Читать книгу О, боже, снова Париж! Наблюдая за французами - Стефан Кларк - Страница 11

Разумеется, я попросил прощения и, как подобает джентльмену, сдержался, когда заметно побледневшая Бриджит спросила, собираюсь ли я потчевать таким же зельем посетителей своей чайной.

В качестве наказания я провел остаток дня вместе с Мишелем на крыше, где мы по очереди скребли токсичный и нетоксичный шифер. (Интересно, кто кого пытался отравить?)

Бриджит не вышла ни к apéro, ни к ужину (я приготовил пасту с соусом, в котором не было ни грамма свежих овощей), и Флоранс сказала, что Maman нельзя оставлять одну.

– Я не смогу пойти в Salle des Fêtes, – прибавила она. – Я должна остаться с мамой.

– Но ты-то хоть пойдешь со мной, Мишель? – спросил я умоляющим тоном.

– Ah non, ça m’emmerde. – Такие мероприятия его, видите ли, утомляют, если дословно, то «у него от них понос». В общем, то же самое, что «faire chier». У французов, кажется, серьезные психологические проблемы, которые тянутся из далекого детства, когда их приучали к горшку.

Короче говоря, вышло так, что я один топал по холмам в сгущающихся фиолетовых сумерках. Гигантские комары пытались сбить меня с ног и высосать всю кровь, но я отчаянно прихлопывал их и упрямо шел вперед, поднимаясь все выше и выше, к манящему галогенным сиянием Salle des Fêtes на центральной площади коммуны.

Своей конструкцией Salle напоминал подарок от Советской России года этак 1970-го. Он был модернистским и гордился этим – стеклянные стены торчали из земли под разными углами, напоминая траектории плутониевых частиц в первые тысячные доли секунды после ядерного взрыва.

Главный зал по площади превышал три-четыре вместе взятых теннисных корта, но из-за особенностей дизайна, в котором преобладали углы, свободного места для проведения праздников оставалось не больше десяти квадратных футов. Еще на подходе, заглянув в окна, я увидел, что это пространство полностью занято длинным столом из клееной фанеры, уставленным бутылками.

Я узнал всех, кого смог разглядеть: это были фермеры, к которым возил меня с визитом мсье Рибу. Только вот из имен мне удалось вспомнить лишь Анри и Жинетт.

Как только я вошел в распашные двери, меня, как положено, встретили ахами. Сначала раздался один возглас, потом еще один и так далее: численность хора голосов росла по мере того, как подключались другие, увидевшие, из-за чего все ахают.

С чего вдруг все они так рады видеть меня? – недоумевал я. Полагаю, причина не в том, что они наслышаны о моем покушении на Бриджит?

– Пол! – Рибу подошел ко мне и взял за руку.

Его собака крутилась в ногах. Так вдвоем они и проводили меня к столу, где я начал обход с рукопожатиями. Женщины тоже жали мне руку – видимо, потому, что для поцелуев я был слишком молод и слишком иностранец. Между нами лежала пропасть лет в тридцать, если не больше.

Было нестерпимо душно в этом абстрактном аквариуме. И неудивительно – солнце нагревало в нем воздух с первых дней мая, и вдобавок человек десять уже активно заменяли кислород табачным дымом.

Впрочем, кроме меня, никто, кажется, и не потел. Мужчины чувствовали себя вполне комфортно в своих воскресных рубашках, без пиджаков, а две дамочки и вовсе были в легких кардиганах. Я надел футболку, джинсы и вьетнамки, но чувствовал, что все, кроме вьетнамок, лишнее.

Мы подняли бокалы теплого красного вина и выпили за Ее Величество и в память о принцессе Диане (или леди Ди, как они ее называли).

Я активно участвовал в застольной беседе, отвечал на вопросы типа «Полагаю, в Англии нет такой жары?» или «Так вы живете в Париже?», в то время как мсье Рибу великодушно наблюдал за мной со стороны, словно я был бездомным щенком, которого выставили напоказ, чтобы подыскать ему новых хозяев.

Когда мэр наконец включился в беседу, все разом замолкли и обратились в слух.

– Видите вон тот дом, через дорогу? – сказал мсье Рибу. – Когда-то это было café. И коммуна недавно выкупила его. Мы собираемся снова открыть там café. Уже получили лицензию.

Все одобрительно закивали головой, и кто-то пустился в воспоминания о прежнем владельце кафе, который, если я правильно понял, повесился в саду на заднем дворе.

– И еще у нас маленький магазинчик, который работает по утрам, – продолжил мэр. – Но мы получили лицензию на торговлю табачными изделиями, так что теперь ищем, кто бы смог работать в магазине целый день.

– И по воскресеньям с утра, – подсказала женщина с другого конца стола.

– И по воскресеньям с утра, – подтвердил Рибу.

Я произнес поздравительный тост и пригубил вина, чувствуя, как оно сочится из моих пор капельками пота.

– У нас в коммуне живет один голландец, – снова заговорил мэр, – но он даже не пытается интегрироваться в нашу жизнь. Приезжает летом, на Пасху, иногда на Рождество, но он путешествует в автофургоне, так что все свое привозит с собой. Мы видим, как он разгружает свои банки с пивом, сыры.

– И PQ, – вставил кто-то, вызвав общий смех. Я знал, что PQ – это туалетная бумага. Сокращенный вариант «papier cul», или, как у нас выражаются, «arse paper»[68].

– Но англичане не такие, – продолжил Рибу. – В Туле есть несколько английских семей, и они живут в своих домах почти весь год. Покупают местные сыры и вино.

– И PQ, – прибавил тот же человек, и на этот раз смех был еще громче.

– Они интегрируются, – сказал Рибу. – Вот почему Дордонь процветает. Англичане даже отдают своих детей в местную школу.

Улыбающиеся лица, казалось, подтверждали тот факт, что экономика Дордони обязана своим здоровьем исключительно мне.

– Так что мы счастливы, что вы решили сюда приехать. Вы первый, но стоит только одному англичанину появиться в коммуне, как потянутся и другие. Мы это знаем.

Со всех сторон ко мне по-прежнему были обращены приветливые лица, но настроение у меня заметно упало. О чем говорит этот Рибу?

– Мы уверены, что вы найдете то, что вам нужно, в одном из домов, которые вы посетили.

– Или в поле, – сказал Анри, поднимая бокал и многозначительно глядя в мою сторону.

– Да, – продолжил Рибу, – если вы предпочтете строиться, я могу гарантировать, что у вас не будет проблем с получением разрешения на строительство, если вы понимаете, что я имею в виду… – Смешки по кругу. – Точно так же не будет проблем, если вы захотите что-то переделать на английский манер. И разумеется, здесь все это намного дешевле, чем в Дордони.

Они все смотрели на меня с ожиданием. Я был уверен, что полуулыбка, прилипшая к моим промаринованным анчоусами губам, вот-вот отвалится и обнажится гримаса ужаса.

Как ни странно, я не подумал: «С чего они взяли, что я захочу провести остаток своей жизни в этой дыре?», – что было бы логично. Я уже успел отметить немало преимуществ жизни в деревне, где самыми серьезными источниками стресса были проблемы вроде «где провести сегодня apéro» и «куда девать пять тонн не подлежащих заморозке овощей и фруктов».

Нет, первое, о чем я подумал, было другое: я убью эту Бриджит. Она подставила меня – сначала пригласила соседей, мечтающих продать свое поле, а потом отправила с мэром в обзорный тур по окрестностям с прицелом на покупку недвижимости.

И следом – тут уж я ощутил настоящий ужас – пришла другая мысль: Флоранс. В тот первый вечер Анри и Жинетт, увидев меня, должно быть, решили: «Ура! un Anglais![69]» – и дальше действовали экспромтом. Иначе они отвели бы меня смотреть поле днем, не так ли? Кто станет продавать дом или (как я предполагал) поле, когда не видно ничего, кроме полчищ мотыльков и комаров?

Должно быть, Флоранс знала, что происходит, когда вела меня в ту ночь по тропинке. И на следующий день, когда я уезжал, не подозревая о том, что меня будут насильственно откармливать клубникой все, кто хоть раз голосовал за Рибу. Наверняка она знала и о том, что меня ждет сегодня вечером. Хотя вряд ли каждый бойфренд, которого она привозила к Maman, удостаивался чести присутствовать на таком приеме муниципального масштаба.

Флоранс знала и о том, что в прошлом году я пытался – причем неудачно – купить дом в деревне.

Это был самый чудовищный подвох, какого только можно было ожидать от любимой девушки – а уж я, поверьте, чего только не натерпелся от подруг.

– Merci, merci, – пробормотал я, отчаянно пытаясь удержать на лице анчоусную улыбку. Я залпом осушил свой бокал и позволил Рибу долить мне вина. – Я очень… тронут. Ваши слова… – Я никак не мог подыскать подходящий глагол, чтобы закончить фразу. – Ваши слова по-настоящему… соответствуют.

Все радостно закивали. Все-таки это слово для них что-то значило.

– Но сейчас я должен возвращаться домой, – сказал я. – Бриджит приболела.

И подумал: «Слава богу, что я отравил ее. Какая блестящая отмазка».

– О, нет! – хором воскликнули присутствующие. Значит, они еще не слышали об инциденте с вербеной.

– Да, загадочная болезнь. Мы сами не знаем, в чем дело.

Я поднялся, улыбаясь во весь рот, как будто дантист пытался сфотографировать мои новые протезы, и на прощание тепло пожал всем руки.

Окунувшись в теплый, зато без примесей табачного дыма, воздух, я тут же схватился за телефон, в спешке набирая номер Алексы. Просто сейчас она казалась самым здравомыслящим и нейтральным человеком из всех, кого я знал. Единственной, кто поймет, что происходит.

– Ты застрял в Коррезе? – спросила она, и в ее голосе прозвучало изумление.

– О да. – Я отошел на безопасное расстояние от Salle des Fêtes и рассказал ей обо всем, что со мной приключилось. И не только об абсурдной ситуации с покупкой дома, но и о мокрых следах на полу ванной, о моей неспособности собирать кабачки нужного размера или копать правильную яму, о попытке отравления.

К тому времени, как закончил свой рассказ, я уже начал спускаться с холма, и мне пришлось остановиться, чтобы не потерять сигнал.

– Все очень просто, – сказала Алекса. – Оба мои родителя только и делают, что лечатся, с тех пор, как Зигмунд Фрейд объявился со своей терапией. (Она произнесла фамилию на французский манер: «Фрод».) Так что в этих делах я дока. Жидкость – это сексуальность. Мокрые следы на полу ванной, даже травяной чай, есть не что иное, как обмен сексуальной энергией.

– Обмен? Ни в коем случае.

– Да. Она сама олицетворяет и дом, и пол ванной. Ну и конечно, не забывай о том, что кабачки тоже имеют фаллическую форму. – Похоже, Алекса не шутила. – А рытье ямы? Это же секс в чистом виде.

– Нет, я просто копал, Алекса. Лопатой, а не…

– Большой, крепкой лопатой?

Я припомнил лопату с ее длинной и прямой рукояткой. Бог мой, даже если бы ее выкрасили в розовый цвет, намек не стал бы прозрачнее.

– И она сказала, что я копаю не в том месте. О нет!

– О да! Она хочет, чтобы ты копал своей лопатой где-нибудь еще. Например, у нее между ног.

– Алекса, прекрати, пожалуйста.

– Извини, но мне все предельно ясно.

– Хорошо, хорошо. Но теперь все кончено, она уже не хочет, чтобы я копал. Она послала меня сдирать мох с крыши. Выходит, она успокоилась?

Последовала пауза. Алекса задумалась.

– Чем ты сдираешь мох? – наконец спросила она.

– Ножом.

– Хм… Возможно, она фантазирует, что ты бреешь ей лобок.

– О боже, спаси меня…

– Что еще?

– Теперь она хочет, чтобы я промыл крышу из шланга.

– Вот видишь, все лежит на поверхности. Она хочет, чтобы ты побрил ее, а потом помыл из своего шланга. Или, может, когда твои кабачки станут для нее достаточно большими…

– Нет, прошу тебя, остановись! – прервал я Алексу. И прибавил: – Все это чушь полная. Просто мне приходится выполнять некоторую работу по дому. Собирать овощи, копать в саду, чистить крышу. Это обычное дело в деревне. – Хотя был вынужден признать: расхаживать по дому в прозрачной ночной рубашке и случайно или нарочно вламываться в ванную и таращиться на мой член – это вряд ли можно назвать обычным делом. – Но теперь, когда я пытался отравить ее, она воспримет это как подсознательный сигнал, не так ли? Оставь меня в покое, или я убью тебя?

– Да, не беспокойся, думаю, теперь это закончится.

– Слава богу.

– Ну, а в остальном, все нормально? – Алекса рассмеялась. – О, бедный Пол. – Мне показалось – или в ее голосе действительно прозвучали ностальгические ноты?

– Да-да, а у тебя?

– Я возвращаюсь в Париж недели через две-три, – сказала она. – Буду работать над фильмом.

– Ты теперь еще и фильмы снимаешь, не только фотографируешь?

– Пытаюсь. Это будет… как же вы говорите?… Да, учебная практика. В настоящем художественном фильме.

– Вау!

– Несколько сцен будут снимать в Париже, и я буду работать ассистентом. Можешь как-нибудь подъехать. Хотя тебя, наверное, не будет в Париже?

– Не знаю. Что, если они не выпустят меня отсюда?

Алекса рассмеялась, как будто я шутил.

Когда я вернулся домой, там творилось что-то невообразимое. Везде горел свет, входная и задняя двери были распахнуты настежь. Флоранс и Мишель носились по дому с тряпками и швабрами.

– Что случилось? – спросил я.

– Maman… – Флоранс была вся мокрая и в мыле в прямом смысле слова. – Она включила стиральную машину, но забыла опустить шланг в душевой поддон. И машина преспокойно выкачала девяносто литров мыльной воды на пол ванной. Вода просочилась и в подвал, залило все овощи, которые ты собрал.

– Девяносто литров теплой мыльной воды? Из шланга? И на мои кабачки? – Если по Фрейду, то Бриджит явно пошла вразнос.

Все, с меня довольно, решил я, как только воду соберут, мы убираемся прочь из этого дома. Из этой деревни. Из Корреза. Куда-нибудь, где нет лопат, заросших мхом крыш, нет кабачков. Прежде всего, никаких кабачков.