Читать книгу О, боже, снова Париж! Наблюдая за французами - Стефан Кларк - Страница 7

Проснувшись поутру, я обнаружил, что лежу в постели один, уткнувшись лицом в подушку, ступни выбрались за изножье кровати, а мошонка почти касается половиц. Первое, что я почувствовал, это сильнейший приступ поясничной боли, сменившийся унынием, стоило мне только вспомнить, что, невзирая на скованные мышцы спины, мне предстоит провести день за рытьем выгребной ямы или на покосе в кишащем змеями поле.

Минут десять ушло на то, чтобы распрямить спину, снова облачиться в футболку и шорты, которые уже начинали попахивать деревней.

Решив, что выгляжу вполне прилично, я пошел на звуки, доносившиеся из кухни. И тотчас пожалел о том, что вообще проснулся.

Бриджит расхаживала босиком в длинной розовой хлопчатобумажной ночной сорочке, которая придавала ей поразительное сходство со свиньей.

Нельзя сказать, чтобы сорочка была прозрачной, но истончившаяся ткань так обтягивала соски, ягодицы и рыжий холмик волос на лобке, что у меня возникло острое желание стать хронически близоруким.

Что еще хуже, Флоранс была одета в длинный, до пола, бархатный халат в горизонтальную зелено-желтую полоску, который определенно занял бы второе место в конкурсе «Самая несексуальная одежда за всю историю человечества», уступив пальму первенства лишь памперсам. Да, у нее были голова, руки и ноги молодой девушки, но все остальное соответствовало образу пожилой пенсионерки на пешей прогулке в доме престарелых.

Блин, вот что делает с человеком изоляция в сельской глуши, подумал я.

Маленький Симон сидел за столом, подтянув колени к подбородку, и уплетал сэндвич с «Нутеллой».

Как-то я прочитал статью о французской еде, и там было сказано, что эта шоколадно-ореховая паста цементирует Францию. Почти каждый ребенок в стране ест на завтрак «Нутеллу». Тинейджеры и безработные тянутся к ней ложкой в минуты стресса. Я уверен, что это единственная причина того, почему никто во Франции даже не заикается об аллергии на орехи. Арахис у французов в крови. Как-то, в бытность мою работником французской пищевой компании, одна моя коллега привела своего сына познакомиться со мной. Это был крепкий девятнадцатилетний парень с плечами, как у гребца, и ему как раз предложили место в Оксфорде. Он великолепно говорил по-английски, и я не сомневался в том, что он легко впишется в университетскую среду. Единственный вопрос об Англии, который ему не терпелось мне задать, звучал примерно так: «А там можно покупать „Нутеллу“?»

Симон усмехнулся своим шоколадным ртом и продолжил подпевать радио: безголосая французская певица все никак не могла понять, почему ее никто не любит. Возможно, потому, что она все никак не заткнется, подумал я. А вслух со стоном произнес:

– Bonjour.

Флоранс подошла ко мне в своем жутком халате, и я постарался поцеловать ее, не прикасаясь к омерзительному бархату.

– Твоя прабабушка тоже умерла на этой кровати? – спросил я не слишком громко, на случай, если прабабка была по материнской линии.

Флоранс нахмурилась и вопросительно повела бровью, словно намекая на то, что я кое-что забыл, потом изобразила поцелуи в щеки.

О, боже, нет, едва не вырвалось у меня, они целуют друг друга каждое утро.

Перемазанный «Нутеллой» после лобызаний щек Симона, я направился к мойке, склонившись над которой Бриджит скребла вчерашнюю сковородку, оставленную отмокать на ночь. Ягодицы Maman, обтянутые тканью сорочки, напрягались и расслаблялись, так что казалось, будто пара лысых человек пытается выбраться из мешка.

– Bonjour, Бриджит.

– А, bonjour, Пол! – Она обернулась, едва не сбив меня с ног правой грудью, и звучно поцеловала в обе щеки. Похоже, вселенская любовь вернулась к ней. – Хорошо спал?

– Да, очень хорошо. – Я просто не знал, как сказать по-французски «для человека с переломом позвоночника».

– Что ты пьешь по утрам? Кофе, шоколад, фруктовый чай…

– У нас нет фруктового чая, Maman, – заметила Флоранс, и я выдохнул с облегчением.

– Ах да, занеси его в список… Нет, Пол, я знаю, что ты пьешь: чай. – Она произнесла последнее слово так, будто речь шла о суперпризе в телеигре.

– Нет, спасибо, я выпил бы кофе, если можно, – сказал я.

– Ты не пьешь по утрам чай?

– Нет, кофе.

– Я думала, все англичане по утрам пьют чай.

– Я предпочитаю кофе.

– У нас есть «Английский завтрак».

– Мне бы кофе.

– Ну если ты уверен, что не хочешь чаю…

– Я уверен. Кофе, пожалуйста.

После того как мы выяснили этот вопрос, я устроил своим позвонкам еще одно мучительное испытание, усаживаясь за стол боком. На столе чего только не было: упаковки с хлопьями, какао-порошком и чайными пакетиками, тарелка с миниатюрными ломтиками сухого белого хлеба, пластиковая бутылка стерилизованного молока, огромный круглый каравай, половина которого была грубо нарезана толстыми ломтями. На другом конце стола были выставлены суповые чашки и столовые приборы.

В Париже я обычно не завтракал, выпивал утром чашку кофе, а по пути на работу покупал в булочной круассан, но сегодня я подумал, что неплохо бы с утра пораньше загрузить в себя крахмал.

Я наполнил кукурузными хлопьями белую фарфоровую чашку, и в нее же Бриджит налила мне черного кофе.

Утренняя экономия времени по-коррезски, подумал я. Насколько отвратительно, настолько и умно. В самом деле, зачем употреблять кофе и хлопья отдельно, если можно их смешать?

– О, что он делает? – расхохоталась Бриджит. – Только посмотрите на него.

Симон зашелся от смеха и чуть не свалился со стула, да и Флоранс подключилась к общему веселью.

– Вы что, в Англии кладете кукурузные хлопья в кофе? – спросила Бриджит.

– Нет, это же вы…

– О-ля-ля. Может, хочешь туда же добавить немного английского мармелада?

Бриджит посмеялась над моей тупостью и забрала у меня чашку. В надежде на поддержку я обернулся к Флоранс, но она была заодно с Симоном – сейчас они как раз выдавливали из себя последние капли смеха.

– Я надеюсь, с лопатой ты управишься лучше, чем с корнфлексом, – сказала Бриджит, вываливая содержимое моей чашки в мусорное ведро.

Конечно, я должен был помнить. Во многих французских семьях принято пить утренний напиток из суповых чашек. Так делала и моя бывшая подружка Алекса. Только вот почему французские производители фарфора не считали нужным приделать ручку к этим чашкам, оставалось для меня загадкой.

– В доме есть какая-нибудь чистая одежда? – спросил я Флоранс.

– Ah oui. – Она удалилась в комнату своей матери и вернулась оттуда с серой футболкой и самыми безобразными штанами из всех, какие мне довелось видеть в своей жизни. Это было изделие на эластичном поясе, в оранжево-голубую клетку с орнаментом из красных цветов размером с кулак. Такой узор (если это был узор, а не технический брак) могло сотворить лишь воспаленное воображение жертвы наркотической галлюцинации, а носить одежду из ткани подобной расцветки можно было только дома и только дальтоникам.

Флоранс уловила мое настроение, в котором не было и намека на энтузиазм.

– Они из Африки, – сказала она.

– Так вот, значит, какой он, вирус Эбола, – проговорил я. – Это вещи твоего брата?

– Нет… О, я хотела спросить, ты собираешься в душ?

– Да, я подумывал об этом.

– Знаешь, Maman говорит… – При этих словах ягодицы Бриджит, казалось, навострили уши. – Ты не мог бы вытираться, стоя на коврике, потому что в прошлый раз ты оставил мокрые следы на полу?

Конечно, я наследил на вашем чертовом полу. Более идиотской ванной трудно придумать, и немудрено, что любой оставит лужи на этом чертовом полу в этой чертовой ванной. Так хотелось мне сказать, но я заглушил этот порыв, попытавшись отпить кофе из огромной чашки, которую только что поставила передо мной Бриджит. Горячая жидкость перелилась через край, обжигая подбородок и кончики пальцев.

– Хочешь соломинку? – предложил Симон.

И кто бы мог подумать, что еще вчера я чувствовал себя самым настоящим французским крестьянином. Сегодня я снова был английским истуканом, аутсайдером, который даже завтракать толком не умеет.

Проблема в том – и это объективный факт, – что, приезжая в чужую страну, ты оказываешься далеко от дома. Я хочу сказать, далеко от своих приятелей и семьи. Ты вынужден приспосабливаться к окружающим. У тебя не получится прийти вечером в паб и рассказать всем о том, как «она налила кофе прямо в кукурузные хлопья», и услышать слова сочувствия.

Ситуация представляется еще более экстремальной, если твоя подружка парижанка. И не так страшно встречаться с ее друзьями (хотя, как я уже говорил, никогда не знаешь, сколько среди них ее «бывших»), гораздо труднее общаться с ее семьей. Как собака, попавшая к другим хозяевам, ты вдруг обнаруживаешь, что в новой семье диваны предназначены вовсе не для того, чтобы на них сидеть, кости следует грызть, а не закапывать, и все смеются, когда ты начинаешь вылизывать свою задницу. «Что плохого в том, что я вылизываю себе задницу? – думаешь ты. – Там, откуда я родом, все так делают».