Читать книгу Письма, что не умели молчать - Стас Неотумагорин - Страница 4

***

Рита пришла.

Первое собрание было как первое плавание без берега. Женщины: русские, украинки, грузинки, одна из Литвы, несколько испанок, говорящих по-русски. У каждой – жизнь, порезанная ножом. Кто-то пережил смерть сына. Кто-то – абьюз. Кто-то – рак. Удивительно, как женщины умеют говорить о боли без пафоса. Как будто перебинтовывают не рану, а память.

Рита заговорила только на третьей встрече. Про свою опухоль. Про химию. Про страх. Про то, как легко потерять себя, даже если у тебя хороший муж и красивый город за окном.

После встречи Елена подошла и тихо сказала:

– Пиши об этом. Ты умеешь. Иначе всё это будет зря.

Рита начала писать. В блокнот. Потом в ноутбук. Потом – в блог. На русском. «Женщина между странами». И вдруг оказалось, что у этих её слов – тысячи читательниц. Они присылали письма. Фотографии своих шрамов. Рецепты тыквенного супа. Ненависть к своим бывшим. И благодарность – за то, что кто-то говорит, как оно есть, без сиропа.

Елена стала ей чем-то вроде наставницы. Мудрая, но не менторская. Подруга, но не подружка. Иногда Рите казалось, что та читает её мысли, как черновик.

– Ты перестаёшь быть эмигранткой, когда находишь в себе родину, – сказала однажды Елена.

И это было правдой. Потому что Рита уже не боялась. Не потому, что страх исчез. А потому, что он стал не главным.

Конечно. Про сомнения – это всегда про границу между жизнью и текстом. Особенно когда начинаешь ощущать: чем честнее ты пишешь, тем больше людей тебя читают, но меньше ты остаёшься у себя внутри. Рита столкнулась именно с этим.

Сначала было ощущение полёта. Будто что-то в ней раскрылось – орган, спящий годами, вернулся к жизни. Рита писала ночами, по утрам, в кафе, в транспорте. Всё, что было пережито, переварено, изжито – превращалось в фразы. Она писала как дышала, и дышала – как писала. Слова становились костью, плотью, кожей. И подписчицы приходили, как подруги. Ставили сердечки, оставляли признания, признавались в вещах, которые, кажется, никому и никогда не говорили.

Она отвечала каждой. Ей казалось это честным. Как будто её долг – поддерживать, благодарить, быть живой и настоящей. Елена говорила:

– Будь осторожна. Не превращай себя в службу поддержки.

Но Рита не слушала. Она чувствовала себя нужной. Ей казалось, что теперь она, наконец, в этом мире на своём месте.

А потом пришёл вечер. Один из тех, что пахнет недосказанностью. Она листала комментарии под последним текстом – исповедь про то, как её тело изменилось после диагноза, и как Антон продолжал смотреть на неё, будто она всё ещё его начало. Один из комментариев был коротким, почти беззлобным:

«Ну и зачем так много личного? Это ведь интимное. Вам не кажется, что вы как будто раздеваетесь на публике?» Комментарий был анонимным. Может, написан с фейка. Но он вцепился в неё. Как кость в горле. Она почувствовала: да, она раздевается. Раз за разом. Медленно. На глазах у тысяч незнакомых женщин. Кто-то из них молчит. Кто-то аплодирует. А кто-то, может быть, наблюдает с холодной брезгливостью, как на вскрытии. Рита закрыла ноутбук. Она целый вечер ходила по квартире, не включая свет. Не могла понять, где закончилась исповедь и началась демонстрация. Антон вернулся поздно. С порога почувствовал: что-то не так.

– Ты где?

– Здесь, – голос Риты звучал не как голос, а как попытка вспомнить, зачем она вообще говорит.

Он подошёл. Обнял. Не задавал вопросов. Просто был рядом, пока она, почти шёпотом, выговаривала:

– Я не знаю, для кого я всё это делаю. Для них? Для себя? Я как будто превращаю жизнь в сериал. Важно ли это? Нужно ли? Или я просто торгую своим горем?

Антон долго молчал. Потом ответил почти грубо:

– Ты путаешь исповедь с проституцией. Грех не в том, чтобы быть обнажённой. Грех – в том, чтобы притворяться одетой. Ты же не врёшь?

– Нет…

– Тогда всё нормально. Никто не обязан тебя понимать. И ты никому ничего не должна. Только себе – не предавать голос.

Но она всё равно молчала следующие три дня. Не писала. Не заходила в блог. Не отвечала. Елена прислала короткое сообщение: «Ты там? Или уже спряталась?» – и Рита снова почувствовала, что кто-то держит её на поверхности.

На четвёртый день она написала текст. Без прикрас. Без украшений. Про этот самый страх: «Когда ты рассказываешь правду, но вдруг чувствуешь, что её читают те, кому она не принадлежит. Когда ты не уверена, что тебя читают, чтобы понять. А не просто употребить».

Она нажала «опубликовать». И не стала читать комментарии. Потому что это уже не имело значения. Она поняла главное: она пишет не потому что обязана, а потому что иначе – гниёт. И если уж тело ей простило химию, то душа должна простить себе обнажение.

А ещё она вспомнила, как в детстве боялась прыгать с высокого бортика в бассейн. И как отец тогда сказал: «Страх не повод не прыгать. Страх – это то, что делает прыжок настоящим».

И она прыгала.

Каждый раз, когда нажимала «опубликовать» – снова и снова. Потому что это был не блог. Это был крик живого существа: я ещё здесь.

Это пришло неожиданно. Как всё важное. Не с фанфарами, не с письмом на тиснёной бумаге. Просто однажды утром, пока Рита сидела на балконе с чашкой кофе и мыслями о том, что надо бы протереть окна, пришло письмо.

Темой значилось: «Предложение по сотрудничеству. Издательство «Четвёртый Лист»».

Сначала она подумала – спам. Или фишинг. Или очередная псевдо – редакторская рассылка в духе: «Оплатите макет – и мы вас опубликуем». Но адрес был живой, реальный. И подпись – настоящая, с именем, фамилией, ссылающейся на женщину, которую она когда-то мельком видела в каком-то подкасте о современных русскоязычных авторах за рубежом.

Тело реагировало первым – сердце будто подскочило к ключицам. Но голова сразу надела каску скепсиса.

Она прочитала письмо трижды. Короткое, аккуратное, без лести:

«Рита, добрый день. Я редактор независимого издательства. Мы следим за вашим блогом уже давно. Несколько текстов цитировались в закрытом читательском клубе, и вызвали сильную реакцию. Мы видим в вас голос – не «женский» и не «эмигрантский», а просто честный. Хотим предложить вам собрать тексты в книгу. Не автобиографию, не роман, не сборник эссе – а то, что у вас и так уже есть. Скелет живой речи. Условия – нормальные. Авторские права за вами. Мы делаем всё. От вас – тексты и доверие. Если интересно – давайте созвонимся».

Подпись: Марина Алимова.

Рита пошла на пробежку. Без наушников. Чтобы услышать, как внутри говорят страх и восторг. Один твердил: «ты ещё не готова, кому это вообще нужно». Другой – лениво улыбался и шептал: «ты уже давно готова, просто не решалась вслух».

Она вернулась домой, не раздеваясь, написала в ответ: давайте созвонимся. Через два дня они говорили по видео. Марина была в библиотеке – на фоне книги, лампа, стеклянная кружка. Рита – с собранными волосами и дрожью в пальцах.

– Вы правда хотите издать это? – спросила она.

– Да. И не потому что вы «пережили», «выстояли», «нашли голос». Не потому что вы женщина в эмиграции с тяжёлым диагнозом. Это всё – лишь контекст. А мы хотим издать вас потому, что вы умеете писать так, что читатель замолкает. И слышит. Самого себя.

Это было не лестью. Это было диагнозом.

Процесс пошёл быстро. Она прислала тексты. Марина выбрала сорок два. Они вместе выстроили их в хронологию внутреннего взросления. От «я боюсь», до «я осталась жива». Писать предисловие Рита отказалась – это казалось ей пошлым. Но послесловие написала. Короткое. Без драм.

«Когда ты пишешь – ты говоришь с той частью себя, которая ещё не разучилась дышать. Эта книга – мой способ дышать при вас».

Название пришло откуда-то сбоку, почти как случайный взгляд в зеркало: «Воздух между строк». Так она и чувствовала: главное – не слова. Главное – то, что между ними.

Антон читал тексты молча. Иногда усмехался. Иногда кивал. Иногда просто обнимал – потому что там, в этих текстах, он был. И как мужчина, и как спасательный круг, и как фон.

Когда книга вышла, ей прислали первый экземпляр в твёрдой обложке. Он пах типографской краской и чем-то неуловимо московским – как будто оттуда, из другой жизни, ей пришло подтверждение, что всё не зря. Она не плакала. Просто долго держала книгу на коленях. Как ребёнка, которого родила без крика.

А потом случилось неожиданное.

Её начали приглашать на чтения. На Zoom-конференции. В русские клубы в Берлине, Тель – Авиве, Риге. Где-то просто слушали. Где-то плакали. Где-то спорили – особенно когда она читала тексты про тело. Про то, как его предательство оказалось честнее многих человеческих обещаний.

Один вечер в Мадриде, в крошечном кафе, стал для неё моментом истины. После чтения подошла женщина лет пятидесяти. В очках, с тонкими руками, в которых дрожала кружка с вином.

– Спасибо вам. Я молчала почти двадцать лет. А после вашего текста о химиотерапии – написала письмо дочери. Первое за шесть лет.

Рита тогда впервые осознала: книга – это не про неё. Это про тех, кто всё ещё жив, несмотря ни на что.

Позже она написала Елене: я теперь понимаю, что значит – «писать себя». Это как строить мост через реку, которую никто не хочет переходить, но все стоят у берега.

Елена ответила через сутки: пиши дальше. Иначе всё это зря.