Читать книгу Восьмой круг. Златовласка. Лед (сборник) - Стенли Эллин - Страница 4

В середине Дня благодарения Мюррей, увлеченный «Путешествиями Гулливера», сидел в ванне, наполненной до того горячей водой, что при шевелении пальцем ноги возникала острая боль. Когда зазвонил телефон, он попытался не обращать на него внимания, но в конце концов вылез из ванны и, не вытираясь, пошел в спальню.

– Мардж, что за черт? – произнес он в трубку.

Девушка на коммутаторе ответила:

– Извините, мистер Керк. Я знаю, вы хотели, чтобы вас сегодня не соединяли ни с кем, но этот джентльмен звонит с девяти часов, и в конце концов пришлось сказать ему, что я проверю, дома ли вы. Что ответить?

– Кто этот джентльмен?

– Некий мистер Ральф Харлинген. Он сказал, что вы его знаете по конторе на Ректор-стрит.

Мюррей знал эту фамилию, знал, о какой конторе идет речь, она давно пользовалась услугами их агентства. Это была одна из разросшихся юридических фирм неподалеку от Уолл-стрит, где десять старших партнеров и двадцать младших вежливо излагали за щедрый гонорар свои соображения по делам корпораций. Агентство «Конми – Керк» долгое время занималось их управленческими досье.

Ральф Харлинген был там одним из самых незначительных младших партнеров, очень мелкой сошкой, и единственное его достоинство, насколько знал Мюррей, заключалось в том, что он доводился сыном руководителю фирмы. Мюррей несколько раз встречался с ним в конторе. Это был рослый, поджарый человек с короткой стрижкой, с сединой на висках, с вызывающими неловкость манерами, слишком молодежными для его возраста. Разговаривали они о футбольных командах «Лиги плюща»[5] и только. Харлинген, видимо, был настолько увлечен этой темой, насколько Мюррей к ней равнодушен. Трудно было представить, по какой причине он может звонить.

Харлинген на другом конце провода рассыпался в извинениях, потом быстро перешел к сути дела:

– Знаете, приятель, вы сейчас незаменимый человек. Послушайте, вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Арнольд Ландин? Вам оно ни о чем не напоминает?

– Нет.

– А-а, – произнес Харлинген. – Ну, в общем, он мой клиент, один из полицейских, попавших под суд в связи с делом Уайкоффа. И само собой, это дело не имеет никакого отношения к Ректор-стрит. Я ушел из старой лавочки, теперь действую независимо. Что скажете по этому поводу?

Мюррей переступил с ноги на ногу в лужице воды, натекшей с него на ковер.

– Отлично, – сказал он. – Превосходно. Это большой шаг вперед.

– Конечно. Теперь нам нужно посоветоваться по этому делу. Видите ли, мы с миссис Харлинген завтра уезжаем в Филадельфию, чтобы провести выходные с ее родственниками, и я хотел бы встретиться с вами сегодня днем. Может быть, вечером. Дом у нас гостеприимный, народу будет много, но как-нибудь сумеем поговорить о деле. А напитки у нас превосходные. Настоящая амброзия.

– Отлично. Я приеду, мистер Харлинген.

– Ральф, приятель. Ральф.

– Само собой, – сказал Мюррей. – Большое спасибо, Ральф.

Добрый старина Ральф.

Мюррей положил трубку, затем поднял ее и набрал номер своего агентства. Контора была закрыта в выходные и на праздники, но кто-то из служащих всегда должен был находиться там на дежурстве. Ответил ему Лу Штраус, давний сотрудник.

– Лу, сделай мне одолжение, – сказал Мюррей. – Возьми в столе миссис Нэпп список, посмотри, есть ли у нас досье на Ральфа Харлингена и Арнольда Ландина.

– Это тот Харлинген, который звонил сюда утром? Я сказал ему, что он может найти тебя в отеле.

– Он нашел. Проверь его и Ландина.

Штраус вскоре поднял трубку:

– Мюррей, Харлинген тут есть, значит, досье на него существует. Однако на другого нет ничего.

– Я так и думал. Во всяком случае, оставь миссис Нэпп записку, чтобы завтра утром досье Харлингена лежало у меня на столе. Звонил еще кто-нибудь?

– Только миссис Нэпп, – ответил Штраус. – Проверяла, на месте ли я. Слава богу, я был.

В десять часов Мюррей поехал к Харлингену. Квартира его находилась в одной из громадных новых коробок из алюминия и стекла, которые высятся, веранда к веранде, над грязными берегами Ист-Ривер. В квартире были блестящая мебель и длинные, низкие кушетки, люди сидели на них, словно птицы на телефонных проводах. Голоса словоохотливых, раскованных болтунов оглашали квартиру неумолчным, нервирующим шумом.

Мюрреем поначалу завладела миссис Харлинген, эксцентричная, худощавая блондинка. Отделавшись от нее, он лениво бродил от группы к группе, пока его не припер к стене молодой человек в вельветовом пиджаке с бархатным воротником.

– В высшей степени незабываемый человек, надо же, – злобно произнес молодой человек. – Как вам это нравится? В высшей степени незабываемый!

– Кто? – умиротворяюще спросил Мюррей.

– Никто, – ответил молодой человек. – Неправильно – в высшей степени. Непонятно? У прилагательного «незабываемый» нет превосходной степени. Нельзя иметь частично незабываемую вещь, так ведь? Если что-то незабываемо, оно постоянно у вас в памяти, так ведь?

– Наверное.

– Что значит «наверное»? – воинственно спросил молодой человек. – Вы либо знаете, либо нет. Эти ваши «наверное» уничтожают чистоту языка.

Высокая девица с черной челкой толкнула Мюррея локтем.

– Не обращайте внимания на Дональда, – сказала она. – Он помешан на этой теме.

Молодой человек изумленно воззрился на нее.

– Помешан, – сказал он. – О Господи, помешан! – И ушел с оскорбленным видом.

Девушка проводила его взглядом, потом примирительно обратилась к Мюррею:

– Это не совсем его вина. На самом деле он очень умный, учился в Оксфорде на стипендию Фулбрайта, и это своего рода одержимость. А чем занимаетесь вы?

– Сбором материала.

– О? Для какой газеты?

– Ни для какой, – ответил Мюррей. – Только факты и цифры.

Брови девушки поднялись.

– Это звучит совершенно ошеломляюще, – сказала она, и стало ясно, что их общение кончилось.

В буфете он налил себе немного курвуазье. Человек рядом с ним, полный, краснолицый, с тонзурой седых волос, окаймляющих блестящую лысину, сделал то же самое, только наполнил стакан почти до краев. Они торжественно чокнулись, выпили, и толстяк крякнул от удовольствия.

– Знаете, почему я здесь? – спросил он.

– Потому что, – ответил Мюррей, – собираете материал для газеты.

– Нет, черт возьми. К прессе не имею никакого отношения. Я работаю в банковской сфере, распоряжаюсь инвестициями для коммерческого треста в центре города. Моя фамилия Уолтерс.

– Ладно, сдаюсь, – сказал Мюррей. – Почему вы здесь?

– Потому что, – торжественно ответил Уолтерс, – я сосед снизу. Эти дома построены так, что слышно, как на пол упала булавка, а иногда по время вечеринок с танцами я думал, что потолок обрушится мне на голову. Человек я мирный, не люблю ссор с соседями, да и кто любит? Поэтому я просто заключил с Харлингеном соглашение. Он может собирать здесь толпу, когда только захочет, а я за это могу присоединиться и утопить свои неприятности в выпивке. А он, сынок, подает самую лучшую. Я, должно быть, выпил уже на пятьсот долларов.

– «Сосед хорош, когда забор хорош»[6], – сказал Мюррей.

– Что это значит?

– Это цитата, – ответил Мюррей, – из стихотворения Роберта Фроста.

Уолтерс захлопал глазами.

– Он здесь?

– Я бы не удивился, – сказал Мюррей.

Он был один, держал в руке недопитый стакан, когда перед ним появилась девочка. У нее был землистый цвет лица, обкусанные ногти, девичья прическа «конский хвост», но губы были в яркой помаде, плечи сутулились, словно от пресыщения удовольствиями. Она походила на поджарый вопросительный знак.

– Привет, – сказала девочка. – Я Меган Харлинген. Папа рассказал мне о вас.

– Рад познакомиться, – ответил Мюррей. – И где ты была все это время?

– В кино. У меня это форма ухода от жизни. В буквальном смысле. Я не могу понять этих вечеринок, а вы? Здесь полно людей, которые напиваются и становятся претенциозными.

Мюррей поспешно допил свой коньяк.

– Не знаю, – осторожно сказал он. – Мне они кажутся вполне благовоспитанными.

– Тогда вы их совершенно не знаете, – твердо заявила Меган. – На самом деле у этих людей полно эмоциональных конфликтов. Они терзаются ими. Знаете, почти все здесь лечатся психоанализом. Бывали когда-нибудь у психоаналитика?

– Пока что нет, – ответил Мюррей. – А ты?

– Только очень недолго, и это было несносно, несносно, несносно. Потом, когда дедушка возмутился, узнав об этом, мне разрешили больше не ходить. Конечно, дедушка своего рода религиозный фанатик, он наверняка ярый противник Фрейда. Знаете, что он сказал мне однажды? Что если языческие знахари попадут в ад, то психиатры тем более! Это вечные муки!

– Я бы не относился так сурово к нему, – сказал Мюррей. – Может, он просто слегка отстал от жизни.

– Слегка? Слышали бы вы, что он говорил о модных идеях, когда папа ушел из старой конторы и открыл свою практику. Какой у них был скандал. И что дедушка говорил о людях, которые идут работать на преступников. В моей спальне было слышно каждое слово даже при закрытой двери. Конечно, папа держался просто героически. То есть относительно защиты преступников и всего прочего. Он первый в нашей семье берется за это, и для него все совершенно внове. Наверное, поэтому он попросил вас помочь ему, так ведь?

– Мм, не уверен. Обычно моя работа заключается только в помощи с деталями.

– С какими деталями? Знаете, по-моему, быть частным детективом очень героично. Вы настоящий частный детектив, да?

– Настоящий.

– Спрашиваю, потому что вы не похожи. Но бывают у вас приключения?

– Какого рода?

– Да вы понимаете, о чем я. Никогда не смотрите телевизор?

– Только «Куклу, Фрэна и Олли»[7], – ответил Мюррей.

– Ну, тогда удивляться нечему, – сказала с облегчением Меган. – Пойдемте со мной, я вам покажу.

Она привела Мюррея в спальню, усеянную женскими вещами в диком беспорядке, толкнула его в кресло и после краткого поиска по каналам нашла частного детектива Кейт Брэнниган, расследующую «Дело о пропавшем пальце». Потом быстро убрала с кровати книги и одежду, уселась на нее, скрестив ноги, принялась грызть обкусанные ногти и восторженно уставилась на экран.

Темнота в комнате, голоса телевизионного диалога представляли собой коварное искушение. Мюррей на секунду закрыл глаза, обнаружил, что не может открыть их, и внезапно проснулся, когда частный детектив Брэнниган завершила дело чередой пистолетных выстрелов. Громкая музыка трех последующих рекламных сюжетов завершила процесс пробуждения, и затем появился диктор одиннадцатичасовых новостей с еще более суровым, чем у частного детектива Брэнниган, взглядом.

– Каковы новости из всех частей города? – вопросил он. – Так вот, праздничная дорожная пошлина продолжает повышаться. Последней местной жертвой несчастного случая стал шестидесятилетний Чарлз Пирози, житель Уэстчестера, скрывшийся водитель насмерть сбил его час назад на углу Мэдисон-авеню и Шестнадцатой улицы. Водители, предупреждаем вас…

Меган торопливо поднялась и выключила телевизор.

– Радостный же День благодарения, – сказала она. – Уф.

– Тебя не беспокоило, когда частный детектив Брэнниган палила в людей направо и налево, – с ехидством напомнил Мюррей.

– Это совсем другое, – запротестовала Меган.

Неожиданно в комнате вспыхнул свет, оба они повернулись и, щурясь, уставились на человека в дверном проеме. Это был Харлинген.

– Вот вы где, – сказал он и потом застонал: – Господи, Меган, комната в ужасном беспорядке! Как ты можешь показывать кому-то свою комнату в таком виде?

Она свирепо сверкнула на него глазами.

– Это не беспорядок. Во всяком случае, доктор Ленгстейн сказал, что быть неаккуратной в моем возрасте вполне нормально. Ты сам это слышал.

– Хотел бы я, чтобы он пожил в этой комнате, – сказал Харлинген. – Теперь сотри с лица всю косметику и ложись спать.

Возле двери Мюррей обернулся.

– Доброй ночи, Меган, – сказал он и увидел, как накрашенные губы задрожали, сутулые плечи ссутулились еще больше, а потом Меган резко повернулась к нему спиной.

– Вот вам дети, – угрюмо сказал Харлинген, закрывая дверь. – Ей четырнадцать лет, ведет себя как четырехлетняя, и ждет, чтобы с ней обращались, как с сорокалетней.

Он повел Мюррея в маленький, скудно обставленный кабинет и плюхнулся в кресло перед загроможденным письменным столом.

– Нет, ничего интересного здесь не найдете, – сказал он, когда Мюррей, присев на корточки, стал разглядывать содержимое книжных полок на стене. – Тут главным образом книги по юриспруденции – я забрал их из той конторы, а маленькие книжки – это стихи моей жены. Книжки изданы, само собой, за счет автора. Поэзия ее, надо сказать, оставляет желать лучшего, но она находит сочинение стихов замечательным способом самовыражения.

– Знаю, – сказал Мюррей. – Она говорила мне об этом.

– Да? В таком случае у вас, очевидно, была возможность понять, что она за личность. Muy simpatica[8]. И очень общительная. Очень энергичная. Собственно говоря, она главная сила, заставляющая меня идти своим путем.

– То есть быть адвокатом по уголовным делам?

– Совершенно верно. И мне сразу же повезло найти такого клиента, как Ландин. Знаете, когда открываешь такую контору, можно долгое время безуспешно искать клиентов, но я только начал, и у меня сразу же появилось дело. – Харлинген взял карандаш и стал нервозно постукивать его концом по столу. – Беда в том, – печально сказал он, – что это дело само вызывает чертовское множество проблем – нужно проводить много расследований, требуется много беготни. А когда у тебя нет никакого штата, с этим не справиться. И тут за дело принимаетесь вы.

– Минутку, – сказал Мюррей. – Я пока что не принялся.

Лицо Харлингена приобрело удивленное выражение.

– Но я думал…

– Знаю. Но, с моей точки зрения – с точки зрения агентства «Конми – Керк», – в делах подобного рода мне кое-что не нравится.

– Послушайте. Прежде всего, это обычное, простое обвинение в лжесвидетельстве. Если я произвел впечатление…

– Насколько обычное и простое?

– Ландин – патрульный из полиции нравов, работавший в штатском. Некоторое время назад он задержал за букмекерство человека по имени Эдди Шрейд. Потом, когда разразился скандал Уайкоффа, Шрейд предстал перед Большим жюри, где заявил, что его задержание сфабриковано, он просто подставное лицо настоящего правонарушителя, некоего Айры Миллера, одного из близких компаньонов Уайкоффа.

– Чтобы открыть дело о лжесвидетельстве, требуются показания двух человек.

– Другим является Миллер, сказавший Большому жюри, что заплатил Ландину тысячу долларов за то, что тот задержал вместо него Шрейда. И когда Ландин не захотел отказываться от своих показаний, ему предъявили обвинение. Разумеется, Миллер и Шрейд такие типы, что дадут показания, грозящие родной матери электрическим стулом. От этого дела за милю несет фальсификацией.

– Может быть, да, – сказал Мюррей. – Может быть, нет.

Харлинген вспыхнул.

– Послушайте, – убежденно заговорил он, – это может показаться слегка преувеличенным, но я считаю себя неплохим знатоком человеческой натуры. И перед тем, как взяться за дело Ландина, я решил поговорить с ним. Не только о деле, заметьте. Я хотел глубже проникнуть в его внутренний мир, увидеть его сущность. И то, что увидел, мне понравилось. Иначе бы я не взялся за это дело.

– О Господи, – сказал Мюррей. – Думаете, меня интересует, хороший человек ваш клиент или нет?

– Судя по тому, что вы сказали…

– Об этом я ничего не говорил. Вам следует знать, мистер Харлинген, что такую организацию, как моя, совершенно не интересует репутация клиента. Собственно говоря, и большинство адвокатов, которых я знаю. Иначе завтра же мы все оказались бы не у дел. – Мюррей покачал головой. – Это не имеет никакого значения. Я веду к тому, что дело вашего клиента связано с делом Уайкоффа, и мне это не нравится. Уайкофф показал, что в течение последних десяти лет он платил полицейским взятки по миллиону долларов в год. Что это означает теперь, когда тайное стало явным? Что все управление полиции напоминает мешок с гремучими змеями, и я не хочу совать руку в этот мешок. Агентство «Конми – Керк» всегда ладило с полицией по хорошему принципу «живи сам и давай жить другим». Сейчас мы следуем за полицией.

– Но это мое дело, – возразил Харлинген. – В случае чего в ответе буду я.

– Может быть, но достанется и нам. В этом штате, мистер Харлинген, детективное агентство окружено множеством отвратительных правил. Если полиция захочет следовать им буквально, «Конми – Керк» окажется в очень неприятном положении.

– О, замечательно, – сказал Харлинген. – Превосходно. – Поднес карандаш к глазу и стал смотреть вдоль него. – Значит, если Ландин хочет получить шанс в суде, ему нужно обратиться в большую юридическую фирму, где есть сотрудники, которые займутся расследованием. Все сводится к этому, разве не так?

– Не так. Существует несколько других агентств – «Интер-Америкен», «Флейшер» – хороших организаций, которые могут сделать именно то, что вам нужно. Или, – внезапно догадался Мюррей, – вы уже обращались туда?

Карандаш в руке Харлингена переломился.

– Конечно, обращался. Нельзя сказать, что вы – мой первый логичный выбор, но, черт возьми, Ландин небогат, и я старался обойтись как можно меньшими затратами. Не получилось. Они твердо стоят на своем. То, что они предлагали, не стоило даже рассматривать.

– Понятно, – сказал Мюррей. Видеть откровенно бедственное положение Харлингена было неприятно.

– И я не могу передать это дело кому-то другому, – сказал Харлинген. – Даже представить этого не могу.

– Почему? Есть юридические конторы, которые охотно за него возьмутся. Вы могли бы работать вместе с одной из них, набираясь опыта.

– В моем возрасте? – Харлинген подался к Мюррею и медленно, напряженно заговорил: – Знаете, сколько мне лет? Сорок пять, приятель. Сорок пять.

– Ну и что? Впереди у вас еще много времени.

– Времени для чего? – спросил Харлинген. – А, вы не понимаете. Совершенно не понимаете. Неясно вам, что теперь, когда набрался смелости уйти с работы самого старого рассыльного в городе, я не могу вернуться на такую же? Вот что поставлено на карту. Это не просто вопрос ведения дела самому. Я знаю, что могу провести хорошую работу с любым делом, будь у меня такой шанс. Мне нужно – хорошо, чрезвычайно важно – получить такой шанс. Вот в чем дело.

– Для вас – да, – устало сказал Мюррей. – А мне нужно думать об интересах моего агентства.

– Это окончательно?

– Да.

Харлинген покачал обломки карандаша на ладони. Потом неожиданно спросил:

– Надеюсь, не будете против, если я свяжусь с вами по этому делу еще раз?

– После полудня я каждый день в конторе, – сказал Мюррей.