Читать книгу История свидетеля. Книга 1. Бог не желает - Стивен Эриксон - Страница 6

Поселок Серебряное Озеро, провинция Малин

Хотя большую часть своей жизни он был охотником, в ту ночь ему ни разу не пришла в голову мысль разбудить остальных жителей поселка. Он был уже немолод и повидал достаточно, чтобы понять, когда пора отложить лук, найти подходящий насест и молча созерцать нечто удивительное.

Каждый зверь отличался своими повадками, и легко было представить, что все ограничивалось лишь инстинктами. Есть, размножаться, растить потомство. Убегать от опасности и защищаться, если тебя загонят в угол. Он видел, как ведут себя животные, охваченные страхом и ужасом, болью и страданиями. Он даже наблюдал, как они бросаются с утесов, разбиваясь насмерть, когда стадо превращается в единого зверя, слепо бегущего от того, что он даже не в состоянии увидеть.

Ему доводилось встречать и других зверей, хищников, неустанно преследовавших добычу, и наблюдать, какой жестокой и безжалостной зачастую бывает нужда.

В жизни имелись свои узоры-закономерности: как простые, малые, так и настолько обширные и причудливые, что их с трудом можно было постичь. Растения, животные, люди – все они вписывались в эти узоры, нравилось им это или нет, признавали они это или нет. Поток времени увлекал всех, и ты либо плыл по течению, либо нет.

И вот сегодня ночью, ближе к рассвету, на поверхности озера возник новый узор, которого охотник никогда прежде не видел. Под щербатым полумесяцем, окутанные серебристым сиянием, на фоне негромкого треска сталкивающихся рогов в неподвижном воздухе, по озеру плыли карибу – тысячи, возможно, даже десятки тысяч.

На северном берегу озера рос арктический лес – среди беспорядочного лабиринта оврагов и ущелий, тянувшегося с востока на запад. Эти провалы в земле, вероятно, возникли задолго до того, как появилось озеро, и вода стекала с берега сквозь трещины в коренной породе, просачиваясь по подземным ходам. Их лабиринт уходил на север, огибая неровный край хребта Божий Шаг, в конце концов вливаясь в болота и дальше в тундру, простиравшуюся на сотню лиг, если не больше.

У оленей были свои повадки, но в их число никогда не входила миграция столь далеко на юг. Охотник точно это знал. Карибу зимовали в лесу, а с приходом весны обычно уходили на север, через рассекавшие трясину древние тропы, и дальше в бескрайнюю тундру.

Охотник никогда не бывал столь далеко в горах, но не раз слышал истории от обитателей леса на северо-востоке, от торговцев мехами, янтарем и диким рисом. Иногда он и сам охотился в лесу на карибу.

Стаду потребовалась большая часть ночи, чтобы переплыть озеро. Случись это лет двадцать назад, он, возможно, помчался бы в селение, собирая всех охотников, и они устроили бы резню, мечтая о грудах мяса и шкур, ведь им представлялся случай заработать целое состояние.

От жажды крови, как он теперь понял, избавиться нелегко, но в конце концов ушла и она. Он устал убивать.

И теперь просто сидел, глядя на зрелище, что разворачивалось в серебристом лунном свете. Тысячи карибу слились в единое стадо, нарушив свой вековой обычай, и понять, отчего сие произошло, было нелегко. Этому могли иметься десятки причин, возможно весьма важных и достойных внимания. Но то, что овладело душой охотника, занимая его мысли, пока ночь медленно шла своим чередом и звери выбирались на берег, а затем отправлялись дальше на юг, через пастбища и обширные пустоши там, где когда-то стоял лес, имело куда более глубокую природу. Люди воспринимали любые звериные повадки как проявление инстинкта, как будто животные являлись рабами своей собственной натуры.

Возможно, во многих отношениях так оно и было. Но в эту ночь охотнику открылась истина: все отнюдь не сводится к одному только набору инстинктов и звери ничем не отличаются от людей, живя своей жизнью в человеческом понимании. У них имеются свои надежды, возможно, даже мечты. И желания – о да, желания у этих оленей есть наверняка.

«Я не хочу утонуть».

«Я не хочу, чтобы мой теленок утонул или чтобы его утащили волки».

«Я не желаю, чтобы стрела остановила мое сердце. Или пронзила мои легкие, заставив кашлять кровью, слабеть, шататься, падать на колени».

Когда небо начало светлеть, последние карибу покинули озеро, скрывшись в тумане на юге. Он смотрел им вслед, чувствуя влагу на щеках.

Его товарищи-охотники наверняка придут в ярость. Многие отправятся следом за стадом, и звери падут от их стрел. Но тот миг, когда они были наиболее слабыми и уязвимыми, миновал.

Лишь тогда он спустился с каменного уступа, забрал связку подстреленных зайцев и направился к дороге. То был его последний день охоты. Отныне и во веки веков.

Таверна «Трехлапый пес» стояла в конце длинного ряда других строений, ближе всего к озеру, на перекрестке прибрежной дороги и главной улицы поселка, выходя на нее фасадом. Под нависающим балконом, над самой дверью заведения, красовался массивный конский череп, почти вдвое больше обычного, по крайней мере по южным понятиям.

Внутри таверны, над каменным очагом напротив стойки, висел закопченный череп серого медведя без нижней челюсти. В округлые камни очага был вделан череп теблора, верхнюю часть которого испещряли многочисленные вмятины и трещины.

Каждый раз, глядя на север через озеро или на окутанные дымкой горы на северо-западе, Рэнт представлял себе мир, где он был таким же маленьким, как и все прочие, незаметным для зверей и воинов. Будучи еще ребенком, Рэнт восторгался тремя черепами в «Трехлапом псе», но восторг этот, как и многие чудеса его воображения, растаял без следа, когда он вдруг принялся резко расти и друзья-ровесники перестали с ним играть, начав его сторониться.

Вскоре ему пришлось постичь и другие истины. Все в городке знали о безумии, поразившем его мать. Все считали ее сумасшедшей, хотя большую (на тот момент) часть жизни Рэнта она была единственным его проводником в странном мире взрослых, так что сам он полагал ее вполне нормальной. Рэнт пришел к выводу, что у взрослых есть скрытые лица: одно они показывали днем, на улице и в прочих общественных местах, а другое – ночью, в уединении собственного дома.

Рэнт даже верил – причем достаточно долго, – что и красные зубы его матери тоже вполне нормальны, пока не понял, что это не так, а чуть позже, пребывая в замешательстве от снизошедшего на него откровения, услышал слова: «Улыбка шлюхи кровавого масла». Ими пополнился его перечень сведений, которые пока мало что значили, но в будущем вполне могли оказаться важными.

Насколько Рэнт помнил, уже в девять лет он был на голову выше самого высокого взрослого в поселке Серебряное Озеро, а его старые друзья, трусливо сбившись в банду, швырялись в него камнями с другой стороны улицы. Два года спустя взрослые были Рэнту по грудь, а камни, которые кидали в него старые друзья, стали крупнее. Вскоре жители поселка начали называть парнишку «полукровкой-теблором», выплескивая на него весь яд, накопившийся после восстания рабов.

Разумеется, Рэнт видел рабов-теблоров и понимал, что череп в очаге тоже принадлежал представителю этого народа. Но в течение очень долгого времени он никак не связывал теблоров с собственной жизнью, своим чрезмерным ростом, незаурядной шириной плеч или со своей необузданной силой.

Восстание, вспыхнувшее в Серебряном Озере, было коротким, но жестоким. Дикари-теблоры, не скованные кандалами и цепями, пришли освободить сородичей. Они убили всех, кто пытался им противостоять. Все произошло за одну ночь. Из единственного окна своей комнаты, выходившего на Прибрежную улицу, Рэнт видел лишь далеко справа мертвенный отблеск пламени горящих бараков, в которых жили рабы, да бегущие по грязной улице внизу бесформенные фигуры. Мальчик чувствовал, как его пробирает дрожь от иногда доносившихся издали воплей.

С тех пор к страху окружающих добавилась ненависть, и Рэнт, который оплакивал потерю друзей и никак не мог взять в толк, почему все от него отвернулись, вдруг понял, что оказался еще более одиноким, чем ему представлялось.

Он не мог найти утешения у матери. До Рэнта постепенно доходило, что на маму полагаться не стоит, что ее яростный лихорадочный взгляд, когда-то казавшийся ему полным любви, на самом деле может означать что угодно. Это был взгляд безумца. А ее улыбка была вовсе не проявлением нежности, а «улыбкой шлюхи кровавого масла», преисполненной алчного голода.

Рэнт лежал не шевелясь в своей спальне на чердаке, отодвинув кровать как можно дальше от стены, свернувшись на сыром соломенном тюфяке и ощущая запахи, которых никогда не чувствовал прежде.

А мать носилась внизу туда-сюда, издавая перемежающиеся всхлипами смешки и время от времени ударяя себя кулаками по лицу, отчего оно покрывалось синяками и распухало до такой степени, что местами лопалась кожа.

Разумеется, Рэнт, который лежал наверху, уставившись в маленькое грязное окошко, сквозь которое виднелись тусклые очертания озера и размытая бесцветная полоска далеких гор, не мог видеть маминого лица. Однако он прекрасно знал, как оно сейчас выглядит.

В конце концов, точно так же мать хихикала, всхлипывала и лупила себя, когда оседлала сына, двигая бедрами, а он смотрел на нее, не понимая, что происходит, даже когда у него между ног начало странно покалывать, а та штука, через которую он писал, вдруг стала твердой и длинной, оказавшись внутри ее.

Взгляд, полный безумия. Улыбка кровавого масла. Внезапный приступ ужаса. Осыпаемое ударами кулаков лицо, кровь из ссадин, ноздрей и глаз. И пока Рэнт отчасти пребывал внутри матери, будто пронзая ее копьем, он вспомнил одно из прозвищ, которые ему дали односельчане. Ублюдок Кровавого Масла.

Кровавое Масло… Он понятия не имел, что это такое. Может, их родовое имя? «Ублюдок» означало, что у него нет отца. По крайней мере, слово «отец» он знал, слышал от своих друзей, хотя сам никогда его не употреблял. Матери были у всех ребятишек, а вот отцы…

Некоторые из тех, кого называли «отцами», погибли во время восстания.

Рэнта охватило смятение, и виной тому было не только безумие матери и то, что она впервые в жизни проделала с ним самим. Рэнт и прежде видел ее с мужчинами, поскольку такова была ее работа. Мужчины платили ей, и на это они вдвоем жили. Рэнт решил, что теперь сам должен чем-то ей отплатить. И дело было не только в тайне Кровавого Масла. Если как-то похоже звали его отца – отца, которого у него не было, – то имя это явно было не единственным, поскольку однажды пьянчуга Менгер, хозяин «Трехлапого пса», пытался дать ему пинка в переулке за таверной, где Рэнт обычно прятался, играя с местными одичавшими собаками. А когда пинок не достиг цели, лицо Менгера исказилось от ярости, и он осыпал парня проклятиями: «А ну, проваливай отсюда, вшивая падаль! Думаешь, ты единственный ублюдок, которого оставил после себя вшивый Сломленный Бог? Мерзкий полукровка, ублюдок Карсы Орлонга! Нет, ты не один такой, вернее, был не один – да вот только с остальными мы уже много лет как разделались! Прирезали всех, едва лишь у них стали проявляться вшивые теблорские черты, и точно так же стоило поступить с тобой! Ублюдок Кровавого Масла!»

И именно это больше всего тревожило Рэнта. Карса Орлонг. То же самое имя нараспев произносила мать, сидя на нем верхом с улыбкой кровавого масла, пока Рэнт отчаянно пытался придумать, как заплатить ей за эту работу, поскольку иначе им нечего будет есть.

А есть ему хотелось всегда.

После того как мама закончила и, продолжая всхлипывать, неуклюже спустилась с чердака, Рэнт перекатился на бок, подтянув колени, и стал ждать, когда взойдет солнце.

И теперь, в его рассветных лучах, он смотрел в крошечное окошко – через темное озеро, на размытую черную линию леса, на зазубренные склоны далеких гор.

– Рэнт!

Он вздрогнул, услышав ее хриплый зов.

– У меня ничего нет, – сказал он, внезапно почувствовав, как к глазам подступают слезы.

– Рэнт! Послушай меня! Ты слышишь? Тебе нужно уходить.

– Куда уходить?

– Убираться отсюда. Бежать прочь. Покинуть поселок и никогда больше не возвращаться! Я не могу. Не хочу. Некуда. Это неписаный закон! Я не хотела. Никогда не хотела… – Она что-то невнятно забормотала. – Слушай! Найди теблоров, тех, которые сбежали, – они про тебя знают. Они защищали тебя, но теперь их больше нет, понимаешь? Здесь тебя убьют, и очень скоро! Это не моя вина. Мне платили за страсть, понимаешь? Они вошли во вкус, просто вошли во вкус, и всё возвращались и возвращались, но ты, ты… нет. Уходи. Я не могу! Не хочу! – Мама начала бить себя кулаками по лицу.

– Не надо, – невольно вздрогнув, произнес Рэнт. – Не надо, прошу тебя.

Кулаки замерли. Голос ее изменился, внезапно став бесстрастным.

– Уходи. Сегодня. Прямо сейчас. Если не уйдешь – я убью себя.

– Я заплачу! Вот увидишь!

Мама вдруг закричала, и лестница, на которой она стояла, резко скрипнула. Рэнт еще сильнее сжался в комок:

– Я заплачу, обещаю.

– Всем всегда мало, Рэнт. Если останешься, то же самое случится и с тобой. А я не хочу. Не хочу. Что ж, лежи дальше. Знай, что я люблю тебя всем сердцем. И именно потому я сейчас перережу себе горло.

Возможно, Рэнт тогда зарыдал, хотя звучало это совсем по-другому, так что наверняка он бы сказать не смог, но внезапно тело его пришло в движение: он метнулся мимо матери, увлекая за собой одеяло, и соскользнул с края чердака. Ростом он превосходил высоту лестницы, по которой она только что взобралась.

– Не надо! – крикнул Рэнт, бросаясь к двери и не осмеливаясь обернуться. – Не надо!

Потом он побежал по главной улице, прямо к полоске каменистого пляжа – и там увидел каких-то выходящих из воды зверей, похожих на крошечных лошадей, но с рогами. Их было множество. Они метнулись прочь, когда Рэнт нырнул в самую гущу животных, вдыхая запах мокрых шкур, видя пар от их дыхания в холодном утреннем воздухе, ощущая исходящее от их спин тепло.

Оступившись, Рэнт поскользнулся в грязи, упав им под копыта.

Мир потонул в море слез. Мать перерезала себе горло. Потому что любила его. Потому что он не смог заплатить.

Стук копыт затих, и Рэнт поднял взгляд. Звери уходили. Перекатившись на бок в каменистом иле в сторону от берега, он взглянул на неспокойное озеро.

Когда найдут ее тело, мужчины возьмут луки и копья и отправятся его искать.

Он продолжал смотреть вперед, на далекую черную линию леса на другом берегу. Там жили гигантские звери. И теблоры.

Поднявшись на ноги, Рэнт обнаружил, что все еще сжимает в руках одеяло, из которого давно вырос. Скомкав его в левой руке, он шагнул с берега в ледяную воду.

И поплыл.

На близлежащих фермах все еще лаяли собаки, когда последняя сотня карибу покинула вытоптанные поля, продолжая свой путь на юг к остаткам леса, что еще сохранились возле поселка. Глядя на этих оленей, охотник подумал о том, какая судьба их ждет. Он опасался, что вскоре, как только разойдутся слухи, начнется резня.

В его силки попали пять зайцев, в том числе самка с нерожденными детенышами, о чем он искренне сожалел. Зима нынче выдалась суровой, и мяса на зверьках было немного. Территория Диких земель постоянно уменьшалась. Одно селение за другим пускали корни, все больше появлялось вокруг людей с топорами и горящих кустов, и становилось ясно, что в охотниках вскоре отпадет нужда.

Будь он на пару десятков лет моложе, он бы возмутился, готовясь в гневе бежать прочь от наступающей цивилизации. Мир казался весьма обширным, но его порой преследовала мысль, что рано или поздно настанет день, когда исчезнут последние дикие места и старые охотники вроде него будут сидеть в тавернах, накачиваясь элем и рыдая от ностальгии, или бессмысленно блуждать по вонючим переулкам, став очередными жертвами прогресса.

Но все эти мысли возникали лишь мельком. Единственным, что действительно имело значение, была его собственная повседневная жизнь. Остальное охотника не интересовало. Он был не из тех, кто способен довести себя до белого каления, пытаясь дотянуться слишком далеко вперед, подобно костлявой руке из могилы, или назад, в жалкой попытке вернуть все, как было раньше.

И все же, когда звери уходят, на их место должно прийти нечто ужасное.

Дорога, что вела в поселок, была грязной, с вывороченными камнями и со множеством выбоин. Возможно, вскоре появятся рабочие, чтобы привести ее в порядок. Наверняка они станут ругаться и проклинать все на свете, а если день будет жарким и в воздухе повиснет тяжелый запах навоза и травы, мало кто даже заметит, что наступила весна.

Посмотрев налево, он окинул взглядом озеро, замечая в воде у берега туманные облачка ила. То тут, то там на поверхности плавали мертвые туши. Вода была холодной.

Внезапно охотник остановился, прищурившись. Что-то все еще билось в воде. Вглядевшись, он убедился, что видит голую руку, которая поднималась и опускалась. Он поискал взглядом перевернутую лодку, но человек, похоже, был там один.

И он был обречен.

Охотник, однако, не сомневался, что, если он не попытается помочь, призрак утопающего будет потом преследовать его всю оставшуюся жизнь. Равнодушие всегда имело свою цену, и он устал ее платить. Ускоряя шаг, охотник направился через мост над Вонючим ручьем в сторону берега, где лежали вытащенные на сушу рыбацкие ялики. В это время года рыба и угри еще дремали на глубине, и до выхода угрей на отмели и в протоки оставался месяц. В общем, сейчас не сезон для рыбалки. Большинство лодок не двигались с места с прошлой осени.

На берегу в эту раннюю пору никого не было. Охотник, однако, увидел старый ялик Капора, который лежал на песке рядом с новым. Разбитый и протекающий, ялик этот простоял без дела все прошлое лето, но охотник выбрал именно его, решив, что Капор вряд ли станет особо злиться из-за того, что он воспользовался лодкой, которую все равно оставили гнить.

Добравшись до ялика, он бросил связку зайцев на землю и перевернул лодку. Швырнув в нее добычу, он начал толкать ее к воде. Незадачливый пловец все еще был там, хотя руки его двигались уже медленнее.

Несколько мгновений спустя, столкнув ялик на воду, охотник забрался внутрь. Мачту он поднимать не стал, поскольку ветра все равно не было, и, достав весла, вставил их в уключины в потрепанных гнутых бортах.

Гребля была для него непривычным занятием, и вскоре он вспотел. Взглянув в сторону берега, охотник увидел темные силуэты первых местных жителей, пересекавших Центральную улицу. Потом появился одинокий рыбак, неся ведро к своему ялику. Не Капор – скорее всего, кривоногий Вихун, судя по походке. Увидев на озере охотника, рыбак остановился, но тут же двинулся дальше. Вихуну не хватало воображения, и он редко о чем-то задумывался надолго.

Охотник повернулся, ища взглядом утопающего, но тщетно – руки больше не мелькали над водой. Положив весла, он осторожно встал, широко расставив ноги, и увидел его. Пловец все еще был там… или нет. Он плавал в воде, но не двигался.

«Вероятно, это всего лишь звериная туша. Все впустую».

И туша эта была слишком далеко, чтобы кто-то мог туда доплыть. Но все же… она казалась достаточно большой, да и цвет у нее…

– Вот ведь дерьмо.

Охотник снова сел, взял весла и продолжил грести.

Зрение у него было уже не столь острым, как когда-то. Но он не сомневался, что это человек, вцепившийся в раздутую тушу карибу. Чувствуя, как болят плечи, охотник яростно навалился на старые весла.

Рэнту снилось, будто он стал совсем маленьким. Сперва исчезли ноги, потом руки, а теперь и большая часть тела. Остались только плечи, шея и голова, лежащие на вонючей промокшей шерсти удивительного животного, которое плавало будто свежесрубленное бревно. Но Рэнт чувствовал, как шерсть скользит по щеке, и понимал, что на этом странном островке он пробудет недолго. Скоро исчезнут даже плечи.

Стало ясно, что, если все предыдущие годы он рос, то теперь процесс пошел в обратную сторону, и он все сильнее уменьшался. Будучи столь высоким, Рэнт мог видеть слишком многое в этом мире, пугавшем его и сбивавшем с толку, полном причинявших жестокую боль слов и камней. И теперь он снова терял в росте, возвращаясь к прежнему состоянию, а солнце грело ему щеку, и вода, в которой он плыл, уже не была холодной, и ему казалось вполне разумным, что он снова становится маленьким и никто никогда его больше не увидит.

Но потом его что-то толкнуло. Рэнту не хватало сил, чтобы открыть глаза, но он слышал плеск, кряхтение, скрип дерева. На щеку шлепнулся моток веревки, а затем ему плавным движением повернули голову. Что-то вроде узла коснулось плеча, давя все сильнее. Рэнт почувствовал, как его тянут за плечи, под которыми безвольно болтались какие-то длинные придатки. Щека больше не касалась шерсти, и он застонал, оплакивая потерю.

– Все-таки живой, – услышал Рэнт слабый далекий голос. – Боюсь, парень, когда ты начнешь оттаивать, будет больно. Очень больно. Так что извини.

Рэнт снова ощутил движение, длившееся целую вечность, пока его затылок не оцарапало приставшим к древесине песком. В ноздри ему ударил запах рыбьей чешуи, а солнце перескочило на другую сторону неба, высушив щеку, которую до этого грела шерсть, и все вокруг начало ритмично покачиваться в такт чьему-то хриплому ворчанию.

Перестав уменьшаться, Рэнт снова начал расти, чувствуя, как внутри его пылает подобный солнцу огонь.

– Говорят, будто у вас, полукровок, два сердца. Будь ты одним из тех бедолаг, у кого сердце только одно, ты бы так долго не прожил. Полукровки хиреют, будучи всего нескольких лет от роду, когда их тела становятся чересчур велики для одного сердца. И сегодня второе сердце тебе понадобилось, парень. Чтоб мне провалиться, ты переплыл озеро больше чем наполовину. В такое трудно поверить!

Рэнт сосредоточился на голосе – не потому, что понимал, о чем ему говорят, но потому, что это отвлекало от боли, которую причиняло пылавшее внутри его пламя.

– Пусть солнце поможет тебе оттаять, и тогда станет легче. Можешь разжать левую руку? Зачем тебе это мокрое одеяло? Могу поспорить, сейчас оно похоже на ледяной комок.

Теперь Рэнт чувствовал плескавшуюся вокруг него воду – прохладную, но не ледяную. И ее становилось все больше.

– Боюсь, больше я не могу говорить. Не хватает дыхания. Мы тонем, парень. Нужно добраться до северного берега, или нам конец. Еще один нырок ты не переживешь, да и тут везде сплошная ледяная каша. Вижу целые глыбы льда.

Рэнт поднял одну руку, затем другую. Ему удалось отпустить одеяло, а затем он открыл глаза и сел.

Сидевший на веслах мужчина удивленно взглянул на него:

– Боги милостивые, так быстро оклемался? Да у тебя не два сердца, парень, а наверняка десяток с лишним.

Рэнт узнал одного из охотников, которые обычно выслеживали беглых рабов и сопровождали отряды работорговцев вглубь теблорских земель. Когда-то он был солдатом. Собственно, именно этот человек убил серого медведя, чей череп украшал зал «Трехлапого пса».

– Ты меня выследил, – невнятно проговорил Рэнт, привалившись к корме. – Говорят, ты самый лучший из охотников. Теперь ты доставишь меня назад, и меня убьют.

– Убьют? За что?

– Из-за меня мать перерезала себе горло. Потому что я не смог заплатить ей за работу.

– Тебя вроде бы зовут Рэнт?

Рэнт кивнул.

Охотник навалился на весла, но лодка почти не двигалась с места. Вода уже заполнила ее до половины, захлестывая деревянную банку.

– Похоже, до берега нам не добраться.

Рэнт показал на весла:

– Дай мне.

– Тебе? Зачем?

– Чтобы я не думал о разном.

– О чем разном?

– Об огне. О матери.

Поколебавшись, охотник отпустил весла и, перебравшись на нос, где к медной петле в планшире был привязан деревянный черпак, начал вычерпывать воду.

Забравшись на банку, Рэнт развернулся кругом, взял весла, опустил их в воду и навалился что было сил.

Лодка устремилась вперед. Охотник, ругаясь, упал на колени в ледяную воду, но тут же продолжил черпать, а когда Рэнт снова взмахнул веслами, на него словно бы снизошло вдохновение, и он начал вычерпывать воду без остановки.

Как ни странно, гребля облегчила боль в теле Рэнта. Дыхание его стало глубже, и сейчас огнем пылали лишь погруженные в воду босые ноги. А охотник, похоже, тем временем успешно состязался с течью, выходя победителем.

Только теперь Рэнт заметил опоясывавшую его ребра веревку, ощутив прикосновение двух узлов к лопаткам и большое бронзовое кольцо на груди. Рабские путы. Он уже видел их раньше.

– Эти веревки… – начал он.

– Я всегда держу при себе веревки, – пояснил охотник. – Медные кольца, кожаные ремни. И огниво, которое нам понадобится, когда мы высадимся на северном берегу. И еще у меня есть мясо, хотя теперь оно слегка просолилось от той соли, что накопилась в лодке у Капора.

– Эти путы…

Последовала короткая пауза, затем ответ:

– Угу. Но это уже в прошлом.

– Тебе дадут награду, – произнес Рэнт.

– Ты видел, как твоя мать перерезала себе горло?

– Я сбежал раньше, – ответил Рэнт. – Но она пообещала, что сделает это…

– От слов может похолодеть кровь, однако пролить ее они не могут. Готов поспорить, она так и не привела свою угрозу в исполнение – да, знаю, твоя мамаша сумасшедшая, но не настолько, чтобы полоснуть себя по глотке, зная о проклятии кровавого масла. Ею всего лишь овладело безумие в порыве страсти. Ей хотелось, чтобы ты убрался из Серебряного Озера. Собственно, неплохой повод. И все-таки до чего же чудовищный способ вынудить тебя бежать.

– Мое имя проклято? – спросил Рэнт, не готовый поверить тому, что говорил охотник о его матери. По крайней мере, пока.

– С чего ты взял?!

– Кровавое Масло – это наше родовое имя. Ты сказал, что оно проклято.

Вопрос, похоже, чем-то обидел охотника, поскольку Рэнт так и не дождался никаких объяснений. Деревянный черпак скрежетал о дно, вычерпывая лишь небольшое количество грязной воды. Щиколотки Рэнта, которые тоже уже не были в воде, покалывало, будто от укусов полчищ муравьев. Он продолжал грести, не осмеливаясь спрашивать что-либо еще.

– Помедленнее, Рэнт. Развернись. Видишь ту впадину, возле упавшего дерева? Правь туда.

Они почти достигли берега. Но Рэнту казалось, что всего лишь несколько мгновений назад они были невероятно далеко, в старой лодке, плывущей в никуда. Он с трудом мог поверить в истинность мира. Он вырос лишь для того, чтобы потом начать снова уменьшаться в росте, а затем вырасти опять. Но на этот раз он вырос по-другому, не так, как в первый раз. Мир теперь не был для него слишком мал, за исключением некоторых его отдельных частей.

Нос лодки заскрежетал по острым подводным камням и с хрустом вошел в нависшие над водой густые кусты. Охотник набросил на ветки веревочную петлю, выравнивая лодку.

– Ладно, вылезай, парень. Забери эту связку зайцев и мою сумку. Да, и одеяло тоже. Оно нам еще пригодится.

Когда Рэнт шагнул за борт лодки, там оказалось неглубоко, лишь ему по колено, но вода яростно обжигала. Парень поспешно выбрался на берег. Охотник последовал за ним, держа в одной руке веревку, а в другой лук и колчан. Он собрался было привязать лодку, но передумал.

– Какой смысл? Она все равно потонет. Видишь те новые щели? Это все из-за тебя, Рэнт: могу поспорить, ты весишь больше, чем самый крупный осетр в этом озере. – Охотник забрал веревку, вытащив ее конец из медной петли на носу. – А теперь пошли, парень. Найдем какое-нибудь ровное место и разведем костер. Уверен, мы оба нагуляли аппетит.

– Ты поднимешь над костром дым? – спросил Рэнт. – Чтобы нас увидели и пришли за нами?

Охотник бесстрастно взглянул на него:

– Ничего подобного, парень. Я отведу тебя к теблорам.

Его ответ вновь привел Рэнта в замешательство.

– Зачем?

Охотник пожал плечами:

– Полукровки пребывают взаперти между двумя мирами. Но возможно, мир теблоров отнесется к тебе лучше, чем наш. Стоит попытаться.

– Но зачем?

– Твое родовое имя, Рэнт, вовсе не Кровавое Масло, а Орлонг.

В этом новом мире имелось слишком много истин, в которые он просто не мог поверить.

– Тогда… что такое кровавое масло?

– Это слишком сложно. Может, потом объясню.

– Я забыл, как тебя звать, но это ведь ты убил серого медведя?

– Последнего серого медведя по эту сторону Божьего Шага, – поморщился охотник. – Людям этого не понять. Я убил его из жалости. Меня зовут Дамиск.

Рэнт слышал это имя от рабов.

– Теблоры тебя ненавидят, – заметил он.

– И на это у них есть причины. Я приведу тебя как можно ближе к любому теблорскому селению или лагерю, что нам попадется. Дальше – сам. А я помчусь со всех ног обратно на юг.

Рэнт кивнул. По крайней мере, это имело смысл. Он поднял связку промокших зайцев:

– Я есть хочу, Дамиск.

– Угу. На полное брюхо и день светлее.

– Ты спас мне жизнь.

Дамиск пожал плечами:

– Не стоит говорить о спасении жизни, Рэнт. Лучше сказать, что мне удалось ее продлить. Ладно, зайцы уже выпотрошены, но нужно их ободрать…

– Я умею, – промолвил Рэнт.

– Вот и хорошо. Тогда займись этим, а я разведу костер.

У Рэнта все еще оставался при себе нож, единственный подарок, который он когда-либо получал: от малазанского солдата из проходившего через Серебряное Озеро отряда, когда ему было лет пять или шесть. Он достал нож. Клинок был холоден как лед.

– Дамиск, ты видел тех рогатых лошадей в озере?

– Угу, видел.

– Что это было?

– Думаю, мы это выясним. А может, и нет. Так или иначе, пусть им сопутствует Госпожа Удача.

Он повел Рэнта вверх по склону, в лес, собирая на ходу ветки, сучья и мох с деревьев. Солнце, как оказалось, грело на северном берегу не хуже, чем на южном. Мир велик, напомнил себе Рэнт. Но одновременно и мал.