в этом возрасте, передвигаться исключительно бегом, это никоим образом не омрачало черноморский отдых. Только жаль, что мама все никак не отпускала его до пляжа без ее сопровождения и поэтому приходилось приноравливаться к родительскому черепашьему темпу.

Яс быстро и очень органично вписался в абхазский пейзаж. Сам он загорел буквально за пару-тройку дней до шоколадного состояния и, выходя на улицу, вполне бы себе смахивал за местного, если б не врожденная застенчивость, граничащая с робостью, когда он оказывался в не совсем знакомой ему компании. Местные дети вели себя совсем по-другому. Другое дело – в доме. Этот дом в Гаграх стал для Яса родным с первой минуты, ему понравилось в нем все с первого взгляда, и в первую очередь – хозяйка. На следующее утро после их приезда хозяйка дома, желая видимо, подчеркнуть свое расположение к их молодой красивой семье, собственноручно изжарила к завтраку тончайшие, ажурные как бельгийское кружево блинчики и пригласила их семью разделить с ней завтрак. Как потом объяснила Ясу мама, этой чести удостоилась только их семья из трех, проживающих вместе с ними в этом доме. Они же отдыхали дикарями, а это значило, что завтрак должны были готовить себе сами.

Этот завтрак стал первой драгоценной открыткой из его черноморской коллекции. Магнолии во дворе, огромный балкон, белый металлический стол с белой же кружевной накладкой, и хозяйка, еще очень привлекательная женщина, с по южному чуть обветренной, цвета топленого молока, кожей лица, с большими серыми глазами и морщинками по углам ее живого, с тонкими волевыми губами рта, накрашенного светлой розовой помадой. Эти губы ей очень шли, особенно, когда она улыбалась. Сейчас таких женщин становится все больше благодаря фитнесу и диетам, но тогда в СССР женская красота увядала обычно вместе с сорокалетним юбилеем. Яс не понимал, почему, но – такой необычной казалась ему эта улыбчивая, с загорающимися звездочками в ее глазах в такт улыбке, женщина. В ее натуральных светлых, выгоревших от черноморского солнца вьющихся локонах уже пробивалась седина, которую она и не скрывала. Но эта седина совсем не портила ее красоты, а, наоборот, подчеркивала природный блонд несколькими серебристыми прядями. Ее тонкие пальцы в красивых больших перстнях тоже уже покрыла мелкая благородная патина морщин, точно такая же, как в углах рта. В общем, описывай Яс хозяйку сейчас, он бы сказал, что она сошла с картин голландских мастеров 17 века.

– Тетя Елена, а можно еще добавки? – съев вторую порцию блинчиков спросил Яс, и тут же осекся, увидев, как вспыхнула от смущения его мама.

– Яс, ты как будто с голодного края, – сказала разрумянившаяся мама. – Ты и так у Елены Арнольдовны все блины съел уже, как не стыдно? Хочешь, чтобы она целый день у плиты из-за тебя стояла? Поиграй немного, я тебе потом оладьев испеку.

Яс тоже покраснел в тон маме, опустил глаза, и, пробормотав «спасибо большое», вскочил и сразу же отправился исследовать территорию во дворе.

Если Создатель потрудился на славу, создавая наш мир, то Елена Арнольдовна ежедневно старалась перенести как можно больше этой красоты к себе в сад. А маленький Яс, которого Он наделил для восприятия органами чувств, сейчас старался не упустить ни одной из ее крупиц. Глаза Яса вбирали сочные взрывы лаковых цветов магнолий в листьях, простор балкона, правильные черты лица хозяйки дома, ее красные тяжелые перстни на тонких пальцах, в тон помаде лак на ее ногтях, яркие пятна солнца на белой скатерти стола и еще многое, многое другое. Его нос вдыхал сложную смесь ароматов роз, таких больших, что они больше напоминали пионы. А язык все не мог забыть вкус тончайших, хрустящих блинчиков в мелкую-мелкую ноздрю, поданных с топленым маслом и малиновым вареньем… и, о чудо! Тетя Елена не послушалась его мамы и все-таки встала у плиты. Его снова пригласили за стол.

– Людмилочка, пусть берет еще блинчик, я их для этого и напекла. Яс, кушай, мой золотой, не стесняйся… и его волосы легонько потрепала рука в старинных перстнях.

Поедая третью порцию блинчиков Яс думал о том, как он любит всех, а теперь вот еще и тетю Елену. Его уши слышали тихую, но хулиганскую трель соловья, его кожу ласкал влажный, уже не жаркий, мягкий сентябрьский гагрский ветер… Яс в то утро был идеальным приемником царящей вокруг него красоты.

В СССР официальной идеологией был атеизм, поэтому неудивительно, что Яса его молодые родители не крестили в положенной им по национально-территориальной принадлежности христианской конфессии. Атеизм, естественно, был и в детском саду. Поэтому Яс понятия не имел ни о Боге, ни о том, почему на Пасху бабушка Таня говорила ему всегда «Христос Воскрес». Он еще был слишком мал, чтобы понимать, кто такой Христос и что такое «воскрес». Но поблагодарить за столь прекрасное утро хотелось не только тетю Елену, а вообще весь этот огромный мир! Яс доел последний, упоительно хрустнувший на прощание на зубах шедевр блинного искусства, запил его чаем со смородиновым листом и мелиссой и тихо, но очень проникновенно сказал «спасибо», хозяйке дома. А после этого вдруг бросился на шею к маме и так крепко и неожиданно сдавил ее в объятиях своими тонкими руками, что она застонала, а Елена Арнольдовна радостно засмеялась. Яс и сам залился таким счастливым и громким смехом, что на улочке, где располагался их дом, казалось, еще докрутили вправо ветра и солнца.

– Мама, пойдем скорее на пляж! – и Яс отпустив шею мамы из своих объятий так же резко, как заключал ее туда, рассыпчатым горохом скатился вниз по лестнице во двор, и уже через четверть часа с радостным визгом влетал в белую пену прибоя на пляже. Добрый Волшебник, спасибо тебе за Черное море!

Море встретило его, как и должно было встретить при первом знакомстве, лазурной водой, ярким солнцем и ласковым умеренным ветром. И, конечно, очень большим количеством советских купальщиков. Многие из отдыхающих тогда там детей и сегодня легко вспомнят этот огромный галечный пляж, растянувшийся на километры вдоль береговой линии Гагры. Сейчас он пустует даже в высокий сезон, а тогда был полностью забит человеческими телами разной степени упитанности и прожарки. На всю огромную территорию Союза, от Белоруссии до Дальнего Востока, от Мурманска до афганской границы, это был регион с самым длинным купальным сезоном, с самой теплой морской водой и, наверное, самой красивой природой. В тот день на пляже в прямом смысле слова яблоку негде было упасть, чтобы не коснуться кого-нибудь из пляжного люда. Да что яблоку, и крупная черешня бы не проскользнула! Маленький Яс еще не умел плавать и обходился плесканием у линии прибоя рядом с берегом. Ему очень нравилось, когда особенно высокая волна, разбиваясь в пене на тысячи маленьких пузырьков, накрывала его с головой так, что энергия прибоя начинала его толкать вперед, хоть он и лежал своим пузом на самом песке. Его в этот момент побалтывало из стороны в сторону, правда, набивая песком его коротко подстриженные под «горшок», как у большинства мальчиков того времени в СССР, волосы, но оно того безусловно стоило. Яс и потом, уже будучи мужчиной за восемьдесят килограмм, любил, как в детстве, лечь животом на песок и заново пережить этот далекий детский мини-шторм.

Волны между тем становились все больше, поэтому мама попросила Яса выйти из воды и посидеть на пляже, пока не уляжется ветер. Вот бы сейчас попросить папу покатать его на шее, но отец только что ушел куда-то со своими новыми курортными друзьями. Жаль. Ясу ничего больше не оставалось, как, сидя на приятной теплой гальке, накрытой покрывалом, щуриться на светившее прямо в лицо солнце и смотреть, как качается на волнах его красавица мамуся. Волны набегали все выше, они набирали силу с каждой секундой, и маленький Яс очень внимательно и с большим удовольствием смотрел, как они обрушивают на берег такую огромную пену, что вызывают даже у взрослых радостный визг. И вот к берегу подошла настоящая волна-великан. У Яса перехватило дыхание. Надо же! Эта волна была высотой с двухэтажный дом! А вот и еще одна – и тоже не меньше! А вот и еще! Яс с завистью наблюдал, как волна за волной качают его маму, иногда накрывая ее с головой, оставив на поверхности лишь белую шляпу. Скоро и он будет так же качаться на волнах вместе с ней, только надо научиться хорошо плавать. От того, что с моря шел непрерывный гомон из визга, смеха и одобрительных восклицаний, Яс и сам заливался счастливым смехом, радуясь за морских купальщиков. Но белая широкополая шляпа внезапно оказалась на волнах без маминой головы. Мамы в море вдруг не стало. Яс быстро просканировал взглядом большой сектор моря – нет, мамы не было видно нигде. Яс вскочил, чтобы было лучше видно, и, вглядываясь вдаль, вдруг понял, что уже было две волны, а мама так и не появилась. Сразу же всплыла в памяти картинка из прошлогоднего путешествия на Иссык-Куль, и Яс заплакал – горько и беззвучно. Почему-то связки перестали работать. Хотя даже, если бы он громко рыдал, его горя все равно бы не было слышно – все звуки заглушали накатывающие на пляж огромные пенные волны.

Что сможет превзойти степень отчаяния пятилетнего ребенка, потерявшего мать? Наверное, только степень отчаяния любящей матери, потерявшей пятилетнего сына. Ты только-только начинаешь делать свои первые шаги в этом мире, и вдруг твоя мама, давшая тебе жизнь, вдруг по какой-то страшной и непонятной причине покидает тебя. Уходит в один момент все, что есть в этом мире самого родного и любимого, вся твоя Вселенная. Яс рыдал все безутешнее, и вокруг него постепенно начала собираться небольшая толпа взрослых, которые не услышали, а увидели, как он плачет. Они участливо и с неподдельной тревогой наклонялись к нему, пытаясь понять, что произошло и где его мама, вызывая этим вопросом новые судороги рыданий. Мир для Яса потемнел. Даже солнце стало теперь светить черным светом.

“Мой бедный, бедный сынок, что ж ты так перепугался?” – мама наклоняется к рыдающему Ясу, целует его и прижимает к груди. Какое счастье, мама не утонула. Ее и в самом деле накрыло той огромной волной, сбив с нее шляпу, и ей пришлось потом догонять ее, отчего она отплыла в сторону от того места, где Яс ее наблюдал. Мама осыпает поцелуями его заплаканное лицо своими солеными от моря губами. Щурит любовно свои глаза. “Как хорошо, мама, что ты жива. Спасибо тебе, Волшебник!” – это Яс говорит уже вслух.

Хотя в Бога в советском детском саду детям верить было не положено, Яс бессознательно ощущал, что существует Кто-то, благодаря которому вертятся этот мир, Луна и Солнце, плывут облака и растут деревья. А так как официальная детсадовская идеология по поводу существования добрых чародеев хранила политкорректное молчание, то маленький Яс тихой сапой, особо никого в это не посвящая, уверовал для себя в Волшебника. Доброго, конечно. Он иногда обращался к нему в своих мыслях, иногда просил его о чем-то, но в основном просто знал себе потихоньку, что он есть и очень любил его за те чудеса, которые случались в его жизни. И когда Волшебник совершал для него очередное чудо, потихоньку благодарил его за это, как сделал сейчас. Остаток дня прошел для Яса прекрасно: море утихло, мама разрешила ему опять резвиться на берегу, и он скакал в белой пене с удесятеренным усердием. Отсутствию отца рядом с собой он тогда не особо удивлялся. Папа, хоть и любил его, и не ругал никогда, но наедине с ним времени проводил мало. Яс, всегда мог быть хорошей компанией сам себе, а сегодня тем более – море, невообразимо гладкие для жителя гор морские камушки и ракушки полностью захватили его внимание. Он тут же придумал новую игру: найти среди гальки свой волшебный камень, который он увезет с собой в далекую Алма-Ату и сделает своим талисманом. Яс очень скоро нашел его – небольшой, размером примерно с пятак, почти идеальный диск, плоский с двух сторон. Цвет у его волшебного камня был серо-фиолетовый с тремя белыми, параллельно пересекающими его почти на одинаковом расстоянии друг от друга полупрозрачными полосками кварца. Впоследствии он постоянно будет попадаться Ясу на глаза в разных местах его квартиры в Алма-Ате, до тех пор, пока он не покинет ее и не отправится во взрослую жизнь… а его талисман потом куда-то запропастится.

А в тот летний день семьдесят девятого Яс радостно схватил свой волшебный камень, второй раз за сегодня поблагодарив за него Волшебника, и вприпрыжку поскакал к маминому покрывалу похвастаться драгоценной находкой. Но с показом сокровища пришлось повременить. На их семейном покрывале тем временем сгустились тучи. Отец семейства вернулся к жене и сыну пьяным настолько, что еле держался на ногах. Своего папу Яс с таком виде видел впервые, и поэтому он, открыв от изумления рот, уставился на отца, не упуская, однако, ни слова из диалога родителей.

– Где тебя носило почти четыре часа? Тут уже все хачики вокруг меня поужинать пригласили! – это мама. Яс старался запоминать новые слова, и несколько раз повторил хачик про себя, беззвучно пошевелив губами.

– Людочка… любиммая… ну прости… ммы с парнями сначала играли в волей… бол, а потом немного вы..пи…лли вина за… победу – сильно заплетающимся языком, отвечает папа.

– Волейбол? Волейбол? Да ты посмотри на себя, чемпион! В литрбол вы все это время играли! Ты же на ногах не стоишь! – тихо, сквозь зубы, сведя взгляд в точку, говорит ему мама.

Папа в процессе объяснения при этом качается из стороны в сторону, несмотря на то, что держится за столб от пляжного грибка. После экспрессивной тирады, как они играли “вон на том пляже”, папа совершает стратегическую ошибку. Он отпускает грибок, чтобы уже не рассказать, а показать рукой, как они играли. Его сразу же ведет к земле, где между ним и силой земного притяжения завязывается нешуточная борьба. Гравитация быстро одерживает победу, и, не удержав равновесие, отец по-доброму, тихо и мягко плюхается всем телом на лежащую на спине и подставляющую черноморскому солнцу свое пышное тело, отдыхающую. Отдыхающая не видит папу, потому что лицо ее накрыто такой же широкополой шляпой, как у мамочки, и поэтому от неожиданности она вопит так, что к ним оборачивается половина пляжа. Повернувшись вокруг своей оси, женщина стряхивает его со своих мягких телес. От толчка отца сначала немного приподнимает вверх, а потом опускает вниз, на этот раз лицом в песок. Папа замирает на несколько секунд, лежа лицом вниз в песке, потом медленно и неуверенно поднимается, что-то невнятно бормоча и отплевываясь. Мама твердеет лицом еще больше. Загоравшие вокруг свидетели этой сцены дружно и одобрительно смеются и соглашаются друг с другом, что главный кубок по литрболу сегодня у папы уже вряд ли кто заберет. Мама с абсолютно каменным лицом быстро сворачивает покрывало и, сложив его поверх сумки, берет ручку Яса в свою. Натянутая как струна, не выпуская его руку из своей и ни на кого больше не оглядываясь, она идет с пляжа в дом так быстро, что Яс еле успевает за ней. Мама идет, высоко неся свою голову с красивым шиньоном и челкой набок – последним писком модниц того времени. Позади них плетется папа, периодически корректируя свой курс касанием земли то правой, то левой рукой – в зависимости от того, в какую сторону был крен. Яс, понимая, что с папулей происходит что-то не совсем ладное, то и дело оборачивается назад, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. От этого его маленькая рука, которую мама плотно держит в своей, выворачивается и тормозит их шествие. Из-за этого и маме, в свою очередь, приходится притормаживать, оборачиваться, видеть опять все это непотребство и, еще сильнее распаляясь от увиденного, с удвоенной энергией тянуть руку Яса в направлении их конечного пункта.

С грехом пополам, они все же преодолели за полчаса путь, на который у них уходило обычно минут десять. Папа под конец их променада пошел немного резвее и перестал помогать ногам руками, но зато его траектория стала походить на почти правильную синусоиду, вершинами которой стали столбы, заборы и ворота по обеим сторонам улицы. Он старался идти прямо, но от того, что его постоянно тянуло в сторону, его прямая превращалась диагональ: сначала к одному забору, а потом, по диагонали, в другую. Но все на свете когда-нибудь заканчивается, и этот долгий и мучительный путь для благородного отца семейства закончился тоже. Владимир зашел в дом вслед за Людмилой и Ясом, к большому счастью Людмилы не раскрыв своего состояния для его обитателей, быстренько разделся и лег спать. Мама долго, дотемна беседовала потом еще с хозяйкой на веранде, а Яс, счастливый от того, что его не гонят в кровать, несмотря на поздний вечер, нюхал большие, розово-фиолетовые розы-пионы, похожие и одновременно не похожие на те, что росли во дворе прабабушки Тани. Запах смешивался с ароматами других растений и – так казалось Ясу – с ночным звездным небом. Он тянулся к пушистым, ароматным розовым бутонам и оказывался в теплом черно-фиолетовом, пахнущем пионами космосе, окруженный со всех сторон далекими звездными системами и Галактиками. Звезды при этом отчетливо приближались к нему. Яс, как мы знаем, уже давно не сомневался в том, что, когда вырастет, будет космонавтом и поэтому свои вечерние сидения в похожих на пионы розах стал считать для себя первыми космическими тренировками.

Пьянка обошлась папе малой кровью. Владимир после того случая больше не пил, по крайней мере, пьяным Яс его больше не видел. Мама простила отца хоть и не сразу, но довольно быстро, и потом они все вместе со смехом вспоминали папины зигзаги на пути к дому. Жила семья Возников весь остаток отдыха спокойно, весело и дружно: от дома к пляжу, от пляжа к дому, с вечерним чаем, розами-пионами и звездным небом. Жизнь текла без необычных событий и толкотни, если не считать особо запомнившегося Ясу похода в столовую на берегу. Они как-то после купания захотели перекусить вне дома, ресторана поблизости не было, и папа с мамой решили зайти в столовую, располагавшуюся тут же, недалеко от пляжа. Прежде Ясу не приходилось бывать в подобных местах: его знакомство с советским общепитом ограничивалось только одним-единственным местным кафе, куда их пару дней назад привезли вместе с экскурсией на озеро Рицу. Из озер Яс видел до этой поездки только поросшее зеленой ряской аэропортовское озеро на даче у дедушки с бабушкой и не знал, что озера бывают такими же голубыми, как море. Вообще говоря, увидев Рицу, он подумал, что вот как интересно: есть места на земле, где озера бурые, а есть – где, как небо. Тут, в Гаграх вода была везде голубая, не важно, море это или озеро. Экскурсовод по дороге рассказывала, что на берегу этого уникального озера очень любит бывать Леонид Ильич Брежнев, и что его правительственная дача располагается рядом с бывшей дачей Сталина. И что у Сталина эта, на озере Рица, была самой любимой. Кто такой Сталин, Яс не знал, но Брежнева знал и любил, отлично понимая, что, главным образом, ему он обязан таким вкусным булочкам с молоком в детском саду и бесплатным билетам на самолет – об этом ему рассказывал по вечерам перед программой «Время» дедушка Миша. И озеро, и кафе Ясу очень-очень понравились. Неудивительно, ведь заведение было закрытое, никого, кроме экскурсий и иностранцев в нем не обслуживали. Им сразу же принесли высокие красивые стаканы, о которых мама уважительно сказала отцу: «смотри-ка, они хрустальные». Ясу добрый дяденька в черном костюме сразу же налил в этот стакан лимонад, которого он никогда не видел до этого в Алма-Ате. Лимонад был ярко-зеленого (а не золотистого, как Яс привык) цвета, и назывался “Тархун”. Наверное, его готовили по древнему рецепту волшебников, подумалось Ясу после того, как он сделал первый глоток из бокала. А взрослым давали шампанское, тоже в высоких красивых бокалах, одну бутылку на четырех человек, по количеству взрослых за столиком. Яс пил свой необычный лимонад и, щурясь, смотрел сквозь бокал на ярко-голубую воду озера, становившуюся от этого насыщенно бирюзовой. Потом в горлышко их бутылки из-под шампанского залезла большая оса. Сначала она летала внутри бутылки, потом только ползала, а потом и вовсе стала шататься из стороны в сторону, прямо как папа несколько дней назад. Папа и еще один веселый мужчина помогли ей выбраться из горлышка наружу – видно, укус пьяной осы им был нипочем, и под их громкий смех и боязливые взвизгивания женщин оса еще какое-то время развлекала всех на белом столе, качаясь из стороны в сторону и безуспешно пытаясь взлететь. Мама тоже взвизгивала и задорно смеялась, и Яс не мог понять, почему ей было так неприятно несколькими днями назад, когда папа на пляже делал тоже самое? Осе, выходит, можно, а папе нет? Непонятно. А, когда они садились в автобус, он впервые в жизни попросил Волшебника о чем-то. Чтобы тот обязательно помог ему как-нибудь еще раз увидеть это место.

Ясу так все понравилось в том кафе пару дней назад, что сейчас, радостно шагая с родителями в эту их “столовую”, Яс рассчитывал опять увидеть веранду, вкусный зеленый лимонад в красивом стакане и вежливых дядь в черных костюмах, разносящих его посетителям. И был очень изумлен обнаружить вместо этого огромный душный зал, битком набитый людьми за обшарпанными столами и большую очередь за едой. Дядь в костюмах не было, посетители сами брали себе тарелки с едой на какие-то подозрительные коричневые подносы, а потом несли к столу. Видимо, столовая – это место, где кормят тех взрослых, которые плохо себя вели, решил Яс. Свободных столиков не было, но потом один все же освободился, в самом углу, с отбитым углом и весь поцарапанный. Они с мамой сели за столик, а папа пошел брать подносы и занимать очередь. Яс уже не очень понимал, зачем они пришли есть в место, где едят провинившиеся взрослые. Он полностью истомился на жестком стуле за пару минут. Есть совсем не хотелось. Хотелось быстрее выбежать отсюда на свежий воздух, туда, где загорелые красные мужчины не будут кричать над его ухом что-то на непонятном языке, чокаясь под столом красным компотом. Яс так и не понял, почему они чокаются под столом: до этого взрослые всегда чокались над ним. «Наказаны за что-то, вот им и не разрешают теперь чокаться», – подумал Яс. Папина очередь между тем подошла, он стал махать маме, чтобы она помогла ему со вторым подносом. Мама пошла в другой конец столовой и, скоро оба они вернулись к столу с плоскими пожухлыми чебуреками и каким-то супом. Суп, как оказалось, предназначался всем, а чебуреки – только родителям (ну конечно!), так как мама не отважилась дать их ему. “Попробуй, солнышко, этот суп называется харчо” – это было последнее, что слышал Яс перед тем, как оправил первую ложку себе в рот. А потом дневной свет померк, а вместе с ним померкли все звуки и запахи, как это было год назад на Иссык-Куле, когда папа подбросил его и не поймал. Страшный огонь обжег нёбо и глотку, дыхание прервалось, а на глазах выступили обильные слезы. Яс закашлялся и сильно замахал руками, показывая маме, что он умирает. Конечно, маме следовало попробовать суп самой, прежде, чем позволить ему отправлять полную ложку этого огненной жидкости в рот – но Яс не обвинял своих родителей ни в чем, как это не делает ни один пятилетний ребенок в мире. Удивительно, но он не умер, даже в больницу ехать не пришлось: огонь поутих сам собой. Зато ему отдали весь компот, все три стакана, Яс его с удовольствием выпил и смерть, еще минуту назад неизбежная, теперь полностью отступила. На супе харчо Яс поставил крест очень надолго, да и второй раз, будучи уже взрослым сорокалетним мужчиной, пробовал его с большим подозрением и опаской.

Впрочем, эта неприятность оказалась Ясу даже на руку: за перенесенные страдания родители, во время их традиционной прогулки по вечерней набережной Гагр, купили ему не одну, а две порции мороженного. Яс слизывал языком белые капли с темного шоколада, сидя с родителями на скамейке в центре набережной и благодарил суп харчо за прекрасный вечер. Он попытался было развить успех и попросил после второго эскимо третье, но больше двух порций мама бы ему не купила, будь он хоть трижды при смерти. Ну и ладно. За время отдыха Яс очень полюбил Гагры, этот советский аналог Ниццы, о существовании которой он тогда и понятия не имел. Ему, среднеазиатскому мальчику, выросшему так далеко от всех морей этого мира, обилие природных шедевров в огранке курортной сладкой жизни, пусть и советской, но все же очень милой, радостной и беззаботной, казалось первым вестником победы коммунизма. О которой ему постоянно рассказывали новости в телевизоре и надписи на крышах многоэтажных домов. Но тут многоэтажных домов с надписями не было. Яс любовался огромными пальмами (косточка от одной из них давно уже лежала у мамы в чемодане в носовом платке и ждала посадки в горшок в их алма-атинской квартире) и рассеянно слушал прибой, смешивающийся с песней про «вновь продолжается бой» из динамика сверху. Песня, хоть и не успокаивала своим темпом и словами, но тревоги не вызывала. Хотя бой – это же война, а война – это очень плохо? О чем Яс и спросил папу. Папа сказал, что воевать придется не в буквальном, а в переносном смысле: «всемирный стройотряд» будет не стрелять по врагам, а сажать по всей Земле такие вот пальмы и розы, чтобы везде было так же красиво, как тут, на набережной в Гаграх. Это Ясу было понятно, и очень близко по духу. Хотя, как можно было назвать разведение роз-пионов в песне «боем»? Ну да ладно.

Чудесный отдых подходил к концу. В последний день они поехали на морском прогулочном пароходе в Сухуми, где все, кроме Яса, видели дельфинов за бортом, на экскурсию в обезьяний питомник. Но там был какой-то карантин, поэтому в питомник их не пустили. Экскурсовод суетилась, куда-то постоянно звоня и пытаясь в экстренном порядке подобрать замену, и скоро ей это удалось: им предлагалось пройти на катере обратно чуть дальше Гагр и посетить Сочи. По довольным лицам собравшихся экскурсантов, Яс понял, что замену подобрали стоящую, и напросившись отцу на шею, радостно въехал на нем, как на слоне, назад на пароход. На обратном пути все опять стали кричать: «Дельфины! Смотрите!», и опять Яс тщетно вглядывался в красивую синюю воду. Хотя дельфинов тогда он так и не увидел, зато в Сочи их семье нежданно повезло с рестораном. В «советской» зоне за столиками было переполнено, и администратор, тяжело вздохнув, с неохотой отворил дверь на террасу, выходящую к морю и впустил туда три молодых семьи поприличнее, и Яса с родителями в том числе. Хотя Яс и не разбирался особо в нюансах тогдашней советской ресторанной геральдики, но и он сразу понял, в чем была разница. Тут были накрахмаленные скатерти и фужеры, и от этого намного значительнее, что ли. И еще на террасе стояли небольшие пальмы в кадках (ну надо же!) и было значительно тише. Официанты двигались бесшумно, а гости разговаривали вполголоса, отдавая первую партию прибою, который от этого разрастался и благодарно тихо рокотал, наполняя террасу ни с чем не сравнимым морским умиротворением. Хотя повсюду и слышалась иностранная речь и смех, говорили смеялись иностранцы тоже немного не так. Может быть, тише и хитрее, что-ли? Слушать их при этом было приятно. До этого Яс никогда не видел иностранцев, поэтому сразу же выбрал подходящую пару и стал играть в свои любимые представления. Типажи за соседним столом были что надо: мужчина с большими бакенбардами и волосатой грудью под расстегнутой на две пуговицы белой рубашкой и женщина в обтягивающем фигуру цветастом батнике и узорной кремовой юбке, открывавшей красивые ноги с ярко-красным лаком на ногтях. Босоножки на высокой платформе цвели такими же точно узорами, что и юбка. До этого Яс тоже не знал, что так бывает. И обед был тоже очень вкусный, хотя мама заставляла Яса пользоваться исключительно вилкой, без помощи рук. Яс не возражал, шестым чувством осознавая ответственность их семьи перед иностранными товарищами.

В общем, благодаря внезапно заболевшим обезьянам, последний их обед на курорте тоже удался самым превосходным образом. Вернувшись в Гагры, они семьей долго, до поздней ночи все вместе стояли на набережной, смотрели на прибой, болтали, смеялись и ели мороженное. И, конечно, кидали монетки в море, чтобы вернуться. Домой Яс опять поехал на папиной шее. По дороге он заснул, а когда проснулся, чемоданы уже были собраны, а папа с мамой благодарили Елену Арнольдовну за все и целовали ее с обеих сторон в щеки. Яс тоже подошел попрощаться с ней, испекшей в то первое утро для него такие вкусные блины, был тут же расцелован и одарен огромной шоколадной конфетой. Таких больших он тоже еще не ел, сплошные чудеса в этих Гаграх. На конфете был изображен какой-то великан в окружении множества маленьких людишек, а сверху было написано «Гулливер». Яс не знал, кто такой Гулливер и развернул огромный фантик. Конфета оказалась шоколадно-вафельной, такой же, как обожаемый им и очень редкий гость на их кухне «Мишка на Севере». Яс доедал ее уже в такси, вёзшем их в аэропорт и опять думал о том, как же он всех любит.

Летели домой через Баку. Дневной рейс превратился в вечерний, ведь самолет двигался навстречу солнцу, и в нефтяную столицу СССР они прилетели уже, когда стемнело. Решили посмотреть центр, так как было окно между полетами, время позволяло. Всю дорогу от аэропорта в центр Яс спал, а когда проснулся, он сразу же увидел большой порт, много красивых кораблей и пеструю толпу туристов рядом со старинной башней. Башня была высокая и круглая и сразу видно, что старинная, она нависала над набережной и Ясом, как настоящий сказочный замок. Им тут же рассказали, что с нее сбросилась в море в стародавние времена принцесса. Она не захотела выходить замуж за нелюбимого ей человека, которого ее отец, могущественный шах, выбрал для нее в жены. Поэтому-то эта башня с тех пор называется девичьей. Яс стоял, задрав голову и думал, зачем заставлять свою дочь выходить замуж за того, кого она не любит? Вот мама любит папу, а, если бы не любила, наверное, он бы и не родился. А еще ему казалось, что он слышит, как древние камни башни гулким, низким шепотом рассказывают друг другу страшные истории о древних битвах, которые они до сих пор помнят. Или это эхо морского прибоя отражается от ее высоких уступов? Потом они сели в такси, где Яс опять моментально уснул. Он спал всю оставшуюся часть пути, проснувшись только в родной Алма-Ате, встретившей их уже прохладным утренним дождем и поблекшими листьями: лето уже закончилось. Листья падали на лобовое стекло «Волги», везшей их домой из аэропорта по совсем пустым улицам. В Алма-Ату пришла осень, шестая осень в его жизни, которую он, в отличие от лета, опять не запомнит, кроме, разве что, своего дня рождения. Но зато этот конец декабря семьдесят девятого, как выяснится потом, очень хорошо запомнит их вся, такая пока еще огромная, страна.