Читать книгу Большая Книга. Том 1. Имперский сирота - Слава Телегин - Страница 6

– Ирина Викторовна, а мне уже исполнилось три года, – с дрожью в голосе и гордостью в серо-зеленых, со сложным звездчатым узором радужки глазах, произнес Яс, когда она подошла к его столу с рисованием после завтрака. Он был младше всех детей в группе: один он был ноябрьский, а декабрьских не было вообще.

– А всем остальным детям уже скоро будет четыре, – приветливо и ободряюще ответила воспитательница.

Так у него и пошло потом: Ирина Виктна, а мне скоро четыре, – а нам пять! – а мне пять – а нам шесть уже… но Ясу уже было все равно: именно в три года он поднялся над своими старшими сверстниками на высоту, с которой уже ему не была так обидна его разница в возрасте. Когда он чуть не упал с балкона четвертого этажа.

Тем, полным солнца, ласкового ветра и зелени, июньским полуднем, у трехлетнего Яса было дело поважнее мультфильмов и игрушек: он пробирался к балконной двери в зале. Бабушка Надя была прочно занята на кухне. За окнами неспешно шумели тенистые гиганты-карагачи, уже переросшие их микрорайоновскую четырехэтажку и не собирающиеся на этом останавливаться. Яс подождал немного, прислушиваясь к звону сковородок и запаху жарящихся котлет на кухне, и решительно толкнул приоткрытую дверь балкона своей тонкой рукой. Он ожидал какого-то изменения реальности, ведь только что он перешел своеобразный Рубикон: балконную дверь ему категорически запрещалось открывать. Что уж говорить о том, чтобы выйти за нее – это явно пахло стоянием в углу, укладкой в кровать без просмотра «Спокойной ночи, малыши», а то и самой страшной карой – «письмом Брежневу», что, конечно же, сразу ставило крест на его будущей блестящей карьере летчика-космонавта. Но на счастье Яса никакого грома и молнии не последовало – наоборот, солнечный свет и тишина июньского воздуха стали еще резче и отчетливей и полностью вытеснили бренчание бабушкиных сковородок за соседним окном. Яс вышел на балкон. Новая реальность наполнила каждую клетку его маленького тела ярким, щекотным восторгом – до этого он никогда не стоял так высоко один, да еще на открытом балконе, откуда, если отвести взгляд влево от карагачей, открывались за трассой бескрайние кукурузные поля. Их дом стоял на самом краю тогдашней Алма-Аты, и песчаное море кукурузы было в двух шагах. У Яса от высоты и открывшегося на западе вида перехватило дыхание, а сердце ушло куда-то вниз. Это ощущение льда в мошонке и вспотевших ладоней во взрослом мире хорошо знакомо всем начинающим парапланеристам, скалолазам и тем, кто хоть раз в жизни стоял у обрыва. Но в тот день страха не было. Что-то внутри Яса вдруг воспарило над землей, над всеми светло-желтыми кукурузными полями и раскидистыми карагачами, над всеми домами своего третьего микрорайона, и хотело только одного – выше и дальше. И он полез еще выше – на балконные перила – благо табуретка стояла тут же.

Позже он поймет из рассказов бабушки Нади, что это был вовсе не созданный воображением ночной кошмар, который потом иногда повторялся в его снах: он стоит в полный свой трехлетний рост в одних трусиках босиком, как канатоходец на узкой деревянной доске, расставив в стороны руки и ноги, тонкие и суставчатые, как у богомола, и смотрит, смотрит, смотрит вниз, в бездну глубочайшей четырехэтажной бесконечности. Бездна внезапно становится единственно реальной. Все остальное вокруг отступает на периферию и размывается, как снимок, сделанный на большой диафрагме, включая звуки и даже эмоции. Выпукло реален только серый асфальт под балконом, реален до каждой мельчайшей выбоинки и веточек мха, растущего на границе тротуара с землей под окнами, и эта реальность начинает вдруг все сильнее тянуть его вниз, так что приходится стоять, замерев, как камень. Гравитация бездны становится все сильнее, он не может сделать даже малейшего движения любой своей мышцей, даже дышать становится непросто. Или это не гравитация, а его страх? Спуститься вниз на балкон он тоже уже не может, страх парализовал все его мышцы, как при столбняке. И тогда он просыпается.

Но в тот день он не спал. Маленький Яс внезапно отчетливо осознал, что одно его любое движение – и он полетит туда, на равнодушный, смертельно-твердый и беспощадный асфальт. От этого колени его затряслись, ладони вспотели противным холодным потом, а внизу живота все сжалось в одну маленькую точку. Он задышал часто-часто и поверхностно, и поднял голову, чтобы не смотреть туда, не видеть это у себя под ногами. Спрыгнуть назад, в спасительную клетку балкона он не мог – слишком страшно промахнуться, оступиться, соскользнуть. Яс смотрел на зеленый карагач и плакал тихими, скупыми слезами страха, не моргая, не шевеля ни одним мускулом на лице. Жизнь, обещавшая столько радостей и неожиданных поворотов, сейчас замерла неподвижно во всех его мышцах, чтобы вдруг не закончиться так бездарно, четырьмя этажами ниже, пятном на сером асфальте.

А в это время бабушка Надя, ничего не зная о страшной опасности, нависшей над жизнью любимого внука в соседней комнате, жарила котлеты на кухне. Она очень любила котлеты, любила июнь с его такой яркой и свежей зеленью, любила, что не нужно теперь каждый день ходить на работу – этой осенью ей пора было уходить на пенсию, и на ее периодические прогулы начальство уже смотрело сквозь пальцы… И сегодня они пойдут в парк кататься на карусели вдвоем со своим чудесным внуком. Вот так, еще парочку котлеток на сковородку, перевернули… скоро будем кушать, мой золотой, – говорила она себе под нос, как будто Яс стоял с ней рядом у плиты, на этой маленькой, в шесть квадратов, кухне. Вот и последняя котлета с веселым шипением прозрачного бараньего жира отправилась со сковородки в кастрюлю. Бабушка Надя выключила газ и пошла из кухни звать своего зайчика обедать.

…То, что она увидела за балконной дверью в зале, сразу же парализовало и ее. Она смотрела на эту, убийственную для любой, а уж тем более еврейской бабушки картину как в тумане – разглядеть все детали мешали тюль на окне и внезапное сильное головокружение. Но от этого вид за окном становился еще более холодящим кровь: трехлетний мальчик, как привидение возвышался над перилами балкона, в любую секунду грозя сорваться в последнее в его жизни падение. Кастрюля с котлетами упала из обессилевших пальцев к ней под ноги, и котлеты, как колобки из какой-то параллельной русской сказки медленно катились по крашенным коричневой масляной краской доскам – она так и не захотела стелить модного линолеума на пол. Надежда Иосифовна не знала, что ей делать. Она боялась потерять драгоценные секунды, и поэтому хотела кинуться к нему и снять Яса с перил, и одновременно боялась стать причиной его падения, испугав его своим приближением. Как сапер на минном поле, по сантиметру приближалась она к белому тюлю, отгораживающему ее любимого внука. Время, прошедшее между моментом появления ее в зале с кастрюлькой котлет и первого касания занавески, открывающей доступ к двери, ведущей на балкон, показалось ей если не вечностью, то тысячелетней пыткой, а между тем прошло менее половины минуты. Она, не дыша, отодвигала невесомую материю, не дыша, двумя пальцами, приоткрывала дверь на балкон, не дыша, словно на канате, ставила на его порог свою ногу. Бесшумно, словно охотящаяся кошка, хотя в ее пятьдесят пять фигура ее напоминала скорее корову или бегемота, она, наконец, переступила этот порог. Голая спина внука оказалась в полуметре, еще мгновение – и она схватит его! Правая ее нога была на балконе, оставался черед левой: она переносила ее через порог, немного подавшись вперед, чтобы было удобнее схватить Яса за плечи.

От возбуждения и от того, что ее цель уже в одном миге от захвата, Надежду вдруг качнуло в сторону, и, потеряв равновесие, не имея под рукой ничего, за что можно было бы ухватиться, она всей своей многокилограммовой массой обрушилась на небольшой самодельный фанерный стеллаж, стоявший у левой стенки балкона. Она успела поставить руку, чтобы не обрушиться на стеллаж телом, а в следующую секунду шаткая самодельная фанерная полка, вместе со всеми пыльными банками, ждущими своей очереди на консервирование, стала падать вперед и вниз, вслед за соскользнувшей с нее правой рукой, отклоняясь от балконной стенки, к которой была прислонена. Бабушка, не имея больше опоры, тоже полетела вниз на пол вместе с полкой. Яса уже не было в поле зрения. Как в замедленном фильме, она видела только этот падающий стеллаж и банки, некоторые из них скакали по полу, а некоторые разбивались на сверкающие осколки, которые потом, как стрекозы на солнце, разлетались еще дальше в разные стороны.

Яс, стоявший уже истуканом около минуты на перилах, от внезапного и сильного звука бьющегося стекла, сильно вздрогнул. От этого его правая нога, вслед за резко распрямившейся спиной, скользнула с перил. Его левая нога, не в состоянии сбалансировать внезапный крен, соскользнула через миг вслед за правой, и Яс полетел вниз с балкона, хрипя от страха, как будто ему ножом разрезали горло. А потом в груди произошел взрыв и наступила темнота.

***

– В рубашке родился, Оля, – яркий свет брызнул прямо в глаза. Яс сморщился, открыл и снова зажмурил правый глаз. Врач, рослый мужчина в белом колпаке смотрел, улыбаясь во все зубы, на него, лежащего на диване в зале. Он, наконец, выключил свою яркую лампу, и Яс смог рассмотреть их: мужчину с седыми висками и чуть квадратным подбородком, и женщину – с круглым, добрым, немного плоским, как большой оладий, лицом. Оба были в белых халатах и колпаках, словно вышли из книжки про доктора Айболита. А почему баба Надя такая красная и заплаканная? А почему доктор спрашивает всякую ерунду? Яс автоматически отвечал на его вопросы, но с задержками: мысли в голове текли тягуче, словно тесто для тех самых оладий, выливающееся половником на горячую сковородку.

– Надежда Иосифовна, давайте ему пару дней по половине чайной ложки валерьянки три раза в день перед едой, и пусть сегодня лежит, не вставая, до вечера. Показаний к этому нет никаких, но на всякий случай понаблюдаем, исключим вероятность сотрясения мозга. И развлеките его чем-нибудь, книжку почитайте, а про то, что случилось – не упоминайте. Он, может, и не вспомнит даже. Ретроградная амнезия у него, по всей видимости, от испуга. Ну, бывай, космонавт! Как ты своим выходом в космос бабушку-то напугал сегодня! В космос без скафандра больше не выходи! – Доктор небольно ущипнул его за нос, встал с дивана и вместе с оладьевой женщиной направился в прихожую.

– Спасибо большое, доктор! Господи, и ведь надо же, что Зина как раз белье вешать на балкон вышла, благослови ее Господь и все ее белье вместе с веревками ее натянутыми. Как она успела его ухватить? Господи, всю жизнь молить Тебя за нее буду, – причитала бабушка из коридора.

Яс так и не понял, что к чему. Почему Господь должен благословить тетю Зину, которая проживала этажом ниже за ее белье? И почему его сильная и никому не дающая спуска бабушка Надя причитает сейчас, как на похоронах, жалостно и благодарно? И откуда у него на руках и теле красные полосы, как будто его связывали теми самыми веревками? Заболел он, что ли? И почему доктор? И почему бабушка до сих пор плачет? Видимо, все-таки, он заболел, так как опять потянуло в сон. Яс закрыл глаза, повернулся лицом к спинке дивана, и уже через несколько секунд сладко сопел глубоко и безмятежно. Ему снился серый асфальт с зелеными капиллярами травы, проросшей по его краям.