Читать книгу Большая Книга. Том 1. Имперский сирота - Слава Телегин - Страница 11

Амин(ь)

Оглавление

Да, осень тысяча девятьсот семьдесят девятого почти не отложилась в памяти Яса. Остался лишь его шестой день рождения, который Яс в последний раз отпраздновал в квартире деды Миши и бабы Нади – Яс с родителями переезжали от них в свою квартиру. Родители недавно получили новую двушку (если быть совсем точным, то ее получила в своем министерстве Наталья Филипповна и отдала от нее ключи единственной своей дочери и зятю) и потихоньку обживали ее, все чаще ночуя там, но день рождения справили все вместе в третьем микрорайоне. Стол в основном был заполнен подвыпившими родственниками: из детей в гостях был только его лучший друг Ленька Добриян, но и тот вскорости слинял к себе, сразу после того, когда раскрасневшиеся от дедушкиного домашнего вина лица взрослых открыли свои рты и дружно грянули на всю квартиру “Ой, маррроооз, маррроооз!” Яс тоже с удовольствием сбежал бы на улицу делать с Ленькой клад в земле из золотинки и зеленого бутылочного стекла, но он был именинник и уйти было неудобно. Тем более, что взрослые постоянно произносили тосты в его честь, а деда Миша даже плеснул ему в рыбку полстопки красного. Яс очень любил эти рюмочки – фарфоровые в виде стоящих на хвосте рыбок с открытым ртом, откуда, собственно, и выливалась жидкость. Он выпил глоток. Вино было приятным, как сок, со вкусом малины и черешни, но и еще чем-то необычным, от чего засаднило горло и перехватило дыхание. Яс решил больше никогда в жизни не пить вина, а то вдруг начнется ангина и мама, не дай бог, еще будет делать эти ужасные уколы и лишит мороженого. “Деда, не пей больше песню!” – воскликнул он, видя, что обожаемый им дед хочет затянуть еще одну народную, и взрослые дружно засмеялись. Когда за столом запели «Огней так много золотых», Яс все же решился. Он потихоньку выскользнул из-за стола, подошел к маме и сказал ей шепотом на ухо, что пойдет поиграет с Ленькой. Добрияны жили на первом этаже в их же подъезде, и мама разрешила. День рождения все равно получился замечательный – ведь бабушка подарила ему робота на батарейках. Ради него Яс бы терпел народные песни хором за столом целую неделю.

Во дворе было тоже празднично: только что пошел снег, первый в этом году, и они с Ленькой ели его, собирая с еще покрытых зелеными листьями веток бульденежа, и пытались понять, что у него за вкус. Может, как у замороженной звездной пудры? Снежинки ведь сверкают точно так же? Снежинки нежно таяли на языке, пока Яс и Ленька обсуждали, что уже совсем скоро Новый год, и можно будет вытащить огромную коробку с игрушками и начать наряжать елку.

Но для Леонида Ильича Брежнева и остального Политбюро ЦК КПСС в декабре семьдесят девятого было дело поважнее новогодней елки. В далеком и неизвестном тогда Ясу Афганистане вечером 27 декабря спецназ КГБ и ГРУ СССР захватывал дворец Хафизуллы Амина, на тот момент Генерального секретаря, Председателя Революционного комитета, Министра обороны, Премьер-министра и прочая, и прочая революционного Афганистана. Решение о вводе войск в Афганистан было принято на Политбюро два дня назад: из Туркестанского и Центрально-азиатского военных округов, начиная с 25 декабря, в кабульский аэропорт Баграм прибывали все новые и новые части, якобы для поддержки бойцов товарища Амина против недобитых врагов революции. СССР входил в войну, которая спустя десять лет забьет один из последних гвоздей в крышку его гроба. Но тогда, 27 декабря, никто в Политбюро такой невероятной перспективы развития событий не мог увидеть и в самом диком ночном кошмаре. Такого быть не могло, потому что не могло быть никогда. Экономика СССР, подогреваемая небывалым доселе ростом цены на нефть, брала все новые и новые рекорды. Пусть ее эффективность была ниже, чем в США и странах Западной Европы, пусть львиная доля производства приходилась на военно-промышленный комплекс. Но не было в мире силы, способной не то, что сокрушить Союз, а заставить его даже еле дрогнуть. Даже США вместе со всем блоком НАТО, что уж говорить о каком-то Афганистане, небольшой и тем более, с недавних пор дружественной страны у южных границ, полтора года назад провозгласившей у себя победу коммунистической революции.

В тот день, 27 декабря, в Кабуле вождь революции Хафизулла Амин и его товарищи праздновали в бывшем ханском дворце «Тадж Бек» подписание договора с СССР о предоставлении Афганистану военной помощи. За пять часов до смертоносного советского штурма ничего не подозревающий Амин в своей новой резиденции c размахом потчевал всех тех, кто отныне долгие годы верой и правдой будет служить ему в его новом правительстве. Он перебрался в «Тадж Бек» из Кабула всего неделю назад. В Афганистане Амин теперь будет бессменным главой, ведь с этого дня вся военная мощь Советов готова сокрушить любого его врага, на которого он укажет. Это стоило отметить! Радость и возбуждение разливались розовыми пятнами по его обычно спокойному, волевому лицу, глаза блестели, хотелось громко смеяться и петь. «Не на людях, позже, после приема в кабинете» – Амин умел держать себя в руках.

Хафизулла, встречая гостей, пристально и победоносно глядел каждому через зрачки прямо в душу, так им всем казалось, своими красивыми черными, как крупный виноград, немного навыкат, глазами. “Ни один из вас теперь не скинет меня. Отныне я – тигр, а вы – мои верные шакалы. Шакалы революции. Весь мир скоро увидит, на что способен Афганистан под моим руководством… а мои враги – что такое русские авиация и танки …” – Глядя гостю в глаза, Амин приветливо улыбался каждому, обнажая белые зубы. Гость сначала отводил взор, не выдерживая блеска зрачков Хафизуллы, а затем, еще раз встретившись с ним взглядом, опускал голову – в знак подчинения новому вождю. Взгляд за взглядом, поклон за поклоном. Официанты разносили в красивых чешских бокалах его любимый гранатовый сок (Амин не любил алкоголь), внутри дворца звучал вальс Шопена. А снаружи, за стенами дворца, родной Афганистан лежал теперь у его ног. Вот открылись двери во вторую комнату, и гости прошли в обеденный зал. Его новый узбекский шеф-повар, присланный пару недель назад из СССР (Амин не доверял местным поварам) сегодня постарался на славу: таких закусок и супа никто их них и не нюхал, а в качестве главного блюда Малик сделал свой фирменный плов с перепелками. Его официальные приемы будут проходить только на самом высоком уровне, пусть знают, каков хозяин у этой страны. Гости расселись по своим местам, пригубили напитки. Амин почувствовал, что все ждут, что он скажет что-нибудь. Хафизулла аккуратно сложил салфетку, поправил галстук и медленно, давая всем собравшимся возможность замолчать, встал с бокалом гранатового сока, глядя на своих друзей. Он подождал еще секунду и потом стал говорить очень громко и четко, чеканя каждое слово:

– Товарищи! Мои верные соратники! Сегодня я опять разговаривал с нашими товарищами в Кремле, и хочу поделиться с вами замечательной новостью. СССР поддержал нашу просьбу о полномасштабной войсковой поддержке. Советские дивизии уже на пути сюда, их передовые воинские части сегодня уже прибыли в Баграм. Эти два дня мы постоянно обсуждаем по телефону с товарищем Громыко, как лучше сформулировать для мира информацию об оказании нам советской военной помощи, – Амин посмотрел на сидящего рядом с ним министра иностранных дел, близкого друга и родственника Шаха Вали, который сейчас, как верный пес, с обожанием смотрел на него снизу-вверх, не мигая, и тряс головой в знак согласия. В руке у него при этом была забытая вилка с нанизанной на нее бастурмой. Амин замолчал, задержавшись на перепелке взглядом, и внезапно засмеялся в полный голос, полоснув своей ослепительной улыбкой по столу – сдерживаться уже не было ни необходимости, ни желания. – Давайте поднимем бокалы за афгано-советскую вечную дружбу, товарищи! Ура!

– Уррррааааааа! За мудрость нашего лидера, Хафизуллы-саиба, – гости стали попеременно привставать, кланяться и, подобострастно глядя в глаза Амину, салютовать бокалами с гранатовым соком: по, заведенной еще Захир-шахом традиции, спиртное на официальных встречах без участия иностранных гостей на стол не подавалось. Хотя самого Захира и свергли уже пять лет назад, и вроде как спиртное теперь, в отсутствие Аллаха, афганским революционерам употреблять было можно, но до сих пор никто не брал на себя смелость поставить его на стол на официальном приеме. Да и сам Амин позволял себе водку (другого алкоголя он не признавал) всего два раза в году: на 9 мая и на 7 ноября. После тоста Хафизуллы большой зал, наконец, оживился:

– За окончательную победу революции под руководством Хафизуллы-саиба! За долгую жизнь нашего вождя! – Бокалы звонко и празднично скрестились, все залпом выпили, и праздник начался. Гости закусывали, вполголоса шутили, негромко переговаривались между собой, то и дело поглядывая на центр стола, где сидел Хафизулла. Время от времени кто-нибудь из них вставал, чтобы пожелать любимому руководителю всего наилучшего и поднять бокал в его честь. Внесли основное блюдо – гордость и визитную карточку товарища Малика. Кости молодых перепелок хрустели в такт их здравницам, а над столом парила, многократно отражаясь в бокалах и зрачках, белозубая улыбка Амина.

Чайный стол им сервировали в первом зале, там, где в начале приема Хафизулла встречал прибывающих гостей. Официанты распахнули двери, и гости понемногу стали перетекать от обеденного стола к десертному фуршету, следуя за своим вождем, который спустя всего три месяца после прихода к власти так внезапно для всех добился для своей страны всесторонней военной поддержки мощнейшей армии мира. Хафизулла наслаждался приемом. Он тоже взял чашку, с удовольствием сделал глоток горячего ароматного чая, почувствовал, как тот нежно течет по пищеводу, смывая тонкий слой жира от плова. И опять перед его глазами встала эта картина: как он, вместе с Тараки, теплым и свежим апрельским утром чуть более полутора лет назад выходит на балкон президентского дворца, чтобы громко сказать вниз, в жадно смотрящие на них глаза собравшихся кабульцев: «Революция победила! Да здравствует свободный Афганистан!» И утонуть во всеобщем крике ликования… а его учитель и соратник Нур Мохаммад Тараки, первый генсек, “Великий Вождь” и “Звезда Востока”, как любил называть его на людях Хафизулла, обнимает его, улыбается, сверкая золотой коронкой и подымает его руку вверх вместе со своей, как в Москве, у знаменитой скульптуры «Рабочий и Колхозница». Толпа внизу беснуется, солнце ярко светит в глаза, они счастливы, они победили.

Тогда Тараки, в апреле семьдесят восьмого, сразу же сделал Амина своей правой рукой и стал доверять ему, как самому себе. Он отдал Хафизулле все бразды, все нити управления, историк, что с него взять, человек, ничего не понимающий в тонких аппаратных подводных течениях. Хафизулла сместил своего учителя, великого вождя и звезду востока с поста ровно через полтора года, в сентябре семьдесят девятого. А спустя месяц, восьмого октября, он отдал приказ своему телохранителю Джандаду убить Нур Мохаммада Тараки. Теперь Джандад был командиром его гвардии.

Амин стоял, глядя сквозь чашку с чаем, и вспоминал то октябрьское донесение Джандада, которое он столько раз прочитал тогда, что выучил его наизусть: “Когда Рузи, Вудуд и Экбаль вошли в комнату, Тараки снял свои часы и попросил Рузи, чтобы он передал их Амину. Затем вытащил из кармана свой партийный билет и протянул его Рузи. Рузи, Экбаль и Вудуд связали руки Тараки. В это время Тараки попросил у Вудуда стакан воды, а он в свою очередь обратился с этой просьбой к Экбалю. Экбаль хотел выйти за водой, однако Рузи запретил Экбалю приносить воду и закрыл дверь. Рузи принёс матрац Тараки и сказал, чтобы он лёг на него. Тараки послушался и лёг. Рузи закрыл Тараки рот. У Тараки начали дёргаться ноги и Рузи пришлось приказать Вудуду связать ему ноги. А Экбалю приказал стать на его колени. Через несколько минут Рузи отпустил Тараки, а затем снова прикрыл его лицо подушкой. Когда Рузи вторично отпустил Тараки, тот уже был мёртв”.

Когда, наконец, он избавится от воспоминаний о том дне? Какие последние мысли были в голове у его бывшего учителя в ту минуту, интересно знать? Амин встряхнул головой и огляделся по сторонам. Зал и гости поплыли перед глазами, как если бы он один выпил бутылку водки. “Совсем ты как девушка стал, Хафизулла. Скоро в обморок упадешь, когда при тебе барана резать будут” – Амин резко встряхнул головой, отгоняя назойливый кошмар. Удивительно, что, хотя он и не был тогда с ними в той комнате, но представлял себе все детали так ярко, как будто они были не его картиной воображения, а реальным воспоминанием. Амин пошел от стола к окну, чтобы вдохнуть свежего зимнего воздуха, но вдруг оказался сидящим на ковре. Ноги не слушались. Нестерпимо хотелось спать. “Джандада срочно сюда – пусть звонит советским врачам” – последнее, что он смог сказать своей жене, подбежавшей к нему, перед тем, как растянуться на ковре без сознания.

Отравили не его одного: многие гости засыпали тут же, на ковре и на диванах. Появившийся через минуту в зале Джандад в ярости орал в трубку (еще бы, второе покушение за месяц) распоряжения о срочном усилении охраны дворца и вызове бригады советской «скорой помощи», – Амин не доверял не только афганским поварам, но и своим эскулапам заботу о здоровье себя и своей семьи. И спустя всего несколько минут из военного госпиталя, пугая прохожих мигалками и диким воем, выехала бригада скорой помощи: двое русских врачей и медсестра. Еще пятнадцать минут спустя Амин уже лежал в кровати в своем кабинете с промытым желудком под капельницей, а врачи, подсоединив к его руке электроды, снимали кардиограмму. Пробило семь вечера. Яд был нейтрализован быстро и очень успешно, Амин не зря доверял советским врачам. Но дожить до утра ему все равно было не суждено. Потому что на помощь яду в направлении его дворца уже спешили тротил и свинец.

Ровно в четверть восьмого вечера, в то время, как советские врачи спасали генсека Афганистана от яда, двадцать лучших советских парней из “мусульманского батальона” КГБ за считанные минуты полностью подавив шквальным снарядным огнем своих зенитных установок “Шилка” сопротивление двух тысяч бойцов охраны дворца, обеспечили беспрепятственное продвижение четырех БТРов со спецназом КГБ к новой резиденции Амина.

“Тадж-Бек” на тот момент представлял неприступную крепость для любых афганских мятежников. Это было еще и самое красивое здание во всем Афганистане, творение лучших немецких архитекторов начала двадцатого века. Дворец, имеющий не только величественные колонны и огромные окна в немецком классическом стиле, но и метровые стены, способные выдержать даже артиллерийский обстрел. Расположенный в нескольких километрах к югу от Кабула на высоком холме, окруженный заминированными террасами и парой вкопанных в землю танков, простреливающих все подступы ко дворцу, он был столь же неуязвим, сколь и прекрасен. Но только не для бойцов из групп «Гром» и «Зенит», которые находились в прорвавшихся во дворец БТРах.

К тому моменту воинская часть Кабула была уже десять минут как надежно блокирована двумя сотнями спецназовцев из мусульманского батальона, а ее командир, свояк Амина и, по совместительству, начальник Генштаба лежал на полу своего кабинета, истекая кровью от выпущенных в него в упор пяти пуль. Узел связи был взорван еще за два часа до этого. Помощи в Кабул прийти было неоткуда. И когда три БТРа “Грома-Зенита” (один во время прорыва все-таки подбила охрана дворца) остановились на площадке перед входом в “Тадж-Бек”, гвардия, охранявшая дворец, стала той последней соломинкой, за которую хватаются утопающие, но бесполезно – против этой соломинки сейчас был самый острый и неумолимый серп с герба Советского флага.

Амин проснулся. Он обнаружил себя лежащим на грохочущей кровати в своей спальне, с капельницами в обеих предплечьях. Память медленно возвращала недавние события вечера. “Что они мне льют?” – вяло подумал он. – Прозрачное что-то, наверное, физраствор. А почему так грохочет кровать? Или это у меня в голове от яда все перетряслось, как от взрыва? Амин попробовал приподняться над кроватью – и у него получилось. Он нажал выключатель, но света не было. Взрывы – это он четко теперь понимал – были не в голове, а снаружи дворца, и били по его стенам. “Надо звонить срочно Пузанову”, – подумал он. – Ах нет, сейчас же другой посол у советских, как его, Табаев, Табеев… – голова все не могла завестись на полную катушку. – Одно было понятно: надо быстрее вставать и выбираться отсюда. Этого у Хафизуллы было не отнять – какой-то киношной, суперменской живучести. В народе ходила история о том, как во время “покушения” на него в доме Тараки, инсценированного Джандадом, чтобы был повод для последующего переворота, от Амина отскакивали пули. Но там-то была имитация, а вот это и еще одно отравление с интервалом всего в две недели были свершившимся фактом. Выходит, и правда у него семь жизней? Ничего, еще не вечер, еще повоюем. Хафизулла не знал даже азов медицины и не понимал, как вытаскивается игла из вены, да и можно ли ее вообще сейчас вытаскивать? Поэтому он аккуратно, не обращая внимания на непрекращающуюся ни на секунду канонаду, снял флаконы с физраствором с фиксаторов, и, держа их в обеих руках, как гранаты, с болтающимися прозрачными трубками и иглами в венах встал с кровати и вышел в пустой коридор.

Четыре ЗСУ “Шилка”, со скоростью три тысячи четыреста снарядов в минуту каждая обрушивали на защитников дворца настоящий ад из стали и взрывающегося тротила. “Гром-Зенит” только что ворвался внутрь, и к аду, происходящему снаружи, присоединился еще ад внутри. Через вышибленные двери в холл дворца полетели гранаты, а через секунду в проем ворвались бойцы спецназа, непрекращающимися длинными очередями из «калашей» лишавшие защитников дворца даже малейшего шанса на выживание. Но это было на первом этаже дворца, а на втором в это же самое время Амин шел по коридору с иглами в венах и, подняв вверх руки с бутылками физраствора, громко звал Джандада.

«Хафизулла, идите сюда, мы тут» – внезапно услышал он голос своей жены, Патманы из конференц-зала. Стеклянная дверь открылась, но вместо Патманы Амин увидел советского врача, одного из двух, спасавших его парой часов ранее. Амин знал его. «Как же его зовут, Алексеев, кажется»… «Алексеев, – позвал он. – Помоги мне». – Из-за обстрела его голос не был слышен, но Алексеев его увидел. Пригнувшись, он подбежал к Амину, быстро осмотрел его и быстро вытащил иглы из вен, зажав ранки пальцами. Амин закрыл дверь в коридор, подбежал к окну на другой стороне зала, открыл его, набрал, сколько мог, воздуха в легкие и завопил в вечернюю пустоту, стараясь перекричать канонаду: «Это Амин! Найдите Джандада! Срочно звоните Якубу!»

В ответ ему прогремел очередной взрыв. Подавив сопротивление на площадке второго этажа, один из бойцов «Гром-Зенита» уже вбежал на нее и сразу же швырнул в коридор гранату. Вокруг все сотряслось, посыпалось разбитое стекло. Амин упал на пол, накрыл голову руками. Из всех звуков остался лишь звон в ушах. Когда слух вернулся, он услышал русский мат, раздававшийся в коридоре. Сомнений быть не могло – атаковали дворец именно советские, чьи руководители еще сегодня днем информировали его о том, как совершается переброска войск на его аэродромы. Амин все понял. Ждать помощи было неоткуда.

Он безучастно, как будто сторонний наблюдатель, следил, как Алексеев волочет его, взяв сзади через подмышки вглубь конференц-зала, где спрятавшись за барной стойкой, осторожно выглядывала Патмана с дочкой и младшим сыном. Абдурахмана, старшего, с ними вроде не было. Вечно он не на месте, когда нужно, подумал Амин, но тут же одернул себя: возможно его и в живых-то уже нет. Он обнял младшего, которого всегда любил особенно сильно – может быть потому, что младший вел себя точь-в-точь как он, когда ему было пять лет? Рядом был еще один советский врач с медсестрой, имен которых он не знал. Амин сидел на полу, обняв сына, а на глазах у него закипали и сразу же высыхали слезы ярости. Советские, которым он так доверял и на которых почти молился с молодых лет, как на Аллаха, теперь хладнокровно убивали его вместе с семьей и всей охраной. Ему снова вспомнились счастливо прищуренные глаза Нура Тараки. “Увидишь, какую страну мы построим с тобой, Хафизулла” – сказал он ему тогда в апреле на балконе, в широкой улыбке блестя золотой коронкой. Через разбитую стеклянную дверь конференц-зала Амин явственно услышал топот приближающихся спецназовцев. Через секунду из коридора кто-то громко и отчетливо крикнул: “Блядь! Яша! Отзовись!” Амин сильнее пригнулся за барной стойкой и прижал к груди своего младшего. Отзыва на этот позывной он, понятное дело, не знал. А еще через секунду что-то глухо звякнуло на полу совсем рядом. Потом комнату озарила яркая вспышка, и раздался грохот, впивающийся почему-то в его тело десятками огненных игл. Вся его жизнь, от рождения до сегодняшнего дня пронеслась перед внутренним взором за долю секунды, а потом в голове лопнул воздушный шар, такой же, как в детстве. Он любил их лопать на свои дни рождения, после того, как задувал свечки на торте. А потом наступила полная темнота.

Дворец Амина был взят в начале девятого вечера. Вся операция заняла немногим более сорока минут. Трупы солдат и офицеров, оборонявших дворец, общим числом около сотни, были завернуты в простыни и немедленно похоронены рядом с дворцом, в общей братской могиле. Бульдозеры старались всю ночь. Наутро только пустые оконные проемы дворца и выбоины в его стенах напоминали о случившемся. Первым же сообщением от 28 декабря по афганскому радио диктор, еще вчера рассказывавший о новом курсе революционного правительства, ведомого талантливой твёрдой рукой лидера нашего народа товарища Амина, серьезно и сухо объявил о том, что Хафизулла Амин оказался предателем и врагом Афганистана и вчера был предан революционному суду и расстрелян. Операция по смене власти в стране завершилась.

Этим же утром, 28 декабря, были арестованы все высшие офицеры и вскоре казнены новой властью, а солдаты и младшие офицеры приведены к новой присяге. Уцелевшие несколько десятков солдат и офицеров, защищавших дворец, ушли в горы. Они составят впоследствии костяк армии моджахедов и станут сражаться уже не только против других своих соотечественников, а и против советских солдат регулярной армии, вчерашних школьников. Военная помощь СССР вместо краткосрочной спецоперации разрастется до полномасштабной войны сроком на девять лет, а моджахеды, увеличившись в числе от небольшой горстки до армии в сотни тысяч бойцов, отправят в могилу свыше двадцати шести тысяч советских парней. Всего эта война за девять лет унесет более миллиона жизней с обеих сторон. Но утром 28 никто об этом еще не знал, все ключевые объекты вокруг Кабула были блокированы советскими войсками, а личный состав афганских военных частей присягал на верность своему новому лидеру, Бабраху Кармалю. Его КГБ уже вторично тайно перебросил в Афганистан из Москвы: первый раз был полторы недели назад, во время первого неудачного отравления Амина 16 октября. Тогда Кармалю так и не пришлось ступить на землю своей страны: отсидев в советском военном самолете несколько часов в Баграме, он вернулся обратно в Москву. Именно поэтому в этот раз было решено задействовать не только яд, но и спецназ, и как оказалось, решение было принято правильное. Правда, вследствие высокой секретности операции, под смертельный каток попал не только Амин с охраной и его семьей, но и приехавшие к нему по вызову советские врачи и медсестра. Солдаты 40-й общевойсковой армии СССР входили в Афганистан в то утро в том числе и по их костям.


***

28 декабря 1979 года была пятница, но в детсад можно было не идти, все подарки детсадовские Дед Мороз и Снегурочка им подарили еще вчера.

На сегодня у него были планы поважнее детского сада. Из-за них-то Яс и проснулся так рано (даже раньше родителей, которым рабочий день никто не отменял) и с удовольствием глянул в окно на выпавшие за ночь огромные сугробы голубого цвета – только-только еще начинало светать. Не умывшись, Яс сразу же поспешил в зал к своей елке, большой, пушистой, которую бабушка принесла еще вчера вечером, и теперь она красовалась в углу зала на крестоугольной деревянной подставке. В этот раз он будет наряжать ее сам, никому больше не даст! Ладно, по одной игрушке даст повесить дедушке, бабушке, маме и папе. Но только, когда самыми своими любимыми перед этим уже нарядит, не раньше. И все, больше никому. Три коробки с елочными игрушками родители еще вчера сняли с антресолей по его просьбе, и Яс, усевшись поудобнее на ковер, пододвинул к себе теперь самую большую из них. Драгоценные елочные игрушки, попавшие к нему, он был уверен, из главного мешка Деда Мороза. Яс начал доставать их и сортировать на две кучки: самые любимые и просто любимые. Остальные пока пусть остаются в коробках.

Милее всех был для него почему-то старый снеговик, сделанный, наверное, еще в те времена, когда папа с мамой были такими, как он. Снеговик был покрыт снаружи какой-то плотной белой глазурью, похожей на тонкий пенопласт, а внутри набит обыкновенной ватой, и у него не было таких красивых блесток, как у новых стеклянных игрушек. Но зато, и это главное, снеговик был живой, в этом Яс был уверен абсолютно. Он полюбил этого снеговика сразу же, еще три года назад, когда они с бабушкой и мамой впервые на его памяти наряжали елку, и с тех пор вешал его последним из игрушек, а из коробки доставал первым и перед тем, как начать новогодний священный обряд, долго смотрел на его черные нарисованные маленькие глаза. И только, когда будут повешены все-все елочные игрушки, и главная красная сосулька увенчает макушку, для чего Ясу потребуется не только табуретка, но еще и его стульчик, только тогда придет черед сначала голубки, а потом и снеговика. Голубка была точно так же набита ватой изнутри, покрыта той же самой плотной глазурью и раскрашена вручную старинными нежными красками. Но между ней и снеговиком было одно важное отличие: говорить она не умела. А снеговик умел, и не просто умел, а знал все-все главные секреты. Ему-то и полагался самый центр на елке. Ну-с, а теперь начали!

Яс провозился с елкой весь день до вечера, правда, с перерывами на завтрак и обед, и потом бабушка его еще выгнала погулять на улицу, где полчаса он катался с Лёнькой с горок. Сегодня гулять Яс совсем не хотел, но порядок есть порядок, детям положено каждый день находиться на свежем воздухе, чтобы вырасти здоровыми и сильными, никуда от этого не деться. Перед уходом он строго-настрого запретил всем своим даже приближаться к елке, и, вернувшись с улицы, первым делом проверил, выполнено ли было его указание. Сейчас же, почти уже закончив и глядя на сияющую гирлянду, сверкающий разноцветными огнями дождь и искрящиеся в огнях люстры елочные игрушки, Яс был очень доволен проделанной работой. Все игрушки, с такой педантичностью им водруженные, занимали персональные, строго подобающие им в игрушечной елочной иерархии места. Оставался последний аккорд. Уже последнее “баю-бай” из “Спокойной ночи, малыши!” прозвучало вослед исчезающему в пластилиновом небытии паровозику, уже мама надела на него любимую пижаму с разноцветными горохами… Вот и настал этот момент. Яс, последний раз посмотрев в черные глаза снеговика, поднес его улыбающуюся голову к своим губам, поцеловал ее и потом торжественно повесил снеговика на уже давно определенную для своего любимца ветку. Затем отошел чуть назад, как художник, который, положив последний мазок на свой шедевр, хочет убедиться в совершенстве проделанной им работы, и замер, впитывая шестилетними зрачками волшебное дело своих рук. Все. Теперь все было готово к празднованию Нового Года.

Сам праздник, наступивший, как и положено через пару дней, Яс запомнил неотчетливо. Как и миллионы советских семей, они сели за стол близким кругом, без гостей. Решили так потому, что Яс на следующий день после украшения елки умудрился простудить горло и улечься с температурой под тридцать восемь. Зря, наверное, они съели с Ленькой столько снега на горке, думал он, лежа в зале и глядя на любовно украшенную им елочку. Какой же он дурак, теперь на Новый год все будут жечь бенгальские огни у подъезда, а его уложат спать пораньше. У Яса тут же выступили слезы в углах глаз, большие и горячие, как это обычно бывало в таких случаях. «Волшебник, пожалуйста, помоги! Я так ждал этого Нового Года!»

И чудо произошло, хотя расскажи Яс об этом взрослым, они тотчас бы сказали, что это совпадение. Яс уже заметил, что взрослые очень любили называть чудеса совпадениями. К вечеру этого же дня ему значительно полегчало, температура опустилась до 36,9, вернулся блеск в глазах и появился аппетит. А на следующее утро Яс был полностью здоров! Но мама все равно заставила его выпить этот отвратительный эритромицин, потому, что, якобы, нельзя прерывать курс лечения. Ну ей виднее, она врач, главное, что Новый год он встретит вместе с родителями, бабой Надей и дедой Мишей за столом у елки и с бенгальским огнем в руках! А не в кровати с градусником под мышкой.

А вот как они встречали предпоследнее десятилетие двадцатого века, Яс не запечатлел в памяти, хоть убей. Наверное, были шампанское, оливье и телевизор с циферблатом часов, как и положено на Новый год? Нет, не вспомнить. Запомнилось только, как он перед сном все смотрел на елку, первую новогоднюю елку, наряженную им самостоятельно. Вдоволь ею налюбовавшись – а она и вправду была просто на загляденье – Яс побежал из зала в свою комнату, где сразу же залез под одеяло и закрыл глаза. Еще пару минут он представлял себе, как этой ночью снеговик спрыгнет с елки, подойдет к кровати и заберет его на всю ночь в Лапландию, сказочную новогоднюю страну, к Деду Морозу и Снегурочке. О ней Яс знал из сказки про Кая и Герду. В Лапландии мир, где игрушкам не нужно скрывать от людей свое умение говорить и двигаться, а звезды, снег и сосульки сверкают, как огромные фонари около цирка. Поэтому через мгновение, когда он и в самом деле увидел любимого снеговика рядом со своей головой у себя на подушке, он ничуть не удивился.

– Яс, мальчик, вставай, – сказал снеговик. Голос у него был, как у старой патефонной пластинки: отчетливый, но очень глухой, тихий и с небольшими потрескиваниями, как будто звук шел из ватного мешка. «Ура! – подумал Яс. – Все-таки я оказался прав!» – Он пригляделся внимательнее и увидел, что снеговик уже где-то успел обзавестись парой небольших шарообразных ножек и таких же рук, а также морковкой, которую поставил себе на лицо вместо нарисованного черного кругляша. Да и ростом он был теперь чуть выше него. И еще на животе у него были четыре цифры, но, вместо ожидаемого Ясом сочетания «1980» на серединном шаре почему-то красовалось «1991».

Снеговик встал с подушки на пол и потянул Яса за руку. Ясу стало немного страшно. Он, конечно, хотел в сказочную страну, но теперь не меньше этого он хотел остаться в комнате с папой и мамой, в квартире 29, на четвертом этаже дома номер 22, в третьем микрорайоне города Алма-Аты. Однако, и перед снеговиком было неудобно: это ведь он сам так долго перед сном просил своего елочного друга показать новогоднюю игрушечную страну. Яс теперь не знал, как поступить: из сказочной страны можно ведь было и не найти пути назад? По крайней мере, он не знал никого, кто бы возвратился оттуда, ни ребенка, ни взрослого. Однако, снеговик помог ему и в этом, не зря все же вызывал он у Яса такое уважение с самого первого дня знакомства. Он вдруг отпустил Ясову руку, улыбнулся своей широченной улыбкой, подмигнул Ясу залихватско-свойски, а вовсе не сказочно-таинственно и, шипя и потрескивая, тихо запел, как старая патефонная пластинка с Утесовым, приблизив свое шарообразное лицо близко к Ясовому уху:


Мы уходим. Мы просто уходим,

От злых мыслей, злых дел и греха.

И, на смену земной непогоде,

Надеваем иные меха.


Этот мех, он ни зайца, ни волка – 

Не нужны шубы доброй мечте.

Светом вместо пустых кривотолков

Мы отвесим поклон пустоте.


Мы уйдем, но не в землю, но в небо –

Вместе с солнцем, Селеной, стихом,

Где давным-давно ты еще не был,

Тихим мартовским снеговиком.


Мы простимся, и мы все простим им.

Не бывает обид на друзей.

И зеленым все станет, и синим

В мягком свете иных площадей.


Яс из его шепота ничего не понял. Вроде стихи, но, наверное, для взрослых, абракадабра какая-то. Он, вообще говоря, сразу же забыл про этот непонятный стих, потому что его подхватила за шиворот Жар-Птица из финальной заставки «Спокойной Ночи». Жар-Птица понесла его через окно наружу, туда, куда, оказывается, уже успел уйти снеговик. А тот неспешно шагал высоко в звездном новогоднем небе, мило беседуя с окружившими его игрушками, Дедом Морозом, Снегурочкой, Колобком, зайцами, волком, лисой и еще множеством сказочных персонажей и игрушек, среди которых Яс увидел и голубку с елки. Настроение у него было прекрасное, потому что он то и дело шуршал своим тихим, но очень уютным смехом. Жар-Птица несла Яса очень бережно, поэтому страха не было. Яс увидел снег, блестевший в свете Луны, а потом его стало поднимать все выше к серебряному яркому диску, куда только что проследовал Снеговик с веселой компанией.

Но вдруг ткань пижамы выскользнула из когтей Жар-Птицы. Яс остался один на один с бездной, и поддержки ждать было неоткуда. Он безмолвно полетел вниз, а горло и язык от страха сковало намертво. “Мама” , – попробовал выкрикнуть Яс, но связки его не слушались. Через мгновение он проснулся на своей кровати, в любимой пижаме. Так это был сон! Яс услышал, как через дверь в бабушкиной с дедушкой комнате большие напольные часы тихо пробили полночь. Он встал и на цыпочках подошел к окну, чтобы не разбудить спавших в зале родителей. Луна все так же, как и во сне, ярко светила с черного чистого неба, а на ее серебряном диске был виден еле заметный силуэт его снеговика. Как же жаль, что он напрочь забыл, о чем снеговик ему пел, перед тем, как улететь на Луну!

Однако, пора обратно в кровать. Если мама проснется и увидит его, стоящего ночью у окна, не видать ему завтра конфет из подарка. Яс поспешил вернуться в постель, но лег в этот раз вместе с мамой и папой на диване в зале. Перед этим, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что ему это все привиделось, он на цыпочках подошел к елке, сильно робея перед ее темнотой и тусклыми отблесками елочных игрушек. Снеговик белел на своем месте и все так же улыбался ему нарисованным ртом. Окончательно успокоившись, Яс забрался под одеяло на грудь к любимой маме, которая, не просыпаясь, обняла его и прижала к теплому, пахнущему сдобными булочками боку. А семидесятые годы с последним ударом бабушкиных часов покинули этот мир навсегда.

Большая Книга. Том 1. Имперский сирота

Подняться наверх