Читать книгу Большая Книга. Том 1. Имперский сирота - Слава Телегин - Страница 4

Прошла весна, за ним прошло и жаркое, богатое на черешню и яблоки алма-атинское лето семьдесят четвертого. Яс уже уверенно ползал, даже не просто ползал, а скакал на четвереньках каким-то немыслимым галопом и вовсю пытался ходить, радуя своими выкрутасами до слез родителей, дедушку и трех бабушек. К осени мама Владимира Надежда Иосифовна, как и обещала, предложила молодым переехать к ним на четвертый этаж в трехкомнатную хрущевку. Поэтому пришло время нам познакомиться с дедушкой и бабушкой по отцовской линии. Итак, просим любить и жаловать: Надежда Иосифовна Возник (в девичестве – Карт), полурусская дворянка (по своей материнской линии), полу-еврейская купчиха (по своей отцовской линии), рожденная в далеком дальневосточном Благовещенске. Надежда Иосифовна в молодости разделила все тяготы прифронтовой, а впоследствии – мирной гарнизонной жизни со своим мужем, Михаилом Егоровичем Возником. Дед с первых сознательных дней Яса был для внука бравым летчиком (в действительности же основным его занятием было техническое обслуживание самолетов и инструктаж молодых пилотов) и орлом (хоть и не успел сбить ни одного вражеского самолета). Михаил Егорович был из крестьянского рода – семья Возников жила испокон веков в Подмосковье, в Волоколамской области, деревне Поповкино. Деда Миша и сейчас, в семьдесят четвертом, был на загляденье – в пятьдесят шесть у него не было ни одной пломбы в зубах. В молодости же он и подавно обладал внешностью киноактера: с таким прямым, правильным, совсем даже не поповкинским носом, точеным подбородком и соболиными бровями, что батюшка его будущей спутницы жизни Иосиф Карт, произнося у советского загсовского венца над ними свое благословение, от счастья прослезился. Дело было в самом начале Великой Отечественной войны, время было грозное, и не только Иосиф Карт, а и вообще всякий свидетель этой скромной свадьбы тотчас признавал в молодом выпускнике летного училища если не принца в изгнании, то, как минимум, далекого потомка половецкого князя, обрюхатевшего проездом с одной войны на другую смазливую поповкинскую деваху, прародительницу рода Возников.

Дед Михаил унаследовал от своего неподтвержденного половецкого пращура не только брови, нос и подбородок, но и красивые, прямые, темно-русые волосы. А высокий лоб, правильный овал лица, серые глаза и мягкий характер он мог унаследовать от каких-нибудь вятичей, проходивших по этой земле во время оно, и таким образом очень удачно соединил в себе весь этот коктейль генетических линий, сбитый из десятков поколений славян Волоколамской губернии. Родившись непосредственно после Великой Октябрьской, в тысяча девятьсот двадцатом году, давшей ему с его идеальной в то время крестьянской родословной VIP билет в социальный лифт, он пошел учиться в летное всего за несколько месяцев перед началом Великой Отечественной. И сегодня, на выходе из Ульяновского ЗАГСа, тесть Михаила Иосиф, наблюдая орлиный профиль зятя, так и представлял, оплакивая первую и неизбежную брачную ночь своей голубки Наденьки, как мифический красавец-половец пару столетий тому назад, скоро спрыгнув с раздувающего бока горячего вороного, лихо рвет рубаху на будущей праматери Мишки, обнажая ее светло-розовые сосцы, и бросает ее потом с размаху на пряный августовский сеновал, со всеми вытекающими, как говорится. И гнал от себя эти дикие псевдоисторические фантазии, потому что негоже советскому человеку, а тем более отцу невесты, в, святой для любого родителя момент сочетания браком детей, думать о таком бесстыдстве. Хотя все же и поделился своей теорией о половецкой интервенции с новоиспеченным зятем-комсомольцем во время застолья после пары рюмок. Он полюбил его сразу же, как родного сына до конца своей короткой жизни. Через несколько месяцев Иосифа Карта, так и не призвав на фронт, расстреляли.

Яс обожал слушать истории деда с бабушкой об их молодости, как, наверное, это любят все внуки и внучки в этом мире, и историю их знакомства тоже знал назубок. Михаил познакомился с Надеждой, тогда записной красавицей и любительницей разбивать мужские сердца с пол-оборота своих длинных ресниц, загибающихся над большими, влажными карими глазами, в Ульяновске. В этот город, знаменитый рождением вождя мирового пролетариата и переименованный из Симбирска в его честь, перевели перед войной дедовское летное военное училище из-под Ростова, эвакуируя его подальше от границы. А Надежда приехала туда из дальневосточного Благовещенска к своим родственникам не помереть с голоду в тяжелое военное время и заодно выучиться премудростям бухгалтерского дела.

Ульяновск ведь стоял на Волге, и купеческая смекалка раскулаченного, но пока еще живого Иосифа Карта подсказала ему, что уж рыбы, по крайней мере, его дочь там всегда получит. Об оккупации Ульяновска немцами даже речи быть не могло, ведь он стоял далеко за Москвой, а значит, врагу до него не дойти – так рассуждал видавший виды Карт, собирая свою драгоценную Наденьку в дальнюю дорогу к брату. В Благовещенске ее он оставлять не хотел: его жена и смысл жизни Вера умерла несколько лет назад от менингита, его тоже могли мобилизовать со дня на день, поэтому у родственников на Волге было надежнее. Надя ехала туда не с пустыми руками. Она везла с собой мешок муки и мешок соли (как оказалось впоследствии, это было намного лучше всяких денег и позволило ей сытно и безбедно прожить все время там, до того, как после свадьбы уехала вместе с мужем на монгольский фронт). В Ульяновске они с Михаилом встретились на танцплощадке – молодость всегда сильнее войны – одним весенним вечером сорок второго и полюбили друг друга с первого взгляда. Встреча их была и простой, и одновременно волшебной, как все первые встречи всех молодых влюбленных людей на этой Земле. Война шла жестокая, долго ухаживать было невозможно, и уже осенью они расписались. Надежда была старше Михаила на один год, но при замене паспорта после женитьбы сказала, что ее год рождения записали неправильно. Что не сделаешь ради любимого мужа. Даже станешь с ним одного года.

Михаила через год после женитьбы осенью сорок третьего успешно выпустился из училища и, конечно, сразу же мобилизовался, но воевать ему пришлось совсем в другой части света, нежели он себе это представлял. Судьба пожелала, чтобы он получил боевое крещение не где-нибудь под Выборгом или Львовом в одном из сокрушительных «десяти сталинских ударов» сорок четвертого, а совсем в противоположном уголке СССР. Его отправили сначала летным инструктором в Ашхабад, а потом и вовсе на Халхин-Гол, на монголо-китайскую границу держать на коротком поводке некогда образцовую, ужасающую монголов и китайцев своей вымуштрованностью и свирепостью, а в конце войны уже изрядно пообтрепавшуюся и в общем не опасную, Квантунскую армию.

Про эту дальневосточную войну, основные бои которой пришлись на две летние кампании предвоенного периода, в 1938 и 1939 годах и тогда, в семидесятые мало кто знал, а ныне она вообще осталась известна по большей части лишь историкам, да специалистам военного дела, да еще самым любознательным потомкам участников тех боев. А, между тем, именно она сыграла большую роль в подготовке СССР к первым боям на западном фронте в Великой Отечественной против Гитлера. Стычки при реке Халхин-Гол, и за год до этого на озере Хасан, были первыми военными победами Красной Армии на Дальнем Востоке со времен русско-японской войны начала века. Японцы, до этого приводящие в трепет Китай и все народы дальнего востока и Юго-Восточной Азии, от Индонезии до Северных границ Монголии, тогда были разбиты наголову. Про бои на озере Хасан и реке Халхин-Гол Яс знал еще с дошкольного детства: деда Миша любил, усадив маленького внука себе на колени, тихо напевать ему приятным баритоном про то, как «в эту ночь решили самураи перейти границу у реки» и про то, как три танкиста, три веселых друга добили их всех у берегов таинственного Амура.

– Вот вырастешь большой, может тоже будешь летчиком. Небо, мой мальчик, это тебе не в бронированном танке трястись. Танк медленный, тяжелый. Если танк подобьют, заживо и изжаришься сразу. А в небе тебя еще поймать нужно. Вот однажды ты взлетишь, а я тебе с земли махать буду. На аэродром-то меня к тебе как бывшего летчика всегда пустят, – щурился в улыбке дед.

– Нет, деда, я буду космонавтом, ты же знаешь. Расскажи лучше еще про Халхин-Гол. Как наши там япошек разбили, – усаживаясь поудобнее на коленях просил Яс.

– Разбили в пух и прах, мой гвардиец. Именно благодаря этим двум победам, на Халхин-Голе и на озере Хасан СССР не пришлось в сорок первом воевать на два фронта. Японцы хорошо усвоили эти уроки и воевать на нас не полезли. Хотя Гитлер очень этого хотел. Но тогда и им бы, в свою очередь, пришлось воевать на два фронта одновременно против США и СССР. Понятно тебе?

– Да, – и Яс, соскочив с дедушкиных колен, тянул счастливого Михаила Егоровича за шею, чтобы он покружил его, как будто Яс боевой истребитель.

Строго говоря, слагая песню про трех танкистов, поэт немного напутал с географией реки Амур. Амур протекал немного севернее и Халхин-Гола, и озера Хасан, прямо на границе Благовещенска, родного города Надежды Иосифовны, в те далекие годы просто Наденьки. Родные места вновь вплелись в ее судьбу. Она, теперь уже с мужем, возвращалась обратно на Дальний Восток, пусть и к монгольской границе, но все равно не особенно далеко от Благовещенска, как будто для того, чтобы любимый Миша мог посмотреть на красоту ее родной природы. Надя тогда часто задумывалась над этими связями в жизни людей: место, семья, встреча любимого человека и тому подобное, пытаясь нащупать некую систему причин и следствий. Забайкалье для них конечно же, было улыбкой фортуны. Оно хоть сильно уступало уютным улочкам Ульяновска, но все же давало Надежде и Михаилу надежду на главное в то время: уцелеть в беспощадной мясорубке войны. Разве могла дать судьба молодоженам лучший подарок? По приезду им, как офицерской семье, сразу же выделили отдельную комнату в офицерском бараке. С изумительным видом на монгольскую степь. Надя считала этот вид шикарным безо всякой иронии: монгольская степь не разорвется множеством снарядов, не загудит низко налетом бомбардировщиков, не распорет ночь автоматными очередями. Только зачехленные зенитные пушки да истребители. Это намного лучше какого-нибудь дома с мезонином и колоннами изрытым пулеметными очередями на Западном фронте. Спокойное, тихое, пусть и военное, семейное гнездышко.

Так что Михаилу, благодаря высокой квалификации его ангела-хранителя, не пришлось особо стараться выжить на этой войне: весь сорок четвертый и первую половину сорок пятого их авиационный полк усиленно тренировался, чтобы, как только будет дан приказ, разгромить презренных японцев. Но боев все не было. Михаил не разделял радостей супруги по поводу тиши и глади на их театре боевых действий. Ему было откровенно обидно, что такая долгожданная для всего советского народа Великая Победа достанется их 22-му истребительному полку без единого выстрела. Поэтому, когда в начале июля среди офицерского состава полка поползли слухи, что скоро будет большое наступление, всех охватило радостное лихорадочное возбуждение. А еще через неделю командир полка, собрав офицеров на собрание, торжественно объявил, что командование Забайкальским фронтом принял только что вернувшийся с Западного фронта маршал Родион Яковлевич Малиновский. В курилке же Михаил услышал, что Малиновский приехал не один, а вместе с еще одним легендарным маршалом– Александром Василевским, с которым уже ездит по основным участкам их группировки. И что Василевский якобы и будет руководить всем наступлением. А бить японцев будут внезапно, мощно, и одновременно с трех сторон, тремя фронтами.

Родион Малиновский родился в конце девятнадцатого века в Одессе, рос без отца и матери, батрачил с одиннадцати лет, потом работал в модном одесском магазине, где самостоятельно изучил французский язык. Во время Первой Мировой, определенный из-за своего знания французского в экспедиционный корпус русской армии во Франции, был награжден там двумя французскими крестами за доблесть и чуть не лишился руки. Во время уже Гражданской войны эти кресты вкупе с французскими книжками чуть не сыграли с двадцатилетним Родионом злую шутку: под Омском его почти расстреляли бдительные красноармейцы, когда он добирался домой из Владивостока. Спас тогда Малиновского начальник штаба полка, сражавшегося с Колчаком. В этом полку будущий маршал СССР и получил путевку сначала в Красную Армию, а потом и в военную академию имени Фрунзе, так что к началу второй мировой командовал стрелковым корпусом. Его корпус стоял в молдавском городе Бельцы, в отошедшей СССР по пакту Молотова-Риббентропа Бессарабии, так что массированное наступление немецких и румынских частей принял на себя с самого первого дня войны. Несмотря на отступление своих частей в июне сорок первого, Малиновский смог провести одну успешную контратаку во фланг на подступах фашистов к Бельцам, благодаря которой сохранил главные силы своего корпуса и вооружение, что не замедлило благоприятно сказаться на его авторитете командира и дальнейшей карьере.

Так что до принятия командования Забайкальским фронтом бывший одесский беспризорник командовал грозным 2-м Украинским, с которым освободил от фашистов Румынию, Венгрию и Австрию, но особо прославился, конечно, своей Будапештской операцией. Полгода назад, зимой 1945, Малиновский разгромил элитные части немцев в Будапеште наголову и, без преувеличения, окончательно обескровил вермахт перед генеральным сражением за Берлин. Гитлер тогда был полон решимости оборонять венгерскую столицу до последнего солдата, и понятно почему: с ее потерей он терял свое последнее крупное нефтяное месторождение, расположенное в двухстах километрах к югу от Будапешта.

Так что победа в этой операции давала Красной Армии ключи не только от Венгрии, но и Берлина, и об этом знали оба генеральных штаба. Малиновский, ценой примерно трехсот тысяч советских солдат убитыми и ранеными, вырвал эти ключи у вермахта в феврале сорок пятого. А в марте настал черед и Вены со всей Австрией. Вот кто возглавил теперь Забайкальский фронт, чтобы вместе с Василевским дать громкий финальный аккорд во Второй Мировой войне.

Михаил в ту июльскую ночь никак не мог заснуть. Он кряхтел, ворочался и притянул уже все мысленные проклятия Нади, которая всегда спала очень чутко. «Надюша, я выйду, подышу немного, что-то вообще сна нет. Хоть тебя мучить не буду, мое сокровище», – прошептал он сонной жене, и получив от нее утвердительный кивок, надел галифе, накинул китель и вышел из барака на воздух. Черное высокое монгольское небо было усыпано звездами так, как это бывает в центре Евразии только в июле, то есть сплошь, образуя пустоту только вокруг Луны. Ни единого облачка, подумал Михаил, и вдруг заметил на небольшом холме неподалеку три очень четких силуэта. В том, что это были свои, сомнений быть не могло, их авиационный полк надежно охранялся часовыми на самых дальних подступах. «Интересно, кому это еще не спится ночью», подумал Михаил и без раздумий направился к холму: поговорить в такую ночь с товарищами «за жизнь» – одно удовольствие. Однако подняться наверх ему не позволили: непосредственно у подножия холма обнаружился еще один силуэт – это был адъютант командира дивизии Алексей, с которым у Михаила были почти дружеские отношения.

– Миша, ты что тут ходишь? – спросил Алексей шепотом, прижимая при этом указательный палец к губам. – Иди отсюда, пока нагоняй не получил от Евгения Георгиевича.

– Ухожу уже, я же не знал, что такая секретность у вас тут. – Тоже тихим шепотом ответил ему Михаил. – Вы когда приехали?

– Пару часов назад. С нами Малиновский и Василевский. А у Василевского документы на Васильева и форма генерал-полковника, представляешь? А ваш комполка из-за этого на него внимания никакого не обращает, все Малиновскому «товарищ маршал» да «товарищи маршал». Хохма. Только – тссс, я тебе об этом не говорил.

– И наш майор тоже тут?

– Да, с другой стороны стоит, тоже таких, как ты отгоняет полуночников. Они на холме втроем, без него. Комполка для них невелика птица. А ты и подавно, так что дуй бегом к Надежде в кровать от греха. И никому про то, что видел, это, считай, приказ.

– Понял, не дурак. Скоро, значит, жарко тут у нас будет. Наконец-то. Все, молчу, ухожу, увидимся, Леша, до встречи! – и Михаил, так и оставшись незамеченным для силуэтов на холме, пошел обратно к офицерскому бараку.

Как бы он хотел слышать сейчас их разговор! Не из праздного любопытства, а для того, чтобы иметь возможность прикоснуться к полководческому гению двух знаменитых стратегов, создающих мировую историю прямо у его носа, на невысокой монгольской сопке, в двух шагах от него. Но ничего не поделаешь, приказ есть приказ. И Михаил плотно затворил за собой дверь барака.

Между тем на холме и в самом деле происходил в этот момент очень интересный разговор между уже упомянутыми нами маршалами и командующим 246-й истребительной авиационной дивизией полковником Евгением Туренко, к которой принадлежал и их 22-й авиационный полк.

– Смотри, Евгений Георгиевич, основной удар у нас будет производиться именно силами Забайкальского фронта, недаром Родион Яковлевич и я сегодня здесь. Японцы сильно укреплены вдоль Амура и с востока, со стороны Приморья, а со стороны Монголии они нас не ждут. Думают, что Гоби и Хинган их от нас прикрывают надежно, – тут Василевский широко улыбнулся. Улыбка у него была добрая и мечтательная, как у курсанта. И не скажешь, что скоро пятидесятилетний юбилей будет праздновать. – Тут мы и нанесем по ним главный удар. Поэтому, товарищ полковник. От слаженных действий войск именно вашего фронта в значительной степени будет зависеть успех операции в целом. Мы в любом случае японцев разобьем, тут сомнений нет никаких. Но вот как быстро мы их разобьем и какой ценой – это зависит от действий Забайкальского фронта. Родион Яковлевич тебе потом подробно расскажет все задачи для авиации на этом направлении, я же сейчас кратко обрисую план операции в целом. Есть до сих пор вопросы?

– Никак нет, товарищ маршал.

– Хорошо. Второй удар нанесет 1-й Дальневосточный фронт, Мерецков уже готов. У него бои будут самые напряженные. Со стороны Приморья, вдоль рек Мулинхэ и Муданьцзяна у японцев сосредоточены основные силы. Со стороны Приморья мы завяжем бои, но пороть горячку там не будем. Нужно будет форсировать реки. Но это нам не помеха – во флоте и авиации у нас там полное превосходство. Единственное «но» – это тайга. Тайга, сопки, дорог нет. Больше пяти-семи километров в день они вряд ли смогут продвигаться вначале. Но потом дело пойдет веселее. Где-то за неделю они до Харбина и Гирина должны все же добраться. Это их два основных узла. По диспозиции фронтов есть вопросы?

– Никак нет, товарищ маршал.

– Отлично. Теперь по вашим основным целям ударов. Ваши основные узлы – это Мукдэн и Чаньчунь. Таким образом, мы рассечем японцев на 4 части: по всему фронту от Благовещенска до Желтого моря с севера на юг и от восточной границы Монголии до Приморья с запада на восток. Как торт. С Севера на Харбин будет еще наступать 2-й Дальневосточный фронт под командованием генерала Пуркаева. Он будет координировать действия флота, с том числе речного, ну это больше к Мерецкову, у вас вместо рек будет пустыня Гоби. По вашим основным узлам ударов понятно?

– Так точно.

– Пошли дальше. Родион Яковлевич двинет танки через Гоби и Большой Хинган одновременно со всеми. Но до линии первых серьезных укреплений противника ему придется пройти около 600-700 километров. Вот основная задача танков – пройти этот участок как можно быстрее и выйти в глубокий тыл Квантунской Армии. Оттуда до Мукдэна и Чаньчуня уже будет рукой подать.

Там степная равнина, так что танки вскроют их линию фронта, как масло. В это время, несмотря на неблагоприятную обстановку и сопротивление, Мерецков с востока, а Пуркаев с севера уже выйдут к Харбину. Потеря Харбина, Мукдэна и Чаньчуня для Ямады будет означать только одно: капитуляцию. Воевать против нас он не сможет. Вопросы по общему плану всей операции есть?

– Никак нет.

– Хорошо. А теперь самая для тебя важная часть, Евгений Георгиевич. Твоя поддержка авиацией Забайкальского фронта. Считаем. До Хингана танки пройдут километров 150-200. Потом форсирование перевала и Внутренняя Монголия – это еще километров 400-500, пока танки выйдут к Мукдэну и Чаньчуню. Итого 600-700 километров. Колонна снабжения до Хингана дойдет, а уже через горы за ними уже успевать не будет. Это значит, что топливо перед штурмом им будешь перекидывать ты со своих аэродромов, Евгений Георгиевич. Бесперебойно и в достаточном количестве – вот это задача номер один для твоих летчиков. На этот участок потребуется около тысячи тонн топлива, ну вы с Родион Яковлевичем лучше меня посчитаете, готовность по плану – 26 число. Надо будет определить площадки, где транспортники будут приземляться. График вылетов, и как истребители их будут прикрывать. Небо тут чистое, все самолеты у японцев со стороны Приморья, но береженого бог бережет. План поддержки наступления Забайкальского фронта авиацией тебе нужно будет представить на генеральном совещании в штабе 28 июля. 26 предварительно обсудим втроем перед совещанием, в этом же составе. Времени мало. План готовить в обстановке полной секретности, головой отвечаешь. Приказ понятен?

– Так точно.

– Вопросы, комментарии, возражения?

– Никак нет, товарищ маршал Советского Союза. Если возникнут вопросы, обращусь к товарищу Малиновскому. Задание будет выполнено в полном объеме к 28 июля.

Сталин пообещал Рузвельту и Черчиллю на Ялтинской конференции начать боевые действия на Дальневосточном фронте не позднее 2-3 месяцев с момента окончания войны в Европе. В обмен на это СССР получал Южный Сахалин, потерянный в 1905 году, и Курилы. Поэтому, начиная с мая 1945 года, СССР перебросил с Западного фронта порядка полумиллиона солдат, а также огромное количество артиллерии и техники. Акт о капитуляции Германия подписала 9 мая по времени Москвы. Наступление началось в ночь на 9 августа – через ровно три месяца – Сталин слов на ветер не бросал. К этому моменту все необходимые приготовления были сделаны.

Всего для Манчжурской операции против командующего Квантунской армией Отодзо Ямады к августу сорок пятого у СССР было сконцентрировано более 1 500 000 солдат, почти 30 000 орудий и минометов, свыше 5 200 танков, свыше 3 700 самолетов и более 500 кораблей. У японцев: в 2 раза меньше самолетов, в 4 раза меньше танков, в 5 раз меньше артиллерии и почти в 30 раз меньше кораблей. В живой силе Отодзо имел почти паритет, около 1 400 000 человек, но превосходство СССР в технике и артиллерии, подкрепленное полководческим опытом Василевского и Малиновского не оставляло ему ни одного шанса выстоять.

Как и было запланировано, Малиновский обрушил всю мощь своих танковых и пехотных армий на Квантунскую армию со стороны Внутренней Монголии. Всего за два дня на быстром марше он преодолел пустыню Гоби и безжизненные Хинганские горы и вышел к Мукдэну и Чаньчуню уже на 6-й день. Ямада совершенно не ждал такого мощного и стремительного наступления себе в тыл, и Малиновский, смяв на своем пути все немногочисленные островки обороны японцев, вонзил свои танковые клинья вглубь Манчжурии навстречу наступающим частям маршала Мерецкова со стороны Приморья. Авиация Забайкальского фронта 9 августа заняла небо Маньчжурии, не встретив ни одного истребителя. Ни одного воздушного боя, ни одной боевой потери. Вся немногочисленная авиация японцев прикрывала свою армию с севера и востока, и в воздухе была слышна лишь музыка моторов 246-й авиационной дивизии. 22-й авиационный полк, где размещался Михаил, был лишь одной из сотен скрипок, да еще каких! Элитные части, переброшенные в Забайкальский военный округ с европейского театра военных действий, легендарные советские летчики-асы, склонившие перед собой головы лучших пилотов «Люфтваффе» были теперь рядом с ними в этой операции, где не было самого главного: противника. И через 5 дней, 14 августа, для Квантунской армии все было кончено –Забайкальский и 1-й Дальневосточный фронты сомкнули свои клещи окружения на линии Мукдэн-Харбин. Японцы в Маньчжурии были побеждены. Даже недели не прошло с начала операции.

Михаилу, как технику-инструктору не светило ни при каком раскладе совершить боевой вылет. Его задачей было следить за матчастью на аэродроме да переживать за пилотов с земли, но по окончании операции он, в числе прочих, тоже был награжден медалью «За боевые заслуги». Ну и что, что не летчик? Обеспечил исправную работу техники, значит, внес посильный вклад в победу. Участвовал, победил, выжил, значит, получи. Так он потом после войны и не любил носить медалей и значков, предпочитая планку и всегда немного стыдясь вопросов о своих наградах. Все ужасы той войны, о которых потом было написано столько книг и снято фильмов, прошли мимо него. Даже в единственной для Михаила Маньчжурской наступательной операции их полк так и не увидел противника. Война закончилась для него, лейтенанта ВВС, без единой царапины.

После окончания войны Михаил остался охранять восточные рубежи СССР, до-обучая только что оперившихся молодых авиаторов Забайкальского военного округа под Иркутском. Надежда, дочь Веры, вскорости осчастливила его дочкой Любовью, а через год и сыном Володей, так что командир полка, боевой товарищ Михаила по Халхин-Голу выделил молодой семье аж целую отдельную квартиру в шикарном, с пятиметровыми потолками бывшем губернаторском доме в Иркутске. Но и там они не задержались надолго: Михаила перевели служить в Казахстан, в военную часть под Семипалатинском, рядом с первым в СССР строящимся ядерным полигоном. Надежда подрабатывала учительницей в школе при военном городке, а также поставляла на местные базарчики отработанное авиационное масло. Отработку ей давали в воинской части сослуживцы Михаила, платонически влюбленные и в ее красоту, и в деловую хватку. Надежда разливала его в аптекарские пузырьки, и оно так хорошо шло у всех хозяек, имеющих швейные машинки, что у них вдруг возникла, хоть и не совсем политически выдержанная, но очень хорошая прибавка к семейному бюджету. Жен военнослужащих в Семипалатинске было немало и у каждой второй была трофейная швейная машинка – основной предмет экспроприации нашими солдатами в освобождаемых ими территориях.

Однако, других улыбок фортуны на новом месте Надежде усмотреть для их семьи никак не удавалось: мирная жизнь награждала милостями уже в основном героев мирных строек, а не авиационных техников на аэродроме в степи у черта на куличках. Потускнел и их вид за их окном: после диких, но красивых мест Забайкалья, выжженные солнцем степи Семипалатинска казались слишком пыльными и лаконичными даже для нее. И Михаил все чаще стал подумывать о гражданской авиации (что Надежда всячески поощряла), благо Родине нужно было все больше мирных крыльев.

Так что, когда в конце пятидесятых пришедший на смену Сталину Хрущев затеял масштабную демобилизацию армии и Михаила вместе с другими двумя миллионами бывших солдат и офицеров комиссовали, у них уже был полностью готов план дальнейших действий. Из крупных гражданских авиационных центров ближайший был в столице Казахстана Алма-Ате. Туда-то Михаил Егорович и отправился осваивать тонкости новой для него гражданской авиации. Надежда Иосифовна, приехав его навестить летом в Алма-Ату вместе с двумя уже школьного возраста детьми, так была очарована этим городом, полным огромных красных яблок у подножий Заилийского Алатау, что поняла: это оно самое. Она очень быстро нашла там для себя работу, да еще не простую, а в Министерстве торговли, потом вернулась в Семипалатинск, перевезла из барака их нехитрый семейный скарб, сняла половину маленького домика рядом с аэропортом, и – вуаля – как будто всегда тут жили. Они с Михаилом решили, что из этого города никуда уже больше не поедут, если только не вперед ногами. Оказалось, они сделали очень правильный выбор: Алма-Ата год от года стала стремительно хорошеть, поражая весь СССР невиданной для Средней Азии смелой архитектурой и размахом жилищного строительства, одним из самых масштабных во всем Союзе.

Брежнев, помня о своем славном казахстанском прошлом, ставшим для него трамплином на советский Олимп, старался не отказывать Алма-Ате ни в чем. Капельки этого брежневского дождя не могли не упасть и на Михаила Егоровича, фронтовика и к тому моменту заслуженного рационализатора СССР. Михаил, управляемый нежной, но сильной рукой наследницы еврейских купцов, нашел хорошую работу в сельскохозяйственной авиации, пусть не звездную, но по специальности, и к тому же со всевозможными надбавками за вредность – летом он руководил заправками самолетов-опрыскивателей пестицидами. В эти месяцы, бывало, «вредность» приносила до двухсот рублей дополнительно к его основной зарплате в сто сорок рэ, что по советским меркам считалось уже серьезным доходом. Авиационное начальство не забыло его славные, хоть и не существовавшие в реальности боевые подвиги времен Великой Отечественной (Михаил Егорович скромно не протестовал) и выделило ему хорошую по тем временам трехкомнатную квартиру в новой четырехэтажной хрущевке. Пусть и в микрорайоне, на самом краю города.

Также участнику ВОВ полагался дачный участок в шесть соток в поселке летчиков. Надежда Иосифовна к тому времени уже работала ревизором предприятий пищевой торговли, добавляя в семейную копилку немалую по советским меркам сумму. Оба работали не за страх, а за совесть, со знанием дела и любовью к своей профессии, так что со временем у них появился и третий, последний элемент советской райской жизни – машина. Да еще какая! Новая белая «Жигули» первой модели, с еще фиатовскими формами, не тронутыми натруженной рукой тольяттинского дизайнера. Это была только вторая по счету партия автомобилей, пришедших в Казахстан из недавно сданного в эксплуатацию Волжского автомобильного завода под Самарой. Надежда Иосифовна уже дружила практически со всем своим родным министерством торговли, да и ведь не на «Волгу» же она претендовала для своего мужа, летчика-фронтовика, рационализатора и ударника соцтруда, в конце-то концов! Денег на машину, правда, пришлось занять у Сахарова, соседа по даче, тоже орденоносца-летчика и тоже, кстати, прошедшего всю войну без единой царапины, но воевавшего всерьез и сбившего то ли шесть, то ли целых семь фашистских истребителей.

Сахаров занял им полторы тысячи безо всякой расписки, зная, что честнее Возников у него друзей нет и не будет. Дача его располагалась не так уж и близко от Возниковской, километрах в полутора, но разве могло такое расстояние помешать дружбе летчиков-фронтовиков? Очень часто сиживали они с Михаилом за столом под яблонями то у одного, то у другого на даче и под чай со смородиновым и крыжовниковым листом вспоминали горячие дни своей лихой фронтовой молодости. По понятным причинам рассказывал в основном Сахаров, который крепко уважал Егоровича за его скромность: всякий раз, когда он просил Михаила рассказать о том, как он получил свою медаль «За боевые заслуги», Михаил отмахивался и с улыбкой говорил, что за компанию, какие там могут быть подвиги у техника? Ну, что сказать: настоящие герои не любят кричать о своих подвигах, уважительно думал Сахаров. В конце концов он, правда, разобрался в ситуации и понял, что на Забайкальском фронте для авиации на самом деле не было работы в ту короткую войну, но с большим удовольствием слушал Мишины рассказы об охоте с самолета на монгольских оленей холодной зимой сорок четвертого и о прочей маньчжурской экзотике. Короче, Сахарова, счастливого владельца «Москвича», долго уговаривать не пришлось. Хватило и на машину, и на первый взнос в гаражный кооператив, который как на заказ стали строить в соседнем микрорайоне. И вот, наконец, наступил этот счастливый день! – Надежда Иосифовна с удовольствием констатировала, что дом у них теперь – полная чаша. В самом деле, их вполне обычная семья (если не считать ее не самых высоких знакомств в министерстве торговли) собрала-таки к своему полувековому юбилею полный флеш-рояль советской райской жизни: квартира, машина, дача, да еще и гараж в придачу.

От шикарного по тем временам приобретения, однако, выиграл больше всех не Михаил, а его сын Володя, выросший к тому времени в симпатичного, стройного и крепкого двадцатичетырехлетнего мужчину. На вторую неделю езды в Михаила Егоровича на светофоре чуть не въехал КАМАЗ, доведя его до предынфарктного состояния, и он отдал ключи своему сыну – в скором времени выпускнику Алма-Атинского Политехнического. Володя, к тому времени уже успел поступить в Рижский авиационный институт, отучиться там первый семестр, вылететь оттуда за драку, перевестись и закончить Алма-атинский Политех. Материны гены, им спасибо. Хорошо, не стали записывать драку в характеристику, да и дрался он за компанию, что называется, все побежали, и я побежал.

«Вы не представляете, – говорил он потом приемной комиссии в Алма-Ате, глядя на них честными глазами комсомольца-ударника – как обидно было уезжать. Но ничего не поделаешь: там для меня не климат. Разве это дело – из поликлиники с осени по весну не вылазил! Обидно, конечно, что летчика из меня не получилось, но, геолог должен выйти хороший».

Как не пойти неудавшемуся летчику навстречу? И Владимира зачислили на второй курс геологического факультета, который он успешно заканчивал уже через несколько недель – занятия закончились, оставалось сдать экзамены. Возник-младший был даже не на седьмом, а на семьдесят седьмом небе от счастья. Очень немногие студенты в то время в Алма-Ате могли похвастаться любым автомобилем вообще, чего уж говорить о новеньких «Жигулях»! Это был главный билет в лотерее. Володя отрастил модную бородку, ходил по своему университету с фотоаппаратом «Зенит» на шее, поигрывал ключами от «своей машины» и с удовольствием отмечал на себе косые томные взгляды девушек и хмурые взоры парней.

Но это было еще не все пролившееся на него счастье. Старшая сестра Люба вскоре упорхнула из их трехкомнатного гнезда, сначала в командировку, а потом и насовсем, в другой казахстанский город, Караганду. Где составила семейное счастье молодому инженеру связи, тоже, кстати Владимиру и, таким образом, оставила своему брату в полное распоряжение отдельную комнату. Возник-младший тут же поставил на дверь в нее английский замок, сделав ее неприступной для несанкционированного доступа родителей. Таким образом, его нередкие гостьи, с которыми он любил в темноте проявлять отснятые кадры их прогулок, теперь могли не беспокоиться за порчу негативов и заодно своей репутации. Но однажды будущий отец Яса встретил Людмилу в новеньком, только что открытом плавательном бассейне и запал на красавицу-студентку четвертого курса медицинского института так, что остальным пассиям пришлось в тот же миг отойти в сторону. Миндалевидные зеленые глаза на широкоскулом лице, немного вздернутый аккуратный носик, и умопомрачительная фигура сделали свое дело очень быстро. Владимир не мог больше сопротивляться зову сердца и других органов, и через полгода попросил ее руки. На что красавица Людмила согласилась, долго не раздумывая.

Будущая мама Яса уже давно росла без отца, тоже, кстати, бывшего военного. Николай и до, и после развода с матерью Людмилы, Натальей Филипповной регулярно пил беленькую, совершенно не принимая участия в воспитании своей единственной дочери. Мать Людмилы поначалу терпела его попойки и следовавшие за ними бурные сцены ревности, но когда к этому прибавились еще и ночевки вне дома, чаша переполнилась. После одной из таких гулянок она собрала в два чемодана все его вещи и на глазах у семилетней дочери выставила их за дверь. Николаю утром уже нельзя было попасть внутрь, дверь ему Наталья не открыла. Вместо этого ему пришлось выслушать монолог жены через форточку. Он был короткий, но очень исчерпывающий: Наталья Филипповна подготовилась, и выдала Николаю и адрес его сердечной утешительницы, и ее имя, и даже место ее жительства и работы. Выслушав, Николай все понял, вздохнул, грустно сплюнул, забрал чемоданы и исчез с глаз и из жизни своих жены и дочери навсегда. Шестнадцатилетняя Люда при получении паспорта взяла девичью фамилию матери, и фамилию мужа после свадьбы. На свадьбу, разумеется, его тоже не позвали, на рождение внука тем более. Яс так никогда и не увидел за всю свою жизнь своего второго дедушку Николая. Только будучи уже юношей, рассматривая старые фотографии, он заочно познакомился с ним, но к тому времени Николай уже покинул мир живых.

Свадьбу будущие родители справили весело и широко в начале марта тысяча девятьсот семьдесят второго года, за полтора года до рождения Яса. Гуляли свадьбу по обычаям места, времени и социального положения брачующихся в светлой столовой микрорайона №1, которую друзья и родственники новобрачных украсили разноцветными воздушными шарами. Благодаря двум огромным колонкам – их друзьям жениха пришлось переть с другого конца города на автобусе – свадьбу было слышно не только во всем первом микрорайоне, но и в их родном третьем, и в соседнем втором. Было весело и жарко, и гости выскакивали на крыльцо покурить, не надевая пиджаков – мартовская ночь выдалась на удивление теплой, точь-в-точь как взгляды молодых во время криков «горько!». А когда музыка стихла, и гости разошлись, счастливый Владимир понес молодую Людмилу домой на руках, жить-поживать и детей наживать. Хотя на тот момент его больше интересовал, конечно, не результат, а сам процесс.

Вот в какой семье, в каком месте и в какое время начался жизненный путь Яса.