Читать книгу Бесхребетные и бесчувственные - Soverry - Страница 11

Она мечется, не понимая, как найти выход.

Только на этот раз дело не в бесконечной темноте, в которой не разобраться; на этот раз ее клетка совершенно иную природу имеет. Настолько непривычную, что совладать с ней не получается. И это висит проклятьем каким-то, но она отчетливо чувствует, как свои когтистые лапы к ней тянет безумие. То самое, с которым едва-едва удавалось справиться в Тартаре, то самое, которое настигает древнейших и лучших.

Скинуть с себя чужие путы не получается. Как бы сильно она ни металась, ни пыталась разодрать проклятую клетку. У нее когтей будто бы и не было никогда, она просто не может их вытащить, достать, воспользоваться. Они столько раз ее спасали, а теперь их просто нет.

Эрида воет.

Протяжно, гулко, разорвать легкие пытается.

Дорогие ботинки по кафельному полу звучат лишь в полной тишине, в противном случае их как будто бы и нет. Его пропускают будто бы по какому-то разрешению или подписанной бумаге; его будто бы давно и хорошо все здесь знают, но в глаза не смотрит никто.

Смертные не отдают себе отчета в том, почему избегают прямого взгляда в глаза. (Их мощью затопит, а лицо повелителя мертвых лишь избранные могут увидеть дважды.) Этого и не нужно, он все равно не такой частый гость в этих стенах. Он все равно на поверхность выбирается редко, да и то в периоды скуки. Или же для того, чтобы проверить, проконтролировать, просто удостовериться, что все соблюдается в точности так, как должно быть соблюдено.

Между миром живых и миром мертвых баланс слишком хрупкий и тонкий. И баланс этот должен соблюдаться.

Места для хаоса в нем просто нет. И быть не может.

Она не смертная, она взглядом впивается в его глаза, едва замечает, едва дверь открывается и он проходит в небольшую комнату с однотонными стенами, что напоминает совсем какую-то ироничную версию Тартара, в котором она гнила заживо столетиями. Она впивается в его глаза взглядом, жалеет, что никак не может снова увидеть собственные когти. Глаза бы ему вырвала.

Слепой бог мертвых. Эта мысль веселит, у нее на губах абсолютно полудурошная улыбка в неровных изгибах губ. Все линии какие-то изломанные.

Дверь закрывается, а она даже не кидается к нему, просто ждет.

– Какой умный мальчик, – у нее тон издевательски-злобный. – Поймал первородную силу и думает, что сможет ее удержать. Не забывай, что я из себя представляю.

Аид обходит помещение медленно, осматривает стены так, будто за ними что-то намного сильнее и мощнее их двоих кроется. Взгляд на нее переводить не спешит. Эрида чувствует, как терпение выгорает.

– Я сотру тебя в пыль, – рычит она.

И это не пустые слова, не пустые угрозы. Она и правда в этот момент верит в то, что говорит.

– Ты будешь еще умолять, чтобы я оставила тебя в живых, – она смеется, и у нее что-то булькающее в смехе. – Мальчишка. Моей силы хватит, чтобы разодрать тебя на сотни частей.

Он останавливается в шаге от нее, но все так же и стоит. Стоит и смотрит, как она, съежившаяся, сидит на полу, прижавшись спиной к стене.

– Что ж, – голос у него спокойный. Глубокий, но достаточно тихий. – Давай тогда попробуем. Почему бы тебе не сделать это прямо сейчас?

Потому что не может.

Вот почему.

Она броситься на него хочет, но ее клетка, эта жалкая клетка, так боится его, что только сильнее пытается в стену вжаться.

У Аида на лице тень улыбки появляется, но испаряется так же быстро. Он видит перед собой всего лишь смертную, которая, как и все другие, испытывает непонятный ей страх перед ним. Перед одним звуком его имени. И он не издевается, всего лишь хочет показать ей, в каком положении она на самом деле находится.

Говорит:

– Назови меня по имени.

Говорит:

– Давай же, Эрида.

Говорит:

– Я же знаю, что ты меня узнала.

Она скрипит зубами. Она скрипит зубами и взглядом к нему прикипает; смертное тело трясет от этого зрительного контакта то крупной, то мелкой, то снова крупной дрожью. И ей кажется, что нужно всего-то сжечь оболочку. Потребовать, чтобы он явил больше своей божественной сути, чтобы ее смертная оболочка просто сгорела, тогда она выберется. Тогда она снова будет свободна; и вот тогда все олимпийцы поплатятся. И за столетия заточения в Тартаре, и за это – еще более унизительное и отвратительное – заточение.

Она почти открывает рот, она почти выплевывает его имя, желая показать, что даже в таком состоянии она сильнее его. Древнее, мощнее, непобедимее.

Звуки в глотке перемалываются. Звуки в глотке перемалываются настолько, что у нее во рту вкус крови.

Он фыркает.

– Чудесно, – говорит. – Более чем чудесно. Просто превосходно.

Подорваться на ноги и бить в железную дверь до крови на руках удается лишь тогда, когда он уходит. Тогда, когда она ревет в пустоту, без слов, одним звуком ожесточенно-озлобленным. Кожу стесывает, на двери остаются кровавые следы, а саднящую кожу она и не ощущает.

Смертная, в чьем теле ее заперли, только скулит, ее сознание забито настолько глубоко, что Эрида выжечь его могла бы своим гневом. Просто выжечь и оставить пепелище; сил даже на это не хватает. И она знает, что сам он это сделать не мог. Шлюха Геката небось помогла. У нее же с мозгами все совсем плохо, у нее сознание двинутое уже несколько тысячелетий.

Сам бы он с ней не справился.

Он приходит несистематично. Иногда раз в месяц, иногда по три раза в неделю. И всякий раз сам; лучше бы вместо него был Гермес или кто-нибудь послабее. Кто-то, с чьим разумом она еще может сыграть. Кого может выкрутить и заставить ее выпустить.

Во взгляде черных глаз читает, что он не полный идиот же, чтобы рассказывать всем и каждому, где она и как ее отпустить.

Однажды он спрашивает:

– Как думаешь, что с тобой станет, когда бедняжка умрет? Когда она совсем истощится и отправится ко мне?

Эрида практически хватает его за ногу, пальцы сжимают штанину идеально-черных брюк, а потом будто незримая сила заставляет ее разжать пальцы и обратно забиться в угол.

– Ты не можешь меня убить, – сипит она. В глотке сухо, во рту сухо, у смертной глаза пересохли и болят, но эта боль для Эриды ничего не стоит. Она терпела пытки и похуже. – Тебе не под силу справиться со мной.

Аид хмыкает себе под нос.

Говорит:

– Ты права, убить я тебя не смогу. Но мне это и не нужно.

Пальцами щелкает и взгляд переводит с собственной руки на нее.

– Вот что с тобой станет. Ты растворишься в мироздании. Не умрешь, нет. Просто растворишься.

У нее почти получается вцепиться ему в глотку. Пока у него взгляд не становится настолько черным, что девчонка визжит и на пол кидается подальше от него.

А Эрида лицом ее пару раз прикладывает о кафельный пол, наказывая.

Она заперта в этой клетке.

Эта клетка хуже Тартара.

Бежать некуда, а еще она совсем не знает, насколько его слова блеф. (Проверять пока не торопится, ей просто время нужно, чтобы просчитать все в голове.)

Персефона приходит вместе с ним редко. Они будто пара супругов, навещающих больную племянницу. Проклятое потомство, она их всех изничтожит, ей бы выбраться, от Олимпа останется только воспоминание. А Подземный мир падет в хаосе и разрухе. У Персефоны в зрачках тень жалости слишком явная.

Она выглядит так, будто в локоть Аида вцепиться хочет и уйти.

– Боишься меня, – самодовольно говорит Эрида, сдувая волосы с лица, ломая линию губ в ухмылке.

А та лишь подбородок выше поднимает и звучит совсем тихо, едва ли различимо.

– Жаль ее.

Эрида скалится. Аид смотрит прямо перед собой и звучит все так же строго-уверенно:

– Она расплачивается за то, что рассорила богов.

– Не ее, – звучит почти холодно. – Смертную. Она ни в чем не виновна.

Ей почти удается добраться до сознания Фоны, у нее почти все получается. Ровно до тех пор, пока Аид взгляд ее не ловит и не шипит на жену, чтобы проваливала. Чтобы вышла за дверь, а лучше вообще вернулась в Подземный. Эрида губы облизывает; злость вытащить и расшатать равновесие бога мертвых все равно не получается.

В следующий раз он не приводит жену. Эрида смеется гортанно в голос от этого; испугался, он ее испугался. Мальчишка. Она же говорила, что он всего лишь мальчишка.

Она выберется отсюда. Непременно выберется. (Если только не перестанет думать о том, что врать ему нет никакого резона, а раствориться в мироздании вполне возможно, пускай и не удается вспомнить ни одного из богов, кто был бы заперт в теле смертного не по своей воле.)

Аид не насмехается и не издевается. Все ровно так же, как в его владениях: он приходит для того, чтобы проверить, чтобы убедиться, что все в равновесии, что все подчиняется негласным законам.

Смертная истощается, жрать не может уже, все выблевывает наружу, даже вода не проходит в глотку. У нее ребра норовят кожу прорвать, а срать выходит лишь кровью. Эриде хочется верить, что это все потому, что в скором времени она отделится от нее. Совсем немного осталось.

И насмешливо бросает Аиду в спину после очередного визита:

– А братец-то в курсе? Не станет ругаться?

И заливается совершенно безумным смехом.